Дикарка - Александр Бушков

— Подмахивай! Что лежишь, как бревно?

А не потерять ли мне сознание? — подумала Марина. И, громко застонав, замерла с закрытыми глазами. Особых выгод это не принесло. На всех троих обрушилось ведро теплой воды, и ктото обрадовано вскрикнул:

— Оклемалась! Моргает! Наяривай, Семен, люди ждут!

И ее продолжали обрабатывать с двух сторон. Когда на нее навалился четвертый, а рот разжал отдохнувший атаман, Марина уже чувствовала себя скверно, моталась, как кукла, закрыв глаза и глухо вскрикивая. Сознание туманилось, хохот и похабные реплики доносились словно издалека. Почувствовав, что тяжесть на нее больше не давит, а рот пуст, Марина блаженно отдышалась. Досталась же профессия, вяло подумала она, распростершись на одеяле. Беда только, что сменить эту профессию на более спокойную не тянет, за конторским столом еще хуже, хотя и безопаснее…

Она ощутила, что ее бесцеремонно поднимают на ноги, открыла глаза. Почти не играя, протянула жалобно:

— Может, хватит?

— Тихо ты! — толкнул ее ктото в спину. — Веселимся так веселимся…

Атаман сидел на торце лавки, ухмыляясь, манил:

— Ну, иди сюда, красивая, еще разочек…Марину толкнули прямо на него, он ловко

подхватил девушку, завалил ее на себя, опускаясь навзничь на лавке, сжал груди, вошел столь же умело. И тут же ктото пристроился сзади, крепко стиснув бедра. Марину пронзила нешуточная боль, она закричала и дернулась, но остальные прижимали ее за плечи с двух сторон, хохоча при каждом ее вскрике. Она громко охала от боли, но потом в рот вновь вторгалась напрягшаяся плоть, и Марина лишь глухо стонала, обмякнув и безвольно двигаясь, пока ее насиловали с резкими выдохами, уже деловито молча, выворачивая ее голову то вправо, то влево, чтобы каждый урвал свое.

Потом она потеряла сознание понастоящему.

Возвращение к действительности вопреки обычным рефлексам получилось отнюдь не мгновенным. Она не сразу поняла, где находится. Понемногу стала соображать, что лежит на жестких досках, привалившись к ним щекой, над головой тускло мерцает светильник, все тело болит, полное впечатление, что ее разорвали пополам. Хорошо хоть оставили в покое.

— Затрахали девку, — послышался над ней голос Татьяны, ничуть не укоризненный, скорее, игривый. — Из ушей течет…

— Да ну! — откликнулся атаман. — Поиграли маленько! Полежит и очухается. Крови нет, все чистенько. Мы ж не звери… Да и она не дите, все умеет.

— Стыда у тебя нет, — без особой укоризны сказала Татьяна. — При законной супруге…

— Танюша, когда еще подвернется такой случай? Чистенькая, городская девка? Можно разок похулиганить. А если хочешь, я и тебя прямо тут отдеру.

— У тебя и не встанет после таких забав…

— Обижаешь…

Последовала недолгая возня, шум падающего тела, Татьяна ахнула, застонала, совсем рядом с Мариной послышались размеренные выдохи, протяжные женские стоны… Продолжалось это довольно долго, так что Марина успела совершенно прийти в себя, но продолжала лежать, притворяясь, что еще валяется в беспамятстве.

— Вот так, — сказал атаман удовлетворенно.

— Стыда у тебя нет, даже не помылся после этой бляди…

— А так оно интереснее! Ладно, вставай.

— Слушай… Что ты с ней делать собираешься? Может, проще всего — головой в болото? Питерская какникак, не получилась бы неприятность…

— Татьяна! — укоризненно сказал атаман, понизив голос. — Красивая ты у меня баба, и умелая, но вот хозяйственной жилки у тебя нет. Приходится мне думать за двоих… В болото ее опустить нетрудно. Но это будет бесхозяйственно. Пусть денек полежит, оклемается, а потом мы ее отвезем за перевал и продадим узкоглазым. Девка ухоженная, дадут за нее прилично, это не наши гусыни. А уж от них она в жизни не вырвется, есть у них способы…

— Пожалуй… А куда ее пока?

— В амбар, там хороший засов. Отведешь ее туда, как очухается, а я пойду, посмотрю лошадей.

Он оделся и вышел. Татьяна прошла в дальний угол, чтото достала, опустилась на корточки, и в ноздри Марине ударил острый запах, похожий на нашатырь. Она пошевелилась, подняла голову.

— Очнулась? — спросила Татьяна заботливо, чуть ли не ласково. — Вот и хорошо! Сейчас отведем тебя спать, отдохнешь, поешь… Ничего страшного, бывает… Нука, поднимайся, я тебе платье принесла, оденешься, будешь красивая. Вот так, я тебе помогу встать, давайка!.. Ничего страшного, побаловали немного мужики, не убудет тебя. А завтра муж тебя отвезет к военным и попадешь прямиком в город или куда там тебе надо. Руки подними…

Поддерживая Марину, она надела на нее через голову мешковатое платье из той же грубой ткани, попрежнему приговаривая чтото успокаивающее. От этой равнодушной заботы — словно похлопывала по спине ценную рабочую скотину — Марину замутило, и она подумала с холодной злостью: ну что ж, завтра утром придется устроить им всем панихиду с переплясом, пока и в самом деле не продали черт знает куда…

Татьяна, заботливо ее поддерживая, сунула в руку сапожки, вывела из бани и повела через двор к строениям без окон, приговаривая ласково:

— Ничегоничего, пройдет. Мужики — кобели, что с них взять, подумаешь, позабавились немного…

Распахнула тяжелую дверь, подтолкнула Марину в спину, и та оказалась в небольшой, совершенно темной комнатке. Дверь захлопнулась, громко задвинули тяжелый засов. Татьяна громко сказала:

— Ложись и спи, утром покормлю…

В крохотное оконце под самым потолком виднелось черное небо с парочкой колючих звезд. Убедившись, что нож попрежнему в сапожке, как и деньги с паспортом, Марина, когда глаза привыкли к темноте, рассмотрела в углу кучу пустых мешков. Сделала из них нечто вроде постели и с удовольствием вытянулась, глядя на звезды. Стояла тишина, боль во всем теле уже почти не беспокоила, если расслабиться и лежать неподвижно.

— Романтика, блядь, экзотика, на хрен… — повторила она тихонько. — Ну ладно, завтра поговорим…

И холодно, профессионально стала прикидывать партитуру.

Глава третья

Кавалерия изза холмов

Проснувшись, определить время Марина, понятное дело, не смогла — часы остались у похитителей. Но на улице давно светлый день, дневной свет пробивался в узенькое окошко под самым потолком.

Гораздо важнее было другое — она вновь ощущала себя если не боевой машиной, то, по крайней мере, автономной боевой единицей, способной на многое. Открыв глаза, она, как в прежние времена, почти мгновенно ощутила себя собранной и похорошему злой, прекрасно сознававшей окружающую реальность и свое место в ней. Конечно, там и сям все еще побаливало, и чувствительно. Выражаясь казенным языком полицейского протокола, подвергшиеся интенсивной обработке участки понесли определенный ущерб. Но кровь ниоткуда не шла, повреждений вроде бы не заметно, а значит, оставались все шансы совершить задуманное. Проще говоря, устроить этим скотам персональный маленький Карфаген.