Западня - Рафаэль Сабатини

— Все происходило ночью… и конечно… было темно.

— Вероятно, не очень темно, леди О'Мой? Ведь стояла луна — полная луна.

— Да, но… но в саду много теней, и… и я сначала ничего не разглядела.

— Но в конце концов… что-то увидели?

— О, да, да! В конце концов увидела.

Тяжело было смотреть на эту прелестную, но сейчас такую беззащитную женщину, растерянную и несчастную. Ее волнение и некоторые, впрочем, весьма незначительные противоречия в показаниях никто, однако, не расценил как намерение скрыть истину и опасение, что эту истину вырвут у нее против ее воли. Только О'Мой, наблюдавший за ней и видевший в каждом ее слове, взгляде и жесте ложь, знал отвратительную правду, которую его жена пыталась скрыть, даже, судя по всему, ценой жизни своего любовника. Для его израненной души ее мучения были бальзамом, он со злорадством поглядывал на пару прелюбодеев, удивляясь, впрочем, самообладанию этого мерзавца, равнодушного и безмятежного даже сейчас.

— И что вы в конце концов там увидели? — мягко подтолкнул ее майор Суон.

— Я увидела лежащего на земле человека и еще одного, склонившегося над ним, а потом — почти сразу же вышел Маллинз, и…

— Я не думаю, что есть необходимость в дальнейшем продолжении, майор Суон, — опять вмешался председатель. — Мы уже слышали, что случилось, когда вышел Маллинз.

— Если обвиняемый желает… — начал прокурор.

— Ни в коем случае, — ответил капитан.

На первый взгляд как будто совершенно спокойный, он напряженно-внимательно всматривался в лицо своей сообщницы, и этот взгляд беспокоил ее больше всего. Именно она определяла, как ему вести себя дальше, как защищаться. Тремейн надеялся на то, что, возможно, Дик Батлер сейчас уже далеко и теперь можно будет, ничего не опасаясь, рассказать всю правду. Хотя он уже начал сомневаться, что это ему поможет — можно ли в такое поверить в отсутствие Ричарда Батлера? Свидетельские показания Юны подтвердили, что эти надежды тщетны и что его жизнь теперь зависит от того, признает или не признает его виновным трибунал. Уверенность капитану придавало то неоспоримое с его точки зрения обстоятельство, что он был невиновен. Однако оспорить его при желании очень даже можно было: настоящий убийца Самовала обнаружен не был, непроницаемая тайна покрывала все обстоятельства роковой ночи. Единственным человеком, который мог бы драться с Самовалом в тот же час и в том же месте, был сам сэр Теренс. Но казалось совершенно немыслимым, чтобы он, будучи человеком чести, мог молчать, позволяя страдать другому, да еще участвовать в суде над ним. А кроме того, сэр Теренс и Самовал не ссорились ни тогда, ни раньше.

— Есть еще только одно обстоятельство, — сказал майор Суон, — относительно которого мне хотелось бы расспросить леди О'Мой.

Он на секунду замолчал, затем продолжил:

— Вы помните, сударыня, за сутки днем, предшествующим ночи, когда граф Самовал встретил свою смерть, он присутствовал на ланче, за которым вы принимали гостей здесь, в этом доме?

— Да, — ответила леди О'Мой, замерев от страха.

— Не скажете ли вы суду, сударыня, кто еще присутствовал на этом приеме?

— Едва ли это можно назвать приемом, сударь, — уточнила она со свойственной ей щепетильностью в подобных пустяках. — Там присутствовали только сэр Теренс, я, мисс Армитидж, граф Самовал, полковник Грант, майор Каррадерз и капитан Тремейн.

— Не могли бы вы припомнить слова, произнесенные покойным и капитаном Тремейном — относящиеся к возникшему между ними разногласию, я имею в виду?

Леди О'Мой знала, что тогда произошел какой-то неприятный разговор, но была совершенно не способна что-нибудь вспомнить. В ее памяти осталась лишь настойчивая просьба Сильвии вызвать капитана Тремейна, чтобы не дать разгореться ссоре между ним и графом, но сам предмет ссоры, как она теперь понимала, от нее ускользнул. Более того, у нее вдруг мелькнуло подозрение — от чего ей стало еще страшнее, — что это сыграет против капитана Тремейна.

— Я… боюсь, что я не смогу вспомнить, — наконец проговорила она.

— Попытайтесь, леди О'Мой.

— Я… я пыталась, но не смогла. — Ее голос стих почти до шепота.

— Стоит ли нам продолжать? — не выдержав, сказал председатель. — Выступило уже достаточно свидетелей, и мы можем больше не утомлять леди.

— Конечно, сэр, — с бесстрастным видом согласился майор. — Остались только вопросы обвиняемого к свидетельнице, если он пожелает их задать.

Тремейн покачал головой.

— В этом нет никакой необходимости, сэр, — сказал он, глядя на председателя и не замечая зловещей улыбки, промелькнувшей на каменном лице сэра Теренса.

В зале суда он был единственным, кто желал продолжения допроса леди О'Мой, но понимал, что не сможет этого добиться, не выдав себя. Поэтому сэр Теренс промолчал. Он хотел было предложить, чтобы свидетельницу пригласили остаться здесь на тот случай, если вновь понадобятся ее показания, но потом сообразил, что в этом нет нужды — тревога за обвиняемого не даст ей уйти.

Так оно и вышло. Сопровождаемая и поддерживаемая мисс Армитидж, которая была почти такой же бледной, как она сама, но держалась более стойко, леди О'Мой неверными шагами проследовала к скамьям у стены.

После совершенно бессодержательного выступления караульного сержанта, присутствовавшего при отправке капитана под арест, суд стал слушать полковника Гранта. Его показания строго соответствовали фактам, очевидцем которых он, как мы знаем, оказался, но его рассказ был прерван.

В той части зала, где находился помост и стоял стол, справа в стене находилась небольшая дверь, ведущая в маленькую прихожую, бывшую некогда аббатской кельей.

Через эту прихожую, связанную напрямую с комнатой, служившей сейчас кордегардией[41], и прошел в сопровождении капрала вновь прибывший человек. Когда отворилась дверь, члены суда недовольно обернулись, ожидая вторжения посторонних, но в следующий момент их недовольство сменилось почтительным удивлением, раздался грохот отодвигаемых кресел, и все встали в знак уважения к вошедшему худощавому человеку в простом сером сюртуке. Это был лорд Веллингтон.

Он приветствовал офицеров, поднеся два пальца к своей двууголке, жестом предложил всем садиться и попросил председателя не прерывать и никак не менять из-за него хода расследования.

— Будьте добры, кресло, — обратился к сержанту из охраны Веллингтон.

Когда кресло было принесено, он сел лицом к обвинителю и спиной к двери, через которую вошел, и положил кнутовище на стол, оставив шляпу при себе. Офицер, ведущий протокол разбирательства, передал ему свои записи, и, еще раз предложив суду продолжать заседание, лорд Веллингтон погрузился в их чтение.