Гипно Некро Спам - Олег Гладов

«Удалить?»

Он никак не решается выбрать одно из предложенных ему действий.

«Архивировать?»

«Отправить в корзину?»

«Открыть?»

Мир знает, что удалить эти письма у него не поднимется рука.

Это точно.

Но и прочесть их он никак не решится.

Электронные письма.

Письма, не шуршащие тлеющей бумагой в пожелтевших конвертах, письма, у которых нет шанса затеряться между страницами Хорошей Старой Книги. Письма, могущие перекочевать при чьём-то желании на бумагу. Выехать в формате А-4 из жужжащей машины 12-м шрифтом.

Он не решился открыть их.

Пялился в монитор.

Смотрел на них.

Ласкал их кончиком курсора, чувствуя, как нагревается «мышь» в руке.

Он смотрит на цифры в углу монитора и понимает, что прошло (ох ни фига себе!) уже несколько часов. Мир вдруг понимает, что затекла задница и что он хочет есть. Вздохнув, он отрубается от инета. Бредёт в кухню. Находит на одной из полок холодильника пару яиц, в морозилке – пельмени. За ними, в глубине, 0.7 «перцовки». Мир отводит глаза и захлопывает дверцу. В такой вот последовательности. Он видит таракана, бегущего по кафелю к вентиляционной решётке. Первоначальный цвет решётки утрачен. Неразличим под лохмотьями потемневшего жира пополам с копотью и пылью. В принципе, все предметы в кухне (да и в квартире) утратили свои первоначальные цвета. Все они покрыты либо чем-то жирнолипким, либо сладколипким. Все они либо в копоти, либо в пыли. Либо – и это чаще всего – в различных сочетаниях всего вышеперечисленного. Мир жарит пельмени на сале и вбивает туда яйца. Он сглатывает слюну. Хмуро, но с аппетитом съедает всё до последней крошки. Прямо так, стоя у плиты и шваркая вилкой о дно чугунной сковороды.

Разрывает посеревшее полотенце и подставляет получившуюся тряпку под струю воды. Ледяной воды. Горячей в этом городе нет с середины девяностых. Лифты стоят с того же примерно времени. Троллейбусы настолько старые и так дребезжат, что Мир иногда реально боится в них ездить.

На работе он «человек из Москвы».

– Вы, наш сделавший себе имя в мировой журналистике, земляк! – говорила ему главный редактор год назад. – Для нас было бы честью, если бы вы…

Мотузный тогда (год назад) смотрел на то, как она по-бл*дски держит сигарету – средним и безымянным пальцами левой руки. Мир видел её большой рот. Он сидел тогда по другую сторону широкого редакторского стола.

Мир вспомнил об этом, вытирая сейчас кухонный стол от крошек, и у него встал член. Редакторшу трахал водитель. Ленивый губастый Паша. У него в «шестёрке» всё время воняло травой и играл диск «The best of Dr. Alban». Паша был не злым, трахал всё, что движется, и небольшое пузико ему даже шло. Это он привёз Мотузного в Электродар. Мотузный не испытывал по этому поводу никакого чувства благодарности. С другой стороны, Паша его НЕ бесил. Этого было вполне достаточно.

Они познакомились год назад. Мир уже неделю провёл в Углегорске, куда переехали из Стаханова его родители, пошёл в единственный супермаркет за пивом и сигаретами и столкнулся с одноклассницей. В классе она считалась самой красивой чиксой, сразу после выпускного вышла замуж за какого-то рано полысевшего чувака на облезлой «тойоте», а через пару лет уехала «танцевать в Ливан». Мир с особым удовольствием представлял себе, сидя в Москве, как спиваются его одноклассники, превращаясь в усатых дядек. Как сереют его одноклассницы на нелюбимых работах. Как в их ртах появляются золотые зубы, а в гардеробах – безвкусное шмотьё с областного рынка.

Он берёт из холодильника два «светлого», пачку «ультралайт». И возле кассы слышит:

– О!.. Привет!..

Он оборачивается. Рядом двое – высокая брюнетка в огромных солнцезащитных очках и молодой кавказец, жующий жвачку.

– Привет!.. – повторяет тёлка и снимает очки. И Мотузный её сразу узнаёт.

– Привет… – говорит он, – Карина…

Длинные густые волосы её собраны в длиннющий хвост на затылке. Огромные глаза, чистый лоб. Пухлые губы. Грудь под красной маечкой – два больших идеально круглых шара. Открытый плоский загорелый живот.

Мотузному неприятно смотреть на эту тёлку. Он сто раз представлял себе её потасканной и опухшей, с раздолбанной грязными арабами вагиной и «рабочими» жадными губами. Одноклассница Карина выглядит просто офигительно. От этого у Мотузного начинают ныть жёлтые от никотина зубы.

– Как дела? – спрашивает она, улыбаясь. Белая эмаль её – словно из рекламы.

– Нормально…

Они, обмениваясь ничего не значащими фразами, выходят на улицу.

– Подбросить тебя? – спрашивает вдруг Карина. Он соглашается. В машине, за рулём, ещё один. Это и есть Паша.

Через несколько дней отец зовёт Мирослава к телефону.

– Да?.. – говорит он в трубку.

– Привет!

– Кто это?

– Блин, богатым буду, ёпти!.. – хихикают в трубке. – Это, короче, Паша… Карина тогда сказала, что ты, типа, журналист с Мaсквы…

– Ну и чё? – Мир посмотрел на стоящего рядом отца. Пожал плечами. Отец кивнул и ушёл куда-то вглубь квартиры.

– Ты, типа, надолго сюда или насовсем?

– А чё?

– Ну, короче, есть одна знакомая тёлка, редактор, короче, в газете… Ну она тут сказала, что им, типа, корреспонденты нужны… Ну а я сказал, что у меня, типа, есть один с Мaсквы знакомый… А ты там где работал?

– В журнале, – сказал Мир после паузы.

– В каком?

– В толстом, – Мир видел своё отражение в зеркале над телефоном, – что за газета?

Через сутки он сидит в кабинете главного редактора газеты «Знамя».

– Вы, наш сделавший себе имя в мировой журналистике, земляк! – говорит ему главный редактор год назад. – Для нас было бы честью, если бы вы…

А ещё через сутки он сдаёт первую статью. Она выходит на первой полосе. Автор: «спец. Корреспондент М. Мотузный».

Мир вспоминает всё это, сметая крошки со стола и чувствуя вкус пельменей и яичницы во рту. Он с омерзением моет посуду. Потом подметает пол в кухне. Бросает в конце концов веник и совок на пол и присаживается покурить. В приоткрытую форточку влетают первые аккорды, преодолевшие 50 метров от подвала школы. Мотузный узнаёт ту самую песню. Слов он разобрать не может, но мелодия, которую выводит тонкий женский вокал, настолько безрадостна, что обычно Мотузный даже улыбается.

Но не сегодня.

Сегодня он слушает эту музыку с неровным плавающим барабанным ритмом и фонящей гитарой без тени улыбки. Он курит и слушает. Смотрит в окно. Видит почтальона, пересекающего двор. Мир тушит сигарету в замызганной пепельнице, идёт в зал, включает лэптоп и открывает одно из четырёх писем, уже год лежащих в его ящике, в папке «входящие».

Он видит Её фото.

Где она совсем молоденькая, в купальнике, сидит на старой деревянной лодке. Письмо:

«Привет:) Помню обещала тебе эту фотку. Извини, подарить оригинал действительно не могу. Существует в ед. экземпляре. Мне здесь 16 лет. Это Севастополь. Подписать фотку на память?:))) Щаз, за фломастером сбегаю))) Цём:)!».

Мирослав Мотузный долго рассматривает изображение рыжеволосой девочки в купальнике. Он открывает следующее письмо. И следующее. И ещё одно.

Все четыре.

В них ещё одно фото, маленький (совсем коротенький) рассказик с пометкой «на конкурс Экс Спермо Ментальный [ф] ашизм», ещё одно фото.

Мир читает крошечный рассказик.

Милый-милый, тёплый-тёплый текст.

Перечитывает ещё раз.

Он пьёт водку прямо из горлышка. Размазывает слёзы по широкому лицу, а остальные глотает, запивая «перцовкой».

Она была его единственным другом.

А он даже на похоронах не был.

Она не говорила ему, что больна. Не хотела расстраивать? Не успела?

Год назад бухал все выходные. Вырубился у какой-то шлюхи за столом.

Проснулся в воскресенье на закате.

Голова гудела огромным чугунным котлом.

Он добрёл до кухни, достал из холодильника пиво. Выпил полбутылки, жадно дёргая кадыком. Выдохнул шумно воздух. Полез в карман за мобилой посмотреть сколько времени. Увидел «непрочитанное сообщение». Нажал «открыть»:

08.00_Ksyusha Mobilnik.

«Nastya segodnya umerla».

Она сгорела за две недели.

И, говорят, последние три дня никого уже не узнавала. Говорят, только повторила однажды несколько раз «Славик» и умерла вскоре.

А ему было некогда тогда.

Не приехал на её похороны.

А сейчас обнаружил эти четыре письма и разрыдался. Рыдал и бухал «перцовку» прямо из горлышка, чувствуя, как в ужасе шевелится его печень.