Наследники Скорби - Екатерина Казакова

Поэтому целительница позволила заботиться о себе. А еще потому, что о ней уже много-много лет никто не заботился. Дарина устроилась с ней под одной шкурой. И, как почувствовала, что занемогшая зябнет — прижалась всем телом, в попытке согреть. Колдунья была ледяная…

Наутро Майрико кое-как смогла проснуться и даже встать на ноги. Женщины хлопотали у костра — бледные, перепуганные… Видать, до свету тряслись, не спали. Впервой им — ночевать под открытым небом. А может, и упыри с родного печища вдоль круга топтались.

За ночь, как оказалось, расхворались сразу несколько ребятишек. И теперь метались в бреду и горячке. Лекарка едва не оборот хлопотала вокруг них, наводя отвары, налагая руки… Дар лился нехотя. Даже не лился, сочился едва-едва. И от усилий, с которыми приходилось его будить, кружилась голова.

Когда трое ребятишек перестали пылать, Майрико снова едва стояла на ногах. Но теперь в телеге, вместе с Гостяем, лежали истомленные дети. Туда же посадили и молодуху, накануне подвернувшую ногу.

Жаль, на козе нельзя верхом ехать, вон как трусит. Самая из них из всех живехонькая. Майрико побрела рядом с повозкой, крепко держась за бортик.

— На отдых останавливаться не будем, — сказал она. — Пойдем до сумерек.

— Ведь не дойдешь… — прошептала Дарина, поддерживающая ее за плечи. — Не дойдешь.

— Ежели остановимся, то уже и не встану, — честно ответила целительница, с трудом переставляя ноги.

— Давай в телегу, потеснятся…

— Нет. Тренька падет. Устала она, сама едва тащится. Лошади лишимся — точно не доведу вас.

После полудня Майрико уложили в телегу. Лекарка споткнулась и уже не смогла встать на ноги. Она что-то бессвязно шептала, приказывая Дарине куда-то идти, кого-то звать, а потом замолчала и словно окоченела. И губы начали синеть.

Маленький отряд едва двигался: еле ковыляла с березовым костылем обезножевшая Нелюба, дети тоже устали и висли на руках у взрослых, лошадь, не привыкшая таскать груженые телеги, брела, с трудом переставляя ноги…

Когда над лесом начали сгущаться сумерки, люди с облегчением остановились на ночлег. За день пути они так устали, оголодали и измучились, что теперь их не страшили даже Ходящие. Ну, умрут. Ну и что?

— Майрико… — тихо звала Дарина. — Майрико…

Думала, не очнется. Но нет, длинные ресницы затрепетали, поползли вверх. Бессмысленный взгляд скользнул по лицу склонившейся женщины.

— Ночь? — едва слышно спросила целительница.

— Ночь.

— Подними меня.

Вдвоем с Будивоем они держали ее за плечи, когда обережница обходила их маленький ночлег по кругу, тянула ножом черту, выдавливала с изрезанной руки кровь, бормотала слова заговора. Потом мужчина на руках отнес ее к костру — туда, где уже настелили лежанку.

Дарина пристроила голову лекарки у себя на коленях и смотрела полными слез глазами на тонкое бледное лицо, черты которого медленно, но неумолимо менялись, становясь резче, острее, безжизненнее.

— Цитадель… далеко еще. Меня тут оставьте… Там, в заплечнике, мешочек белый. В нем трава. Присыплешь меня — звери не тронут… Вы же быстро идите. Как сможете. Если поторопитесь… успеете… до темноты… Прямо вам…

Ее голос слабел. Дарина гладила короткие светлые волосы и по щекам катились слезы. Никогда прежде она не видела, чтобы умирали с таким мужеством, с таким… равнодушием к смерти.

— Живи… — шептала она обережнице. — Живи…

Хотелось крикнуть: "Не ради нас живи! Просто… живи!" Молодая. Красивая. Ведь ждет же кто-то. Кто-то любит. Как оставишь, как бросишь?

Что за долю такую они унаследовали горькую?!

Спустя пол-оборота целительница очнулась от забытья и попросила шепотом:

— Найди… бересты… полоску. Грамотку напишу.

Когда ей принесли лист бересты размером с ладонь, лекарка села и кончиком ножа взялась что-то царапать на теплой гладкой поверхности. Иногда она замирала, уткнувшись вспотевшим лбом в колени: видимо, боролась с дурнотой. Нож несколько раз выпадал из ослабшей руки, но колдунья переводила дыханье и снова бралась за письмо. Наконец, кое-как закончила и протянула грамотку Дарине:

— Отдашь Главе… там про деревню вашу — как и что… знать должны… — и упала обессиленная обратно на овчину.

Некоторое время словно спала, потом открыла мутные глаза и едва слышно спросила:

— Где… отвар… твой? Где?

Дарина поспешно порылась в суме, доставая кувшинец.

— Выпей… мне так… спокойнее будет… Три глотка. Пей.

Она кивнула сквозь слезы и послушно сделала три глотка.

Перед глазами потемнело. Кровь прилила к голове, в ушах зашумело, сознание поплыло, а потом все отступило, и в тело пролилась сладкая истома усталости.

— Спи… — едва слышно сказала Майрико. — Спи крепко…

Солнце перевалило за полудень, когда во Двор цитадели въехал не привычный здесь торговый поезд, а обоз, состоящий всего-то из пяти повозок. Зато каких! Добротные, крепкие, с кожаным верхом, укрывающим путников от обжигающего солнца. Телеги не везли товаров, лишь людей. И только мужчин.

Койра, высунувшийся из окна своего покойчика, насчитал больше дюжины справно одетых осанистых мужиков с посадскими гривнами на шеях, да еще почитай столько же с поясами старост. Ходоки, никак, припожаловали к Нэду? Рожи у всех суровые, решительные. Значит, приехали с требой, с прошением каким-то.

Окаянные!

И старый крефф заторопился к Главе, чтобы до того, как новоприбывшие поднимутся на верхний ярус, успеть пошептаться с Нэдом с глазу на глаз.

Собственно, все шептанье-то сводилось к одному — жалобам на неблагодарный люд, который не желал продавать Цитадели товары за жалкие гроши. Сия несправедливость бередила торгашескую Койрину душу, лишала его сна и покоя. За долгие годы бытья ларником обережник превратился из некогда толкового целителя в желчного, подозрительного и неуемно жадного барышника. И сейчас всей своей сквалыжной душой он почуял, что мужики приехали требовать более высокой платы за те товары, кои покупала у них Цитадель.

— Нэд! Там к тебе посадники со старостами приехали! Ты гляди, спуску им не давай, — переведя дыхание, затряс узловатым кулаком перед носом удивленного Главы старик.

В покой он ввалился запыхавшийся, трясущийся и оттого какой-то жалкий. Однако сторонними глазами Койра себя не видел и потому продолжал частить обиженным голосом:

— Поди, хотят цены задрать! Да только нет у нас денег, так и скажи! Едва концы с концами сводим. А коли будут напирать, так нам придется тогда за требы плату повысить. Пусть одумаются! Ишь…