Косыгин. Вызов премьера (сборник) - Виктор Гришин

После беседы мне показалось, что Алексей Николаевич стал относиться ко мне иначе, даже проникся какой-то симпатией, но, может быть, тут сказалось влияние Клавдии Андреевны и Люси. Месяца через три после этого, 24 января 1948 г., состоялась наша свадьба. Торжество отмечали на той же даче. Из Владивостока приехали мои родители, младшие сестра и брат, были наши с Людмилой друзья из институтской группы, Борис Львович Ванников со своей семьей. На свадьбу приехал и Алексей Александрович Кузнецов, до 1946 г. работавший первым секретарем Ленинградского объединенного обкома и горкома партии, а потом секретарем ЦК в Москве. В Ленинграде Косыгин работал вместе с ним, они дружили семьями.

В феврале 1949 г. секретарь ЦК ВКП(б), член Оргбюро ЦК А.А. Кузнецов, председатель Совета Министров РСФСР М.И. Родионов, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии П.С. Попков, второй секретарь горкома Я.Ф. Капустин, председатель Ленгорисполкома П.Г. Лазутин были сняты с работы и исключены из партии. Я ни с кем из них, кроме Кузнецова, лично знаком не был. 5 марта было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об освобождении Н.А. Вознесенского с поста заместителя Председателя Совета Министров СССР, председателя Госплана СССР и от всех других руководящих должностей; спустя несколько дней Сталин подписал решение о выводе его из состава Политбюро, а затем и об исключении из членов ЦК. Так начиналось «ленинградское дело». Мы, ничего об этом не зная, только видели по состоянию обычно чрезвычайно сдержанного Алексея Николаевича, что произошло нечто ужасное. Позже Клавдия Андреевна сказала нам с Люсей:

– Случилась большая гадость – Алексея Александровича арестовали.

Одним из веских оснований для расправы с ним, очевидно, стало то, что после перевода в Москву Алексей Александрович был назначен секретарем ЦК и начальником Управления кадров ЦК, а это очень не нравилось некоторым старым членам Политбюро. В те же дни были задержаны Попков, затем Вознесенский, Родионов, Лазутин и многие другие руководящие работники Ленинграда, а также те, чья прежняя деятельность была связана с этим городом. Всем им было предъявлено обвинение в измене Родине, «вредительско-подрывной работе в партии», в намерении превратить ленинградскую организацию в опору борьбы с ЦК ВКП(б), создать компартию РСФСР. Реальная опасность нависла и над Алексеем Николаевичем, тем более что он был в очень хороших отношениях с Кузнецовым.

Надо сказать, что у некоторых руководителей партии и государства были причины для недовольства Косыгиным. Одних настораживало то, что его на какой-то короткий период приблизил к себе Сталин. Другим не нравились некоторые поручения, которые Косыгин получал лично от Сталина, например такая неблагодарная миссия – разобраться с привилегиями членов Политбюро – не могла не вызвать их раздражения. Как рассказывал нам Алексей Николаевич, началось с того, что однажды на заседании Политбюро Сталин учинил разнос.

– Мне прислали списки с продуктовых баз, – говорил он, – в которых указано, сколько продуктов расходуется в семьях Молотова, Кагановича, Микояна и других. Это просто возмутительно – вместе с ними кормится и охрана, и вся обслуга. Причем все воруют и никто не считает. Поручим Косыгину разобраться с этим, пусть внесет предложения, чтобы ввести жесткий лимит.

В те времена члены Политбюро, имея сравнительно невысокую зарплату, получали практически бесплатно любое количество продуктов, но после вмешательства Сталина, поручившего Косыгину навести порядок, были установлены ограничения. Недовольство же влиятельных членов Политбюро пало на голову Алексея Николаевича.

Однажды он сказал мне, что среди предъявленных Вознесенскому обвинений есть и обвинение в незаконном хранении оружия, которое будто бы было обнаружено в его сейфе (скорее всего сувенир, подаренный ему во время войны). Алексей Николаевич тогда же предложил:

– Знаешь что, давай соберем что у нас есть и выбросим. Всякое может быть…

У меня был маленький, старый, полученный в подарок браунинг. В юности я неплохо стрелял из пистолета и малокалиберной винтовки и даже имел грамоты за участие в соревнованиях по стрельбе. У Алексея Николаевича был «вальтер» и еще какой-то пистолет, оставшийся с военного времени. Под видом рыбалки мы сели в лодку и утопили все это в Москве-реке.

Примерно в то же время, когда мы уже знали о судьбе Кузнецова и других, Алексей Николаевич сказал нам с Люсей:

– Знаете, ребята, а меня ведь тоже могут арестовать, тем более что на следствии по этому делу многие дают на меня показания.

Об этом он знал как кандидат в члены Политбюро: всем им по утрам клали на стол размноженные копии протоколов допросов, причем в экземпляре Алексея Николаевича кто-то подчеркивал красным карандашом фамилию «Косыгин». Он тут же садился и писал подробное объяснение Сталину: «категорически отрицаю эти факты…», «в это время я находился там-то…», «этого не могло быть по таким-то и таким-то причинам…», «показания надуманны…»

Как бы то ни было, каждое утро, уезжая на работу, обняв Клавдию Андреевну, расставаясь с нами, он говорил: «Прощайте» и напоминал о заранее обговоренных условиях, как нам быть, если с ним что-то случится.

Жили мы тогда на даче, которая усиленно охранялась, поэтому, чтобы поговорить, пошептаться, посекретничать, приходилось прятаться от соглядатаев. В семье на долгие годы сложилось убеждение, что телефоны прослушиваются. Все знали, что в разговорах надо быть крайне осторожным; никто не собирался делать крамольных заявлений, но опасались провокаций.

Однажды я решил поискать в доме подслушивающие устройства – в том, что они есть, сомневаться не приходилось. В нескольких местах в комнатах я отыскал два замаскированных довольно примитивных микрофона. О своем открытии я сообщил Алексею Николаевичу, на что он строго заметил:

– Ничего не трогай и никому не говори.

И в самом деле, кому же скажешь?..

Несколько месяцев все мы провели в напряженном ожидании. Позже для себя решили, что все же арестовать Алексея Николаевича не дал Сталин, а его воля была – закон. Очевидно, к Косыгину у него была какая-то симпатия. После XIX съезда, когда Политбюро было преобразовано в Президиум ЦК, Косыгин в него не вошел, а стал лишь кандидатом. На каком-то совещании, когда Алексей Николаевич сидел в сторонке, к нему подошел Сталин, тронул за плечо:

– Ну как ты, Косыга? Ничего, ничего, еще поработаешь, поработаешь…

Эти слова, о которых нам потом рассказал Алексей Николаевич, несколько сняли напряжение, хотя процессы по «ленинградскому делу» продолжались. В 1952 г. стало ясно, что этап подозрений и недоверия заканчивается. Уже позже это косвенно подтвердил Хрущев. На одном из узких совещаний он с ехидцей бросил Алексею Николаевичу: