Библия Раджниша. Том 4. Книга 2 - Бхагван Шри Раджниш

Они собираются в группы; и это должно накладывать на вас определенные обязанности, зачем иначе группе взваливать на себя вашу ношу? Вы должны за это заплатить. Почему группа должна беспокоиться о вашей безопасности? Вы должны что-то для нее сделать — это ваша преданность ей. Вы говорите: «Я готов умереть за тебя. Если ты готов умереть за меня, я готов умереть за тебя». Это простая сделка.

Но почему именно фанатически преданные? Они должны быть фанатически преданными, потому что если начать поступать осознанно, быть бдительным, то тут же увидишь, что все это сплошная глупость.

Нет никакой необходимости принадлежать к нацистской партии Адольфа Гитлера. Но такая страна, как Германия, одна из наиболее образованных, культурных, утонченных, — страна, которая дала миру длинный перечень мыслителей и философов, — пала жертвой полного идиота. И такой человек, как Мартин Хайдеггер, один из наиболее выдающихся философов этого столетия, возможно самый выдающийся, был последователем Адольфа Гитлера.

Этому нельзя поверить. Это просто непостижимо, говоря о таком человеке, как Хайдеггер, которому не было равных во всем мире: его современники рядом с ним выглядели пигмеями. Его мышление было настолько всеобъемлющим, что он не смог завершить ни одной книги.

Хайдеггер начинал, писал первую часть, а затем весь мир ждал появления второй части; но она никогда не появится по той причине, что по окончании первой части он ставил перед собой столько вопросов, что теперь уж и не знал, в какую сторону двигаться, куда идти, что делать, как решить все это. Он просто хранил молчание и начинал другую книгу!

И этим он занимался всю свою жизнь. Первая часть, вторая часть; третья часть пропущена — книга не завершена. Но даже эти незавершенные куски являются выдающимися созданиями ума. Изящество логики и глубина проникновения… Но даже этот человек не смог разглядеть в Адольфе Гитлере сумасшедшего. И он тоже был фанатически предан Гитлеру.

Откуда идет это побуждение к фанатической преданности?

Оно идет от ваших сомнений.

Вы не можете быть действительно уверены, что все, что вы делаете, правильно, поэтому вы должны это преувеличить. Вы должны громко кричать, так, чтобы самому услышать; вы должны убеждать других, так, чтобы самому убедиться. Вы должны других обращать в свою веру, тогда, видя, что вы обратили в свою веру тысячи людей, вы успокаиваетесь: должно быть, есть правда в том, что вы говорите; иначе почему так много людей убеждены в этом? Вы можете быть дураком, но так много людей сразу не могут быть дураками.

Так же и Адольф Гитлер: он мог думать, что он дурак, но как насчет Мартина Хайдеггера? Он убедил Хайдеггера; теперь не надо никаких доказательств. Этот человек является достаточным доказательством того, что все, что говорит Гитлер, правда.

Это взаимообразный процесс, порочный круг. Вы становитесь более уверенными, имея больше фанатически преданных людей, а став более уверенными, вы начинаете собирать вокруг себя больше людей.

Адольф Гитлер говорит в своей автобиографии, что не важно, что вы говорите — правильно это или нет, правда или ложь, — просто продолжайте повторять это с убеждением. Никого не волнует разумность и логика.

Сколько таких людей в мире, кто понимает, что есть разумность, что есть логика? Просто продолжайте повторять с силой и выразительностью. Эти люди ищут убежденности, а не правды. Они ищут кого-нибудь, кто знает. А как они смогут почувствовать, что вы знаете, если вы говорите «если», «но», «возможно»?

Вот почему Махавира в Индии не мог собрать много последователей — потому что он начинал каждое из своих высказываний с «возможно». Он был прав, он был абсолютно корректен, но таким путем не найдешь последователей. Даже те, кто следовал за ним, постепенно оставили его: «Возможно… этот человек говорит о „возможном“ — возможно, Бог есть». Можно ли собрать последователей, преданных вашему «возможно»? Они хотят определенности, они хотят гарантий.

Махавира был слишком мудр для всех этих идиотов. Он обращался к людям, как к равным себе. То, что он говорил, мог бы понять Альберт Эйнштейн, потому что он тоже говорит «возможно».

В этом вся суть теории относительности: ничего нельзя сказать с определенностью, потому что все относительно, нет ничего абсолютного. Вы можете назвать это светом? Только относительно. В сравнении с более ярким светом он может быть тусклым. В сравнении со светом в миллионы раз более ярким наш свет может быть просто черной дырой, темнотой.

Что такое темнота? Меньше света. Есть животные, кошки, которые отлично передвигаются в темном доме. В вашем доме чужой кот будет двигаться в темноте намного лучше вас. Вы будете спотыкаться, но кошачьи глаза могут улавливать даже малейшие лучи света.

Сова видит только ночью; день для нее слишком ярок. Днем сове нужны темные очки; без них она ничего не увидит, день слишком ярок. Когда для вас утро, для совы вечер. Так что есть что? Подумайте о сове, и вы поймете смысл слова «возможно»: возможно это вечер; а что касается совы, то это утро. Чем темнее становится ночь, тем лучше видит сова. Полночь для совы становится полуднем.

Все вещи относительны; поэтому сказать что-то с уверенностью, значит, показать свою глупость. Вот почему Махавира впервые в истории человечества использовал такой странный подход, за двадцать пять веков до Эйнштейна. Его словом для «возможно» было слово сьят. Его философия стала известна как сьятвад, «философия возможного». Вы задаете любой вопрос; он никогда не ответит вам с определенностью. Вы можете прийти к нему с какой-нибудь определенностью; покидая его, вы будете пребывать в гораздо большей неопределенности. Ну и кто же захочет следовать за таким человеком?

За Адольфом Гитлером будут следовать, потому что он лишает вас неопределенности, которая беспокоит вас подобно ране. Вы дрожите изнутри; вы не знаете, что представляет собой эта жизнь. Но кто-то знает, и вы можете последовать за этим кем- то: с вас сняли тяжкую ношу неопределенности. Все, что от вас требуется, это фанатическая вера.

Фанатическая вера служит обеим сторонам. Лидеру она нужна, потому что он сам подобен вам, глубоко внутри его бьет дрожь; он ничего не знает. Все, что он знает, это то, что он может кричать