Фигня (сборник) - Александр Житинский

Не успел народ опомниться, как раздался запредельно дикий крик:

– Всем слушать меня! Ложись!

Конечно, никто сразу не лег, а лишь обернулись на крик. Он исходил с повозки. На ней среди винтовок и аммонала стоял старик в черных очках и в котелке, дотоле мирно наблюдавший за церемонией митинга. В руках у него была ручная граната марки РГД.

– Да это же Бранко… Гадом буду… – прошептал Иван.

И действительно, это был старый партизан, проникший в деревню еще накануне вечером и смешавшийся с местными жителями. Он наконец решил, что требуется его вмешательство.

– Ложись! – еще пуще заорал он, взмахивая гранатой.

– Бранко, осторожней! – предупредил Перес.

– Всех взорву к ядрени фене! – орал партизан.

– Где ты только таким словам выучился? В партшколе? – продолжал иронизировать Перес. – Не бойтесь, господа. У него никогда ничего не взрывается… – обратился он к народу.

– Да?! А ногу свою забыл с гипсом? – выложил козырь Бранко. – Ложись!

Народ нехотя лег на траву, как на пикнике.

– А теперь слушайте, что скажу вам я, коммунист… – с пафосом начал Бранко, для убедительности прижав к груди гранату…

Перес поморщился. Дурновкусие партизана явно ему претило. Интерполовцы заскучали, предвидя речи о ревизионизме.

Но не успел Бранко открыть рот, как на площади появились молодожены Дмитрий и Римма. Да не просто появились, а впорхнули туда, как на крыльях, светясь счастьем любви и удавшейся физической близости.

Римма была в коротеньком сарафане, подчеркивавшем ее длинные стройные ноги, а Биков в шортах и в майке с надписью Pen-club. Они шли, взявшись за руки, затем Биков подхватил подругу на руки и играючи понес ее к эстраде, совершенно не обращая внимания на пикантное положение, возникшее на народном вече.

За четой молодоженов дружной стайкой бежали кошечки и гамадрилы, причем последние выглядели подчеркнуто интеллигентно.

Дмитрий подошел к эстраде и сияя поставил Римму на землю. Перес тяжело смотрел на него.

– Перес, блин! – воскликнул Биков, ударяя Президента по плечу. – Я женился, спаси меня Бог!

– Поздравляю, – хмуро ответил Перес.

– А ты, Бранко, чего там торчишь? – обратился к стоящему на повозке партизану Биков. – Слезай, старик! Выпьем за молодоженов! Подать чай!

Мальчишки-официанты, словно этого ждали, бросились с подносами, на которых стояли стаканчики «фигни», к высоким гостям и к народу.

– Я не пью, – тихо сказал Перес.

– Не уважаешь? Обидишь навек, – так же тихо ответил Биков.

Перес взял стаканчик. Бранко с повозки не слез, но стаканчик из рук мальчика принял. Министры, видя податливость президента, тоже разобрали стаканчики.

Перес поднял руку со стаканом и обернулся к народу, который уже стоя готовился выпить.

– Живите дружно! – хрипло проговорил Перес и залпом осушил стакан.

– Да-да! Будьте счастливы, и снова за дело! – возгласил Бранко, выпивая стакан и возвращая внимание к гранате.

Но тут что-то щелкнуло в голове старого партизана, и лицо его озарилось ангельской улыбкой.

– Впрочем, взрывать успеется, – сказал он.

– Точно! Прошу к столу! – воскликнул Биков.

И все повалили к столу, радуясь, что применение гранаты откладывается.

Впервые народ и правительство уселись за общий стол на общий пир. И оппозиция в лице Молочаева сидела тут же. И проворовавшиеся в лице Муравчика. И террористы в лице Бранко.

Перес смахнул слезу.

– Золотой народ… – пробормотал он.

Рядом с ним за столом оказался Иван. Перес наклонился к нему.

– Иван, ты не сердишься?

– За что?

– За похороны. Кто ж знал, что у тебя за пазухой клюква?

– Ничего, Яков Вениаминович. Бывает.

И пошли тосты, и полилась рекою «фигня», примирившая через полчаса правых и виноватых. И уже Брусилов, подняв чашу с «фигней», спрашивал народ:

– Господа, будем ли мы менять Президента или фиг с ним?

И народ отвечал:

– Фиг с ним!

– Будем ли мы судить агентов Интерпола или ну их на фиг?

И все, включая Президента, вынесли вердикт:

– Ну их на фиг!

Бранко незаметно выбрался из-за стола. Его трясло от чувств, переполнявших старое партизанское сердце.

Старик впервые за свою жизнь почувствовал, что борьба, которой он отдал всю свою жизнь, была пустяком в сравнении с тем чувством примирения и всеобщей любви, что он испытал, выпив всего три чашки «фигни». «Зачем? Для чего?» – думал он в ужасе, сжимая в кармане сюртука ручку гранаты. Получалось, что жизнь прошла напрасно.

Бранко подошел к повозке, все так же стоявшей у эстрады. Ослик мирно щипал траву. Бранко распряг ослика и, взяв его под уздцы, отвел в сторонку, за эстраду, стараясь не привлекать внимания пирующих.

Там он привязал ослика, перекрестился третий раз в жизни и зачем-то перекрестил ослика. Затем Бранко вернулся к повозке и влез в нее. Здесь он еще раз перекрестился и вынул из кармана гранату.

За столом в это время чествовали Молочаева и целовались с ним.

Иван и Ольга, склонившись друг к другу, никого не слушали, а тихо говорили о своем будущем счастье в маленькой России, устроенной благодаря странной «фигне», растущей здесь, в Касальянке.

Бранко вырвал чеку гранаты и с размаху бросил ее на дно повозки.

Раздался страшной силы взрыв.

Сидящие за столом успели заметить, как над ними пролетают обломки повозки и нелепый старик в сюртуке, размахивающий руками и кричащий на лету слабеющим голосом:

– Прощаю всех!..

Санкт-Петербург – Стокгольм – Санкт-Петербург

1995-97

Истории для кино

Филиал

АВТОР: Пускай они сами рассказывают. Там у них черт ногу сломит. Так все запуталось, что за какую ниточку ни потянуть – непременно кого-нибудь обидишь, а люди все до чрезвычайности милые, несправедливо будет их обижать. Да в сущности, они ни в чем и не виноваты…

РУМЯНЦЕВ: Я шел устраиваться на работу как молодой специалист. Я, и вправду, молодой, мне двадцать четыре года. Все впереди. Я с надеждами шел, хотел горы своротить.

Дом нашел не сразу. Он ничем не выделялся в ряду старых домов постройки начала века. Не верилось, что здесь располагается солидное учреждение, точнее, его филиал.

Издали заметил молодую мамашу. Она безуспешно пыталась затолкать в подъезд детскую коляску. Пружинная дверь сопротивлялась. Я поспешил на помощь.

У дверей подъезда увидел стеклянную табличку, удостоверяющую, что здесь находится филиал НИИ. В скобках было уточнение: лаборатория НОТ.

НОТ – это научная организация труда.

Мамаша подозрительно на меня глянула, но поняла, что я бескорыстно. Вместе мы вкатили коляску в подъезд. Там был полумрак. Вверх уходила широкая лестница.

– Спасибо, – произнесла мамаша.

– Я вам помогу, – предложил я.

Она недоверчиво улыбнулась, но ухватилась за ручку коляски. Я подхватил с другой стороны, и мы потащили коляску наверх.

– Мальчик или девочка? – спросил я, отдуваясь.

– Не все ли равно? – философски заметила она.

– Пожалуй, вы правы, – отвечал я вежливо. – Разницу начинаешь замечать лет через двадцать.

– У вас такой опыт? – она насмешливо.

– Мама говорила.

Так мы и тащили – она впереди, пятясь, а я сзади. В коляске спал малыш в возрасте около года. Никаким филиалом пока не пахло.

– На каком этаже лаборатория? – спросил я.

– На третьем. Вы к кому?

– На работу устраиваться.

– А-а… – протянула она несколько загадочно.

Мы остановились на площадке третьего этажа.

– Спасибо, – сказала она, доставая ключи. – Вам тоже сюда.

И она указала на дверь. С виду в ней не было ничего необычного, если не считать такой же стеклянной таблички, как внизу. Сверху латунный надраенный номер 19, с правой стороны – набор разнообразных кнопок с фамилиями и без, как в обычной коммуналке.

Мамаша отперла дверь и вкатила коляску в квартиру. Я вошел следом.

Передо мною открылась просторная прихожая, по которой неторопливо прогуливался кот. Прихожая больше походила на танцзал с огромным, от полу до потолка, зеркалом, вделанным в простенок против двери. Интерьер являл собою странное сочетание учрежденческого и коммунального быта. Висела Доска почета, стояло в углу переходящее красное знамя, но тут же рядом висел на крюке велосипед. Угол прихожей занимали развешанные на веревке пеленки.

Но главное было не в этом. Сразу за дверью, справа, за старинным столиком с изогнутыми ножками и телефоном, сидела пожилая вахтерша в форме стрелка ВОХР. Она пила чай.

– Пропуск, – сказала она, когда мы вошли.

– Анна Семеновна, да сколько ж можно! – возмутилась мамаша. – Туда – пропуск, обратно – пропуск!..

– Ничего не знаю, Катенька. Сергей Ефимович требует, – сочувственно отозвалась вахтерша.

Катенька полезла в карман коляски и вынула два пропуска. Разом раскрыла их и протянула вахтерше. На одном была ее фотография, на другом – младенца с соской.