Восход Эндимиона - Дэн Симмонс

И вспомнил только теперь.

Падение прекратилось. Каяк висел под громадным треугольным парусом, который поддерживали десять нейлоновых шкотов, крепившихся к корпусу. Мы продолжали спускаться, но теперь это уже был именно спуск, а никак не падение. Я посмотрел наверх – ткань была прозрачной, – но арки портала не разглядел, ее заволокло облаками. Ветер и воздушные течения несли меня прочь.

Наверно, мне следовало быть признательным моим друзьям, девочке и андроиду, которые предусмотрели подобную возможность и снарядили каяк соответствующим образом, но первое, о чем я подумал, было – «Разрази вас гром!». Это было уже слишком. Очутиться в воздушном пространстве неведомого мира, не видеть земли… Если Энея знала, что меня забросит сюда, почему она не…

Не видеть земли? Я перегнулся через борт и посмотрел вниз. Возможно, предполагалось, что я аккуратно спланирую на некую поверхность…

Нет. Подо мной – лишь многокилометровая толща воздуха, ничего больше; на дне ее громоздятся лиловые тучи, яростно сверкают молнии. Должно быть, давление там просто чудовищное. Кстати сказать, если это и вправду юпитерианский мир – сам Юпитер, Вихрь или какой-нибудь еще, – откуда здесь взяться кислороду в количестве, достаточном для дыхания? Насколько мне известно, все газовые гиганты, обнаруженные людьми, состоят из враждебных человеку газов – метана, аммиака, гелия, фосфина и прочей гадости. Никогда не слышал о газовых гигантах с пригодной для дыхания смесью кислорода и азота. И тем не менее я дышал. Воздух был более разреженным, чем на других мирах, где я побывал, и слегка отдавал аммиаком, но для дыхания вполне годился. Значит, это не газовый гигант. Куда меня, черт подери, занесло?

Я поднял руку и произнес, обращаясь к браслету на запястье:

– Где я, черт возьми?

После паузы – я еще успел подумать, что эта штуковина таки сломалась на Витус-Грей-Балиане Б, – комлог отозвался нравоучительным тоном:

– Неизвестно, месье Эндимион. У меня недостаточно данных.

– Выкладывай, что у тебя есть.

Тут же на меня обрушились сведения о температуре по Кельвину, атмосферном давлении в миллибарах, средней плотности в граммах на кубический сантиметр, предположительной скорости убегания в километрах в секунду и расчетном магнитном поле в гауссах, после чего пошел длинный перечень атмосферных газов и рассуждения о соотношении элементов.

– Скорость убегания – пятьдесят четыре целых две десятых километра в секунду, – повторил я. – Вполне подходит для газового гиганта.

– Совершенно верно, – откликнулся комлог. – На юпитерианских мирах скорость убегания составляет пятьдесят девять целых пять десятых километра в секунду.

– Но атмосфера здесь совершенно иная, – продолжал я размышлять вслух. Слоисто-кучевые облака стремительно увеличивались в размерах, словно на голографическом экране. Их толщина составляла около десяти километров, нижний край терялся в лиловых тучах, где сверкали молнии. Солнечный свет казался золотистым и приглушенным, почти вечерним.

– В моей памяти нет сведений о планетах с подобной атмосферой, – сообщил комлог. – Оксид углерода, этан, ацетилен и прочие углеводороды не совпадают с параметрами шкалы Сольмева, это можно объяснить кинетической молекулярной энергией и солнечной радиацией, разрушающей метан; а присутствие оксида углерода представляет собой результат испарения метана и водяных паров в нижних слоях, где температура превышает тысячу двести градусов по Кельвину, но уровень кислорода и азота…

– Что? – поторопил я.

– Указывает на наличие жизни, – закончил комлог.

Я обернулся, внимательно осмотрел небо с облаками, будто ожидая, что из-за них вот-вот появятся местные жители.

– Жизнь на поверхности? – уточнил я.

– Вряд ли, – ответил комлог. – Если этот мир соответствует стандартам, давление на так называемой поверхности должно составлять чуть менее семидесяти миллионов атмосфер в единицах Старой Земли при температуре около двадцати пяти тысяч градусов по Кельвину.

– Как высоко мы находимся?

– Трудно сказать. Но, учитывая, что на данный момент атмосферное давление составляет 0,76 от стандарта Старой Земли, можно предположить, что мы находимся над тропосферой, в нижних слоях стратосферы.

– Разве тогда не должно быть холоднее? Это же почти вакуум.

– Не на газовом гиганте, – снисходительно ответил комлог. – Оранжерейный эффект создает термический слой, нагревая нижние слои стратосферы до почти приемлемой по человеческим меркам температуры. На расстоянии в несколько тысяч метров температура может то повышаться, то существенно понижаться.

– Несколько тысяч метров, – повторил я. – Сколько до вакуума и сколько под нами?

– Неизвестно. Можно экстраполировать, что отношение экваториального радиуса планеты к верхним слоям атмосферы составляет приблизительно семьдесят тысяч километров, а толщина слоя кислорода, азота и углекислого газа – от трех до восьми тысяч километров относительно двух третей расстояния до гипотетического центра планеты.

– От трех до восьми тысяч километров, – тупо повторил я. – Где-то пятьдесят тысяч километров над поверхностью…

– Приблизительно, – уточнил комлог. – Следует отметить, что при подобном давлении на поверхности молекулярный кислород металлизируется…

– Ага, – перебил я. – Пока хватит. – У меня было такое ощущение, что меня вот-вот стошнит.

– Должен указать на аномалию. Цветовая окраска слоисто-кучевых облаков указывает на наличие моносульфида аммиака или полисульфидов, хотя на уровне апотропосферы должны существовать лишь аммиачные облака, тогда как водяные облака должны формироваться при давлении не выше десяти атмосфер, поскольку…

– Хватит, – сказал я.

– Я указываю на это потому, что здесь имеется любопытный атмосферный парадокс…

– Заткнись, – не выдержал я.

Когда солнце зашло, стало холодно. Этот закат я буду помнить до самой смерти.

Высоко-высоко надо мной куски голубого неба потемнели до гиперионской сочной ляпис-лазури, а потом стали темно-багровыми. Когда небо вверху и бездна внизу потемнели, облака вокруг сделались ярче. Я говорю «облака», но этим словом не передашь всего того великолепия, которое я видел. Я вырос среди бродячих пастухов и торговцев на пустошах между Великим Южным морем и плато Пиньон, потому могу судить, ибо знаю, о чем говорю.

Высоко надо мной перистые кучевые и ломаные слоисто-кучевые облака ухватили закатные лучи и окрасились в различные оттенки розового – с лиловой каймой и золотистым фоном. Я словно очутился в храме с высоким розовым сводом, опирающимся на тысячи колонн – скоплений облаков, – основания которых терялись в бездне, в сотнях тысяч километров внизу. И каждая такая колонна светилась изнутри, отражая солнечные лучи, пробивавшиеся из разрывов на западе. Эти лучи словно воспламеняли облака, будто они были из какого-то горючего материала.

«Моносульфид или полисульфиды», – сообщил комлог. Какая разница? Из чего бы эти облака ни состояли, закат и вправду воспламенил их своими багряными лучами. Алые полосы, кроваво-красные облачные подвески, розовые скопления на фоне золотистого свода, словно мышцы и нервы человеческого тела, и белые верхние слои – настолько белые, что можно ослепнуть, глядя на них; казалось, это струятся вокруг бледных лиц золотистые пряди волос. Свет стал настолько ярким, что у меня на глазах выступили слезы, а потом сделался еще ярче, если такое вообще возможно. Между облачными колоннами пролегли сверкающие лучи божественного сияния, освещая одни и погружая в тень другие, проходя сквозь облака льда и пелену дождя, рассыпая сотни обыкновенных радуг и тысячи двойных и тройных. От лиловой бездны поднялись тени, заслоняя собой клубящиеся колонны. Правда, поначалу они принесли не сумерки и не тьму, а лишь легкое затенение – ослепительно золотой цвет стал бронзовым, ослепительно белый – кремовым, затем приобрел оттенок сепии, а кроваво-алый сделался цвета запекшейся крови или ржавчины, после чего стал цветом осеннего заката. Корпус каяка больше не мерцал, парус уже не ловил свет. Тени медленно поднимались все выше – им потребовалось, наверное, не меньше получаса (впрочем, я был слишком поглощен зрелищем, чтобы сверяться с комлогом), чтобы достичь неба; когда они легли на свод облачного храма, почудилось, будто в храме притушили огни.

В общем, чертовски потрясающий закат.

Я помню, что моргнул. Игра света и тени в сочетании с клубящимися облачными массами привела меня в легкое замешательство. Подступившая темнота обещала отдых глазам. Но тут засверкали молнии и вспыхнуло северное сияние.

На Гиперионе северного сияния не было и в помине – а если и было, я никогда его не видел. Но на Старой Земле мне довелось наблюдать его – на полуострове, где когда-то находилась Скандинавская республика (я тогда как раз облетал на катере планету). Помнится, тогда у меня по коже побежали мурашки, а огни сверкали и плясали на северном горизонте точно прозрачное платье призрачной танцовщицы.