Алатырь-камень - Валерий Елманов

После некоторого колебания Костя согласно кивнул. Если жрец не захочет, то все равно ничего не скажет, так пусть хоть на это ответит.

–  Слыхал ли ты когда-нибудь про Алатырь-камень?

–  Так это же небылица, – усмехнулся Константин. – К тому же он лежит аж на острове Буяне, то есть неведомо где.

–  А люди завсегда чудеса подальше от себя помещают, – возразил волхв. – Уж больно им тревожно рядом с настоящим чудом жить. Вот они и норовят его подальше от себя отправить.

–  А змеи, которые его по осени облизывают? К тому же его бел-горюч называют, а какой же он белый? Да и горючим я бы его не назвал.

–  Про змей и впрямь люди навыдумывали разное, – согласился старик. – Такое сплошь и рядом бывает. Если видят, но не понимают, то непременно так истолкуют, что хоть стой, хоть падай. А про цвет – в самую точку. Он и впрямь некогда белым был. Да и с горючим поторопился ты, Константин Володимерович. Если он полыхнет, то весь мир огнем займется, уж ты мне поверь.

–  Дивлюсь я твоим речам. С одной стороны – не могу не верить, но уж больно загадочно ты говоришь. И зачем кому-то понадобится его поджигать, если он весь мир может спалить?

–  А он сам свой срок знает, – спокойно ответил Градимир и вдруг, улыбнувшись, погрозил своему собеседнику пальцем. – Умеешь ты, государь, тайны чужие выведывать. Только ни к чему они тебе. По крайней мере, эти уж точно добра не принесут.

–  А куда же привезти его?

–  Доставь к тому месту, где начинаются наши владения, а там уж мы встретим. И хватит об этом, пожалуй. О чем ином – спроси, а об этом не след тебе знать.

–  Об ином, – задумчиво протянул Константин. – Можно и об ином. Как там Мстислава поживает?

–  Ишь, спохватился, – хмыкнул Градимир и сухо ответил: – Хорошо поживает.

–  А она замуж вышла или…

–  Запамятовал я, – усмехнулся волхв и посоветовал: – Ты пока о камне лучше подумай, как его отправить сподручнее и прочее, а я, глядишь, к тому времени вспомню, – и заторопился: – Заболтался я тут с тобой. Пора мне обратно в свои места подаваться. Пойду я.

И тут же, словно услышав пожелание Градимира, лошади резко встали. Константин крякнул, не в силах сдержать удивление, и подался наружу. Выпрыгнув из кареты, он прищурился от нестерпимо ярких солнечных лучей, отражаемых снегом, а затем недоуменно оглянулся на дверцу. Старик почему-то медлил, продолжая сидеть в возке.

–  Может, дальше поедем? – весело крикнул Константин, заглядывая вовнутрь, и замер в недоумении. Градимира в ней уже не было.

–  А где старик? – вопросительно уставился он на дружинников, гарцующих рядом с каретой.

–  Так ведь никто не выходил, – пожал плечами один из них.

–  Точно, точно. Чай не слепые – приметили бы, – поддержал другой.

Константин зябко передернулся и, не сказав ни слова, молча забрался обратно в карету.

–  Поехали, чего встали, – раздраженно крикнул он вознице, про себя поклявшись, что непременно заедет самолично поглядеть на этот таинственный камень, пока он еще лежит на месте.

Небольшой царский поезд между тем продолжал безостановочно двигаться вперед, и к вечеру стали отчетливо видны крепостные стены Устюга. Но о том, что город близко, путникам стало известно намного раньше. Уже с час, не меньше, они отчетливо слышали торжественный звон гордости устю-большого городского колокола, всего пять лет назад подаренного городу Константином и установленного на звоннице церкви Михаила-архангела.

Государя встречали как положено, с хлебом-солью. На лед Сухоны высыпало, казалось, все городское население от мала до велика.

«Не меньше, чем на два дня придется тормознуться, плюс еще сутки на царский суд», – подумал он и ошибся.

Они не уехали и на четвертый день.

Глава 10 Не по рождению, но по уму

Выяснилось, что князь Ляксандра Михайлович, сын Михаила Городненского, давно уже перешедший на службу к Константину, драл с местных жителей три шкуры, а всю лихву прикарманивал.

Поначалу князь даже не понимал, какая нешуточная угроза нависла над его головой, считая, что в худшем случае ему грозит отстранение от должности с вечным запретом-клеймом принимать на государеву службу. О том, что за утаивание полагалась ни больше ни меньше как смертная казнь, он даже в мыслях не держал, всем своим видом показывая, что и сам почти вровень своему судье, поскольку хоть и не царь, но тоже Рюрикович.

К тому же действовал он хитро. В бумагах, которые Ляксандра Михайлович добросовестно составлял в каждом селении и давал приложить палец старейшинам, значилось совсем иное количество мехов. Такое, которое и надлежало взять. Словом, все чисто.

–  И что получается? – подвел итог долгих разбирательств Константин. – Признать его вину только потому, что вы меня в этом уверяете, я не могу. Пока что его слово против вашего. Какому из них я верить должен?

–  У меня не просто слово, – усмехнулся князь. – Я же передавал тебе грамотки, а там все поведано – у кого и сколь я брал. Все самолично к ним персты приложили.

Но тут вперед вышел молодой охотник. Вид у него был непригляден. Правая половина лица скорее походила на какую-то безобразную маску – настолько она была изуродована жутким ожогом.

–  А это и вовсе тать, государь, – кивнул на юношу заметно побледневший князь. – Если ему верить, то и без портов остаться можно. Опять же и не живет он давно в этих местах. Да и ни к чему тебе наговоры худородного смерда слушать. Вон уж сколько их тут тявкало. Неужто мало? Разве слову Рюриковича теперь вовсе веры нет?

–  А у меня все подданные равны, – сурово заметил Константин. – И плох тот человек, которому кроме заслуг своих предков нечем больше похвастаться. Говори, коли вышел, – кивнул он юноше.

–  И скажу, – выпалил тот. – Его правда в том, что не жил я здесь последние три года. Но у меня, государь, есть записи более ранних лет. В них истинная правда указана, и он сам, – кивнул юноша в сторону князя, – сам к ним всем руку свою прикладывал, после того как я прочел, что в его записях лжа голимая. Не хотел он поначалу подписывать, да жадность сгубила. Мы же пригрозили, что тогда вовсе ничего не отдадим, вот он и… Думал, затеряются записи, да и дело с концом, да не тут-то было.

–  И где они теперь? – хмыкнул Александр Михайлович.

–  У себя в избе я их хранил, да не устерег, – виновато опустил голову юноша. – Когда он прослышал, что я со всеми старейшинами разговоры веду о том, что не могут твои слуги, государь, обдирать нас так нещадно, то повелел своим людям дверь в моем домишке подпереть ночью и запалить с четырех концов. Сам я чудом уцелел, да и то наполовину. Вот в огне эти грамоты и сгорели.

Князь облегченно вздохнул. Константин заметил это, но ничего не сказал.

–  Стало быть, все сгорели? – обратился он к юноше.

–  Сгорели, – кивнул тот. – Но не все. Я в самый последний миг спохватился, три грамотки успел за пазуху спрятать, а сам грудью на землю лег. Думал, коли сам сгорю, так хоть они уцелеют. Только они опаленные сильно. Я их прямо из огня выхватил. Ты уж не побрезгуй, государь, – с этими словами он протянул царю изрядно помятые и наполовину сгоревшие бумаги.

Константин внимательно просмотрел их и сурово заметил князю:

–  Теперь ты свои бумаги неси. А чтоб искалось получше, я тебе своих дружинников дам. – И вновь повернулся к юноше. – Славно написано. Разборчиво, – похвалил он. – Такими перстами царские указы писать. Чья рука?

–  Моя, – мрачно отозвался тот.

–  А почему старейшинам не помог жалобу написать? Слог там тоже знатный, но писано – как курица лапой.

–  И ее я писал, – поправил юноша. – А за куриную лапу не гневайся, государь, – и он протянул Константину изуродованную правую руку с неизгладимыми следами страшных ожогов.

Больше всего пострадали указательный и средний пальцы. От них осталось всего по одной фаланге. Половина большого пальца тоже отсутствовала.

–  Не привык я еще левой рукой писать, – скупо пояснил юноша, но глаза его при этом предательски наполнились слезами.

–  А я тебя сразу и не признал, Скора, – кашлянул в кулак Константин. – Только сейчас, да и то лишь по родимому пятну на запястье. Уж больно оно приметное. Стало быть, вот почему ты три года в этих краях отсутствовал – в Рязанском университете обучался. Как же, как же, единственный из этих мест приехал ко мне в стольный град. Вижу я – неласково тебя родные края встретили, так что нечего тебе тут делать. Я тебя, пожалуй, с собой заберу.