В сладком плену - Адель Эшворт

Виола подняла ресницы и встретила взгляд герцога; в ее сощуренных глазах читалась решимость.

— Я принимала решения, ваша светлость, и принимаю их последствия, живу с ними изо дня в день. Я искренне верю, что сделала для вас все, что можно было сделать при тех обстоятельствах, и за преступления своей семьи заплатила сполна, даже если вам это не принесло удовлетворения. Но мне хотелось бы думать, что сегодня вы живы, потому что я заботилась о вас и отказывалась отдавать вас в лапы смерти. — Она тихо и горько усмехнулась. — Ирония в том, что, кроме воспитания чудесного сына, это, пожалуй, единственный мой поступок в жизни, имеющий хоть какой-то вес и искупительное значение. Похоже, ничего более стоящего мне уже никогда не совершить.

Ирония. Ценой потери семьи Виола вернула ему жизнь — чтобы годы спустя он преследовал ее в хладнокровной попытке разрушить то, что она сделала со своей.

Несколько долгих, насыщенных мгновений герцог смотрел на нее, настолько же удивленный ее откровенностью, насколько собственными внезапными чувствами раскаяния и сострадания к ее участи. Он знал, что сестру Виолы отправили на западное каторжное поселение и что ее мать скончалась вскоре после суда, но всегда смотрел на эти семейные беды только со своей колокольни. И возможно, был в этом неправ. У Виолы не осталось родственников, которым она могла бы довериться, а после смерти мужа она сделалась совершенно одинокой и не нужной никому, кроме своего ребенка, которого, очевидно, защищала всеми правдами и неправдами. Самым замечательным было то, что сейчас, впервые с тех пор как Ян ворвался в жизнь Виолы, он не подозревал ее во лжи.

— Что произошло между нами, Виола? — тихо, подавленно спросил он. — Мне нужно знать.

Уголок ее рта слегка приподнялся.

— Вы меня изнасилуете?

Ян заморгал, не зная, досадовать или потешаться над таким неожиданным вопросом. Плотоядно улыбнувшись, он сказал:

— Насиловать — это резко сказано, не находите?

— Это не ответ.

Ян оперся на руку и навис над Виолой, наблюдая, как ее глаза расширяются от изумления. Хриплым голосом он сказал:

— Пока вы не расскажете мне правды о нас, я буду исходить из собственных догадок и поступать в точности, как вы поступали со мной. А мои не опровергнутые пока догадки таковы, что вы и ваши сестры использовали меня, Виола. Вы раздевали меня донага, касались меня в интимных местах…

— Мы ничего такого не делали, — перебила Виола. Ее шутливое настроение мигом превратилось в раздосадованное, она поставила полупустую кружку на пол и буквально вскочила на ноги. Быстро перейдя на противоположную сторону комнаты, она повернулась к Яну и прикрыла грудь, скрестив на ней руки. — Никто не потешался так над вами, Ян, и уже тем более не я.

— Нет? — Охваченный новым приступом гнева, герцог встал, чтобы не смотреть на Виолу снизу вверх. — Значит, если я помню, что меня трогали и возбуждали, но вы настаиваете, что никто меня не домогался, получается, что мы с вами занимались неторопливой и страстной любовью по обоюдному согласию? Пока я лежал в темнице, на цепи, одурманенный наркотиками? Скажите, Виола, чему легче поверить?

— А что вы помните? — бросила она в ответ. — Говорите, я вам снилась, а не было ли в тех снах воды и мыла? Или страстного купания? Потому что я занималась именно этим, ухаживала за вами.

Раздражаясь, Ян потер ладонью затылок.

— Вы не улавливаете сути. Кроме купания, меня либо насиловали с некой гнусной целью, либо соблазняли по неясной мне причине. Так который из двух вариантов?

— О вас заботились.

— От простой заботы дети не рождаются, Виола.

— Это не ваш ребенок, — низким, угрожающим голосом отрезала она.

Теряя остатки терпения, Ян медленно пересек комнату и остановился рядом с Виолой, отметив, какой потрепанный у нее вид: по щекам гулял лихорадочный румянец, глаза горели, мятое вечернее платье было забрызгано хересом, а волосы, когда-то идеально зачесанные, хоть и держались еще на шпильках, совершенно спутались. Она взирала на него настолько отважно, насколько это вообще было возможно в ее проигрышной ситуации, и внезапное желание поцеловать ее, испробовать другую тактику и губами сорвать с ее губ правду, стало почти непреодолимым. И все же полная беспомощность, в которую повергала его Виола своими постоянными отрицаниями и увиливаниями, приводила его в бешенство. Она вызывала у него престранное сочетание эмоций, из которых не всякая была отрицательной, но каждая острой.

— Быть может, я недостаточно ясно выразился, Виола, — пробормотал он голосом с хрипотцой. — Мои сны о темнице могут быть мрачными, эротическими и путаными, но не сомневайтесь: вы были их частью. Я помню ваше скрытое тенью лицо рядом со своим, ваш тихий голос в ушах, ваше горячее тело…

— Ваши сны беспорядочны, Ян, — оборвала его Виола, нервно переминаясь с ноги на ногу. — Мы с Дейзи тогда были очень похожи, и я уверена, вы с трудом различали нас в темноте, в вашем-то состоянии. Вы не знаете, что вы помните.

Попалась, с удовлетворением подумал Ян: этими словами Виола сама себе противоречила.

— Значит, теперь вы утверждаете, что женщина на картине, которую вы продали вчера, это ваша сестра?

Эта мысль явно ее обескуражила. Она распахнула глаза и облизала губы от смущения, которого не сумела бы скрыть, даже если бы попыталась.

— Этот… этот портрет…

— Нарисован с вас, и вы это знаете, — закончил за нее герцог, внезапно почувствовав себя ужасно умным и гораздо тверже уверенным в том, что одна лишь Виола оставила такой неизгладимый след в его памяти. — Вы уже заявляли, что ваши сестры меня не домогались. Если это правда, значит, именно вы касались меня интимным образом. Значит, мои сны — это воспоминания о ваших грудях на моей груди, о ваших горячих, ласкающих руках на моем теле…

— Нет…

— Это вы меня возбуждали, гладили, лежали рядом…

— Прекратите, — съежившись, воскликнула она. — Это отвратительно.

— Это отвратительно только в том случае, если меня принуждали.

Виола уперлась ему ладонью в грудь, пытаясь оттолкнуть. Ян быстро схватил ее за запястье, свободной рукой обвил за талию и рывком притянул к себе.

— Каждый раз, когда мы вместе, я вспоминаю все больше и больше, — продолжил он огрубевшим от переизбытка эмоций голосом, когда раскрасневшееся, изумленное лицо Виолы оказалось всего в нескольких дюймах от его лица. — И, несмотря на мягкость и теплоту, несмотря на влечение к вам и сумятицу, которая продолжает царить в моих путаных снах, при мысли, что меня могли ласкать и доводить до кульминации с неким низменным расчетом, мне становится тошно…