Ночь за нашими спинами - Ригби Эл

– Промахнулась. Жаль. Что это за фокусы?

Он по-прежнему приближается, но Элмайра и не пытается убежать. Она стоит, потерянно глядя ему в лицо, по вымазанным кровью щекам катятся слезы, и только руки крепче сжимаются в кулаки. Глински останавливается в шаге от нее и… улыбается.

– Тихо. Никто тебя не тронет. Откуда ты?

Я никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном. В его голосе нет агрессии, он звучит тихо и ровно и, кажется, успокаивает. Кулаки Элм медленно начинают разжиматься.

– Я… – она запинается, – не помню. Где я?

Политик хмурится. Я замечаю, как он быстро косится на оружие в собственных руках, будто сомневаясь, не пустить ли все же его в ход? Но, видимо, в итоге «единоличник» принимает другое решение и задает новый вопрос:

– Значит, ты с Земли?

– Я помню, как бежала и увидела ворота… И огоньки, мне от них было больно, а потом… – Она устало потирает лоб и хмурится. – Больше ничего. Вы кто?

– Как тебя зовут?

– Элмайра… – Она смотрит в светлое небо. – Элмайра Белова, – неуверенно продолжет она.

Лицо Глински снова становится спокойным:

– Красивое имя. Что ж… если уж мы встретились, Элмайра Белова, сейчас я выведу тебя. А твои родители…

Она шмыгает носом.

– Ладно. Только не реви. Не реви, слышишь?

Он протягивает руку. Элм доверчиво сжимает ее и привстает на цыпочки, все пытаясь заглянуть политику в глаза. Но он этого взгляда старательно избегает. Его тон становится жестким:

– Пока не говори никому, что ты… странная. Совсем никому.

– А я… странная?

Он усмехается и подносит к губам свисток. Резкий звук нарушает тишину. Видимо, так военные зовут друг друга, отправляясь в Коридор. Но я уже не рассматриваю выступающие из тьмы человеческие тени.

В следующий миг я вижу себя со стороны. Мне одиннадцать, мы с другими приютскими девчонками выглядываем из комнаты. По коридору идет комендантша по кличке Крокодилище, с ней – высокая худая девочка с темными волосами. Новенькая оглядывается вокруг, в ее зеленых глазах уже нет ни испуга, ни удивления.

– Это Элмайра Белова, она будет жить с вами.

Девочка смотрит на нас молча. Ее губы растягиваются в неуверенной, дрожащей улыбке. Я помню ее… скоро эта улыбка станет совсем другой. Наглой. Хищной. Лживой.

– Не обижайте ее.

Приют расплывается, превращаясь в цветную полоску, и картинка опять сменяется кромешным мраком. А потом…

– Ты так ничего и не вспомнила?

Пахнет кожей и куревом. Я сижу на заднем сиденье мощной черной машины Глински. «Единоличник» с Элм – впереди. Машина остановилась возле приюта. Вокруг глубокая ночь, во дворе не горят фонари. Валит хлопьями крупный снег, в динамике играет какая-то классическая музыка. Шостакович или кто-то похожий… Глински слушает такое?..

Элмайра, прищурившись, смотрит на желтый квадратик веранды – единственное освещенное окно нашего довольно убогого серого дома – и качает головой:

– Спасибо, что показали Город. Он… красивый. Такой разный. Север и Юг…

– Поверь, не такой красивый, как место, где ты раньше жила.

– Я все равно его не помню. Как и все остальное. И…

Возможно, он боится, что она заплачет, и поспешно напоминает:

– Тебе пора.

Но Элм не двигается.

– Знаете, я… я совсем не хочу жить здесь, как какая-то… ущербная.

Между бровей Глински проступает глубокая морщина. Он качает головой:

– Я строил приют не для ущербных. А для тех, о ком некому позаботиться. Так бывает, и тебе стоило бы…

Элм улыбается ему и протягивает руку, касаясь его плеча. Когда она успела накрасить ногти? Легкое, осторожное движение, и, к моему удивлению, Глински не сдавливает ее кисть. Просто разглядывает тонкие пальцы, застывшие на ткани плаща.

– Я боюсь оставаться одна. Вот и все. Наверно, всегда боялась, хотя и не помню. И… вы ведь тоже боитесь, да?

Он молчит. Элм пожимает плечами. Но это не просто жест невинного понимания, мне ли не знать. Он несет другой смысл. Элмайра берет изуродованную шрамами кисть и опускает ее на свою щеку. И произносит:

– Сейчас вы засмеетесь или закурите. Но на самом деле вы попались.

Он не отстраняется. Более того, пальцы начинают перебирать ее длинные тусклые волосы – легкими движениями, как если бы гладили шерстку зверька, который может и укусить.

– Опасная девочка… ты слишком много понимаешь. Наверно, тебя стоило уничтожить.

Элм поводит головой. Его пальцы ложатся ей на шею.

– Девочка? Вы забыли, сколько мне. – Она придвигается ближе, не сводя с него глаз. – Вам плевать. И мне плевать.

– Ведьма…

Он облизывает губы. И я вижу, что в эту минуту Элм не выглядит на тот свой возраст. Она похожа на себя взрослую. Покрытая шрамами рука гладит ее шею, вторая тянется к приборной панели. Замолкает мотор. Останавливаются дворники.

– Зачем ты это…

Она тоже тянет руку. К его поясу, беззастенчиво кладет ладонь поверх широкого командирского ремня и слегка проводит вниз.

– Я помню кое-что… довольно много из того, что, наверно, помнить не должна. Вы будите эту память. Вы.

– «Ты».

Ее рука не меняет положения. Одним движением Элмайра перебирается к «единоличнику» на колени. Ей, такой худой и ловкой, достаточно места между его корпусом и рулем. Она запускает обе руки в его темные волосы, прислоняется лбом к его лбу и шепчет:

– Ты похож на кого-то, кого я знала.

В тот момент, когда она целует его, а изуродованные шрамами руки ложатся на ее лопатки, меня снова окутывает тьма – лишь на несколько секунд. Отвращение. И я распахиваю глаза.

– Куда мне идти? Училкой? Или официанткой? Ты… правда видишь меня там?

Она стоит посреди кабинета – взрослая, красивая и злая. Ван Глински медленно подходит к ней и дотрагивается до ее щеки.

– У меня есть другая мысль.

Элм прижимается к нему, привстав на носки, крепко обхватывает его, сцепленные руки дрожат. Даже теперь Элмайра все равно значительно ниже его.

– И что бы ни случилось, ты можешь…

– Заткнись. Заткнись, Ван.

Это самая извращенная версия «Красавицы и чудовища», какую я могу себе представить. Со шлюхой-красавицей и монстром, который вряд ли хоть когда-то был принцем.

– Ты мой воздух. Мое все. Так говорят только дуры в книгах, но знаешь, я…

Он не пытается ее оттолкнуть. Улыбается той улыбкой, о существовании которой несколько часов назад я не могла и подозревать. На мгновение его тяжелые веки опускаются.

– Ты меня не любишь.

Элмайра вздрагивает как от удара и тоже зажмуривает глаза. Хана она никогда так не обнимает. Долго, будто пытаясь врасти в него всем существом.

– Люблю.

– Нет. А я не люблю тебя.

Она отстраняется и поднимает взгляд. Ее лицо мгновенно меняется, искажаясь желчной ухмылкой:

– Раньше было интереснее?

Глински достает из кармана сигареты, зажимает одну губами и чиркает зажигалкой.

– Ты была единственной, о ком такая сволочь, как я, – тут он кривится, явно кого-то цитируя, – заботился здесь. В некотором смысле… это неплохая подделка настоящей любви.

Элм тянет руку и тоже вытаскивает из пачки сигарету. «Единоличник» подносит огонь, моя подруга прикуривает, выдыхает дым прямо ему в лицо и пожимает плечами:

– А растлевать сироток… общество знает об этом увлечении своего ненаглядного лидера?

Под ее немигающим взглядом Глински плавно отступает к столу. Он берет пистолет и резко разворачивается, целясь Элм точно в лоб. Она стоит, зажав сигарету между средним и указательным пальцами. В глазах – прежняя насмешка, но колени дрожат.

– Тебя никто не хватится.

– Ты так никогда не поступишь.

– Ты тоже.

Она кивает. Опускает голову, тушит сигарету о стену и мнет окурок в руке. Все так же спокойна и неподвижна, только глаза стали мокрыми от слез.

– Твоя подделка была качественной. Моя… тоже. Не будем пугать друг друга.

– Пугать?.. Ты же даже не снял его с предохранителя, Ван.