Мне повезло вернуться - Артем Шейнин

Они успели на Новый год, они помылись и сели за стол; они рассказывали это нам, как будто это не с ними было несколько часов назад. А мы слушали, как будто это все не из нашей жизни, как будто это не каждый из нас мог оказаться этим заледеневшим обгорелым трупом…

Корка… А как еще?

Наверное, из-за нее же только спустя много лет «дошел» до меня и не понятый в свое время скрытый смысл двух историй, связанных с гибелью ребят из первой роты.

«Молодой»

Перед Новым годом в клубе бригады царила суета — готовили концерт художественной самодеятельности. Кто-то что-то рисовал, кто-то прибивал и вешал. Кто-то репетировал свой номер в углу зала или на сцене. Но все, кто был в зале, как-то разом замерли, притихли, когда со сцены вдруг зазвучала под гитару «Кукушка». Мы все знали эту самую афганскую из афганских песен, слышали ее много раз. Но в исполнении сидевшего на сцене парня она звучала как-то настолько глубоко, настолько проникновенно, что нельзя было не замереть, не заслушаться его пением…

А он, казалось, никого и ничего не замечал в этот момент, склонившись к струнам — так и допел до конца, не подняв головы. Да, наверное, никто из нас и не существовал для него в этот момент. Никто из тех, кто оказался на эти минуты в его власти, власти его голоса и его музыки. Никто из тех, в чьей власти снова оказывался он с последним аккордом — ведь был он «шнуром» из разведвзвода первого батальона.

Прошло минутное очарование песней, и сразу стало заметно и исхудалое лицо, и короста на руках, и засаленное х/б. Обычный «молодой»… Я больше никогда не видел его — во всяком случае, не помню, чтобы видел. На самом концерте было не до того; даже не слышал, как он пел… Ни лица не помню, ни внешности — только песня его осталась в памяти.

После Нового года разведвзвод в который уже раз переформировали. «Шнуров», как водится, раскидали по ротам, пытаясь таким образом спасти от издержек педагогического рвения старослужащих-разведчиков. Парень этот попал в первую роту. И почти сразу батальон ушел на Нарай…

Конечно, вы уже все поняли сами. Да, правильно… Так предсказуемо, что зубы скрипят… Тем январским днем на Нарае именно его взвод отправился к броне за сухпаем. Он был одним из 17…

Я знаю — ничего нельзя предугадать. Уверен: тот, кто переводил его в первую роту, искренне хотел облегчить ему жизнь, избавить от издевательств. Облегчил, избавил… Понимаю — «если бы» не рассматривается. Но до февраля, когда привозят молодых, оставался какой-то месяц. И вот если бы…

Ладно, не буду.

Лейтенант

То ли в ноябре, то ли в декабре 85-го случился в первой роте инцидент. Рота возвращалась «домой» с сопровождения. Колонну сдали, как водится, третьему батальону и ехали «налегке», стараясь потому успеть побыстрее. На броне одной из БРДМ сидели лейтенант и двое солдат. Лейтенант все подгонял водилу: «Быстрей давай, чего тормозишь-то!»

За рулем бээрдэмки был Витя Вараксин, однокашник мой по Фергане. Их у нас в первом взводе трое было, марийцев — Олег Мартынов, Славик Чендемеров и Витя Вараксин. Такие все разные — но держались вместе.

Витя был невысокий и рыжий-рыжий, даже ресницы рыжие. На лице места свободного от веснушек не было. Таких по жизни дразнят. И еще говорил он как будто немного в нос. В сочетании со своеобразным марийским акцентом получалось и правда очень смешно. Уж не знаю, от этого ли или просто по природе своей был Витя очень молчаливым. И вообще — тихоня.

Громадный Малыш — Пархоменко все потешался, смешно коверкая Витину фамилию в подражание Витиному же говорку: «Вяряксин, Вяряксин…»

Витя терпел-терпел, потом пытался заткнуть Малыша, но тот еще больше от этого расходился.

И уж тогда «вписывались» Мартын со Славиком. Да одного Мартына хватало. Хотя был он не намного крупнее Вити, но совсем другой — резкий, черноволосый, с раскосыми, дерзкими глазами. В принципе Мартын был довольно мирным, но уж если «заведется» — лучше не связываться. Здоровенный, но, по сути, добродушный Малыш на этом сразу успокаивался и примирительно басил: «Ну, ты чего, Олег, я ж так, просто…»

Не знаю, как было бы Вите без Мартына и Славика, но судьба его миловала: попали они все в одну отправку в Афган, а там — в один батальон. Разве что Витя в первую роту, а Мартын — к нам, во вторую. Так что не пропал рыжий Витя Вараксин и у меня из виду…

Вот как раз на этого-то тихого и молчаливого Витю и «давил» нетерпеливый летеха. Давил-давил — и додавил. Потихоньку прибавлял, прибавлял Витя скорости — а куда деваться-то, когда у тебя над ухом офицер зудит и зудит…

В какой-то момент Витя машину не удержал, и БРДМ свалилась со склона, несколько раз перевернувшись. Оба солдата, сидевших на броне, погибли… А Витя и лейтенант отделались легкими ссадинами.

И вот кто-то из них должен был ответить за случившееся. Витя в ожидании решения командования, что делать со всей этой историей дальше, оказался на губе. По идее, там же должен был оказаться и лейтенант. Но не оказался. Все-таки офицер… И от командования его не отстранили. И на операцию в январе он пошел…

А Витю на операцию не взяли — он остался на губе ждать решения своей судьбы. Только вот судьба решила сперва обратить свой взор на лейтенанта.

В «тот самый» день именно его взводу выпала очередь идти за сухпаем… Именно его, единственного офицера из убитых, не добили почему-то «духи» разрывной пулей в лицо. И не сняли почему-то тот самый добела застиранный бушлат, кутаясь в который он недавно сидел на броне Витиной бээрдэмки…

После гибели лейтенанта, за отсутствием других виновных, за все ответил по полной программе Вараксин. Насколько мне известно, ему дали несколько лет. Как сложилась дальше его судьба, не знаю. Знаю только, что в любом случае «сложилась» она в тот самый день, в тот самый момент, когда кто-то решил, что подозреваемый солдат должен сидеть, а подозреваемый офицер — нет.

Наверное, этот «кто-то» искренне хотел помочь лейтенанту выйти «сухим» из этой неприятной истории. Думал, наверное, что пройдут одни боевые, потом другие — и кто там уже станет вспоминать досадную ошибку боевого офицера? Что один действующий офицер для армии важнее, чем один солдат…

Тогда, в январе 86-го, я не задумывался над этим клубком судеб, тесно связавшихся в истории с гибелью ребят из первой роты. Корка — она не дает задумываться. Особенно — над судьбой, над тем, что каждый шаг, каждый поступок определяет множество других. И только потом, спустя много лет, я стал осознавать, что мое отношение к жизни, к людям, к событиям во многом определяется среди прочего и этими, едва уловимыми в гуле воспоминаний и переживаний, историями.