Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Яновская Лидия

Из немногих других подробностей известно, что сюжет пьесы с самого начала был связан с гражданской войной и боями на юге России: в марте 1927 года в бюллетене «Программы государственных академических театров» было объявлено, что Булгаков обещал Художественному театру пьесу, «рисующую эпизоды борьбы за Перекоп».

Известно также, что в апреле 1927 года был заключен первый договор на эту пьесу с Художественным театром. Она называлась тогда «Рыцарь Серафимы», имела подзаголовок: «Изгои», и, стало быть, одну из героинь уже тогда звали Серафимой, был в пьесе ее «рыцарь», то есть персонаж, аналогичный Голубкову, и звучала тема эмиграции…

И еще очень хорошо известно, что важнейший импульс к созданию пьесы был связан с Любовью Евгеньевной Белозерской. Как и герои «Бега», она прошла эмиграцию, в 1924 году вернулась в Россию и вскоре после возвращения стала женою Михаила Булгакова.

Эти крохи информации, еще в 1983 году изложенные в моей книге «Творческий путь Михаила Булгакова», — вот практически всё, что на сегодня известно булгаковедению об истории создания «Бега».

Отмечу еще два узелка в истории этого удивительного произведения, в ту давнюю мою книгу не попавшие исключительно по недостатку места. (Напомню читателю: в те времена объем книги определялся заранее, за нарушение наказывали жестоко, причем в данном случае наказывали не автора, а редактора, так что приходилось очень и очень взвешивать, что включать, а что отложить — в бесконечность). Один из этих моментов — тень Малюты Скуратова в «Беге».

Заметили ли вы, как зовут одного из центральных персонажей пьесы — генерала Чарноту?

Вот именно: Григорий Лукьянович — так же, как звали знаменитого Малюту, страшного палача эпохи Ивана Грозного.

Случайное совпадение? Тогда вслушайтесь в звучание фамилии: Малюта… Чарнота… Мало? Напомню подлинную и полную фамилию Малюты — Скуратов-Бельский.

Чарнота — Бельский… Черный — белый… Куда уж ближе?

И тем не менее булгаковский Чарнота — генерал-майор «из запорожцев», лихой кавалерист, отчаянный игрок, человек непосредственный и во многом даже симпатичный, никаким образом на жестокого приспешника Ивана Грозного не похож.

Войдя в хлудовский штаб «где-то в северной части Крыма» — с перрона, где ряд повешенных под «лунами» фонарей, — он внезапно снимает папаху (в машинописи 1928 года даже падает на колени) и — Хлудову: «Рома! Ты генерального штаба! Что же ты делаешь? Рома, прекрати!»

А в конце — Хлудову же: «Постой, постой, постой! Только сейчас сообразил! Куда? Домой? Нет! Что? У тебя, генерального штаба генерал-лейтенанта, может быть, новый хитрый план созрел? Но только на сей раз ты просчитаешься. Проживешь ты, Рома, ровно столько, сколько потребуется тебя с поезда снять и довести до ближайшей стенки, да и то под строжайшим караулом! Ну, а попутно с тобой и меня, раба божьего, поведут, поведут… Ну, а меня за что? Я зря казаков порубал? Верно!.. Я, Рома, обозы грабил? Да! Но, Рома, фонарей у меня в тылу нету».

Что было связано с этим именем в недошедших до нас ранних поворотах сюжета?

Чарнота был совсем другим персонажем?

Или под этим именем — Григория Лукьяновича Чарноты — выступал вешатель Хлудов?

Или вместо этих двух генералов на первом плане в пьесе «Бег» был кто-то третий — возглавлявший контрразведку? В законченной пьесе начальник белой контрразведки носит многозначительную фамилию — Тихий…

А волновавшая воображение Булгакова тень Малюты из его творчества не уйдет. Она появится в романе «Мастер и Маргарита», чтобы навсегда остаться в нем. «Ни Гай Кесарь Калигула, ни Мессалина уже не заинтересовали Маргариту, как не заинтересовал ни один из королей, герцогов, кавалеров, самоубийц, отравительниц, висельников и сводниц, тюремщиков и шулеров, палачей, доносчиков, изменников, безумцев, сыщиков, растлителей. Все их имена спутались в голове, лица слепились в одну громадную лепешку, и только одно мучительно сидело в памяти лицо, окаймленное действительно огненной бородой, лицо Малюты Скуратова».

И снова о «Беге»: Ялта

В одном из слоев и в плане сюжетном «Бег» — пьеса об эмиграции. Е. С. Булгакова запечатлела однако в своем дневнике такой диалог: «Ведь эмигранты не такие», — говорил Булгакову официальный драматург Афиногенов. «Это вовсе пьеса не об эмигрантах… — отвечал Булгаков. — Я эмиграции не знаю, я искусственно ослеплен». Тогда о чем же? О малости и беззащитности человека в фантасмагориях бытия? О России, снова и снова выталкивающей не худших своих сыновей и дочерей?

Как бы то ни было, в «Беге» — как сны — проходят загадочные города эмиграции, в которых никогда не бывал Булгаков. Париж… и Константинополь…

Собственно Парижа на сцене нет. Только квартира Корзухина. Того y же — единственное помещение в этой квартире: «необыкновенно внушительно» обставленный корзухинский кабинет. Париж угадывается за окном: осенним закатом… ночной далекой музыкой и утренней тишиной… репликой к явившемуся в кальсонах Чарноте: «Вы… Ты, генерал, так и по Парижу шли, по улицам?»

А вот Константинополь — на сцене.

В сне «восьмом и последнем» он за сплошною стеклянной стеной в комнате Хлудова.

В сне пятом — панорамой города с фантастическим сооружением «тараканьих бегов» на переднем плане и размещенным выше сооружения и сзади узким переулком, по которому так выразительно-театрально проходят турчанки в чарчафах, турки в красных фесках, иностранные моряки в белом, а изредка даже проводят осликов с корзинами…

И в сне шестом, там, где двор с кипарисами и где живут Чарнота, Серафима и Люська и куда забредает с шарманкой обритый после тифа Голубков, — снова повыше дома «кривой пустынный переулок»…

Прирожденный драматург, Булгаков часто строит свои пространства по вертикали — не только в драме, но и в прозе. Я еще расскажу, как в этом пересечении горизонталей и вертикалей построены в романе «Мастер и Маргарита» его ершалаимские и его московские сцены. Но пейзажи «Бега» с переулками над дворами — не условность, не фантазия, а реальность. Хорошо знакомая Булгакову и перенесенная им в воображаемый Константинополь реальность Ялты…

Напомню рассказ Константина Паустовского «Снежные шапки» — о том, как Булгаков однажды зимою, в начале 20-х годов, приехал к нему в засыпанное снегом Пушкино:

«Как-то ближе к весне, тихим и снежным днем ко мне в Пушкино приехал Булгаков. Он писал в то время роман „Белая гвардия“, и ему для одной из глав этого романа нужно было обязательно посмотреть „снежные шапки“ — те маленькие сугробы снега, что за долгую зиму накапливаются на крышах, заборах и толстых ветвях деревьев. Весь день Булгаков бродил по пустынному в тот год Пушкину, долго стоял, смотрел, запахивая старую, облезлую доху, — высокий, худой, печальный, с внимательными серыми глазами.

— Хорошо! — говорил он. — Вот это мне и нужно».

Можно признаться: Паустовский — не очень надежный мемуарист. Если вам требуется установить дату или последовательность событий — мемуарной прозой Паустовского лучше не пользоваться: непременно окажется, что он что-то переставил, перекроил и вообще все перелопатил. И вместе с тем художник он невероятно точный и наблюдательный. Умение Михаила Булгакова настраивать себя на впечатления — умение Булгакова включать свое писательское воображение в предлагаемых декорациях бытия — схвачены удивительно верно.

В разгар работы над «Бегом», летом 1927 года, Булгаков вместе с Любовью Евгеньевной, а попросту Любашей, едет в Ялту — посмотреть эти самые «константинопольские» переулки над двориками.

В Ялте Булгаков и до этого бывал не раз. Летом 1925 года по приглашению Волошина ездил с Любашей в Коктебель. На обратном пути побывали в Ялте — в верхней части Ялты, в Аутке («изрезанной кривыми узенькими уличками, вздирающимися в самое небо»), в чеховском доме. Их кратко и любезно встретила Мария Павловна Чехова, но дом показывала другая дама…

В 1926 году месяц были в Мисхоре. Опять побывал в Ялте? Вряд ли. Уж теперь Мария Павловна непременно встретила бы Булгакова с большим вниманием: его очерк в ленинградской «Красной газете» (с процитированными строками об уличках Аутки) ей уже переслала Книппер-Чехова.