Плавучая станица - Виталий Закруткин

— А где же еще?

— На закрытом партийном собрании.

— Хорошо. Я готов нести ответственность, за все, что делаю, — сказал Василий.

Простившись с Архипом Ивановичем, он побежал прямо на берег, думая, что катер Бардина еще стоит у причала, но рыбак из транспортной бригады сказал ему, что начальник Рыбвода только что уехал.

— Куда? — с тревогой спросил Зубов.

— Кто его знает. Куда-то в верховья… Вы подходили к берегу, а катер вышел из камеры шлюза и направился вверх по реке.

Василий медленно побрел домой. Впервые за все время своего пребывания в станице он почувствовал, что им действительно допущена грубая ошибка. Теперь ему было ясно, что, решая судьбу Прохорова, он поступил неправильно. Больше всего его угнетало то, что история с Прохоровым затронула его отношения с Груней. Не послушав ее, так же как в свое время и Антропова, он сам оказался во всем виноват.

Посидев дома и нехотя отвечая на тревожные вопросы Марфы, Зубов пошел к Прохоровым, чтобы расспросить Ивана Никаноровича о происшествии на Донце.

Василий думал, что Прохоровы еще не знают о приезде Бардина и о заявлении Пимена Талалаева.

Открывая дверь, Груня вышла из комнаты с заплаканными глазами и сердито сказала Василию:

— Ну, кто ж из нас прав? Что вы теперь скажете?

Иван Никанорович бросился навстречу Зубову и забормотал, жалобно моргая:

— Я во всем виноват, Василь Кириллыч… Это я вас подвел… Не выдержал, заснул на посту…

Мягко отстранив досмотрщика, Зубов присел на табурет.

— Ну, что ж вы скажете? — повторила Груня.

Василий помолчал. Видимо, ему очень не хотелось говорить, но он, подняв глаза, посмотрел на Груню и сказал:

— Да, я ошибся, и во всем я виновен больше, чем кто-либо другой. Что же касается вашего отца, то вы были правы: нам с ним следовало расстаться, и не потому, что он плохой человек, а потому, что он слабый человек. Я не учел этого и не понял, какой вред, помимо своего желания, может принести ваш отец. Так оно и случилось. Я отвечу за поступок Ивана Никаноровича, и это послужит мне хорошим уроком…

— Что ж мне теперь делать, Василь Кириллыч? — растерянно спросил Прохоров. — Куда ж я теперь пойду и как жить буду?

Зубов тряхнул головой:

— Вы не падайте духом, Иван Никанорович. Ваш проступок совершен без злого умысла, и никому в голову не придет жестоко наказывать вас. Мы подумаем, какую работу вам подыскать, но… выполнять обязанности досмотрщика вам действительно не под силу…

Смущенно посмотрев на постукивающие между окнами ходики, Иван Никанорович подошел к Зубову:

— Мне пора идти на дежурство… Как же теперь, Василь Кириллыч… идти на пост или же оставаться дома?

— Вас еще никто не освободил, Иван Никанорович, — сказал Зубов, — значит, надо идти на пост. Идите, а я сегодня наведаюсь к вам.

Как только досмотрщик ушел, Василий тоже поднялся. Он взял притихшую Груню за руку и тихо сказал:

— Прости меня, Грунечка… Я знаю, как тебе тяжело…

Он ушел от Прохоровых, вызвал моториста и отправился на участок.

На другой день вся станица говорила о случае на Донце и о заявлении бригадира Талалаева. Почти все рыбаки осуждали Пимена и высказывали предположение, что бригадир мстит Зубову за конфискацию улова.

Егор Иванович, узнав о поступке Пимена, сплюнул и сказал презрительно:

— Он хищник. Стервятник.

Архип Иванович посоветовался с Мосоловым, съездил в райком партии и попросил Назарова вмешаться в дело Зубова и посоветовать начальнику Рыбвода не делать поспешных выводов.

— Ладно, — сказал Тихон Филиппович, — завтра я приеду в станицу и поговорю с Бардиным. А вы подыщите для досмотрщика подходящее место, потому что он в один прекрасный день еще не так подведет вашего инспектора…

На следующее утро секретарь райкома приехал в станицу, зашел на катер к Бардину и долго разговаривал с ним о Зубове и о Талалаеве.

— Вы имейте в виду, — сказал он, расхаживая по каюте, — ваши рыболовецкие артели значительно отстали от полеводческих колхозов, причем отстали не только по методам ведения хозяйства, но и по результатам своего хозяйничанья на реке. В этом мы все виноваты, и нам давно пора всерьез заняться этим делом. Надо научиться управлять рыбными запасами, а без народа тут ничего не получится.

Сунув руки за пояс, он остановился перед Бардиным и заговорил, отделяя слово от слова:

— Вы, товарищ Бардин, плохо знаете своих людей: этот ваш парень-инспектор будет неплохо работать. Ошибся он? Так. Надо его поправить. А таких, как Талалаев, следует воспитывать самыми жесткими мерами. Какой он бригадир? Это шкурник и рвач. Его надо гнать из бригады, а если он не исправится, надо избавить от него артель. Иначе он будет пакостить рыбному хозяйству и повиснет на артели стопудовой гирей. А этого, как его, Прохорова, можно перевести на другую работу. Мне говорили, что у Головнева в рыбцехе есть свободные места весовщиков-засольщиков, приемщиков. Вот Прохорова и можно определить на одно из этих мест…

— Мне все понятно, товарищ Назаров, — сказал Бардин. — Конечно, Талалаева надо удалить из бригады. А что касается Зубова, то он человек молодой, неопытный и ему нужна помощь. То, что ему удалось начать на участке большое и нужное дело, — очень хорошо. Но он еще не раз будет спотыкаться, и я прошу вас помочь ему в работе.

Перед отъездом из Голубовской Назаров через Архипа Ивановича вызвал Зубова в райком.

— Только пусть он не задерживается и приедет сегодня же, — сказал Тихон Филиппович. — Завтра он меня уже не застанет, я буду занят в колхозах.

Узнав о вызове, Василий попросил у Мосолова велосипед, переправился на баркасе в Задонье и поехал по лесной дороге в районную станицу. Он не знал, зачем Назаров вызвал его в райком, и с тревогой ждал предстоящего разговора. «Вероятно, будет расспрашивать об истории с Прохоровым, — думал он, — еще, чего доброго, взыскание наложит…»

Дорога петляла по лесу. Между старыми, отливающими серебром тополями зеленели молодые посадки дубов и кленов. В лесных зарослях наперебой куковали кукушки. Слева, невидимый за деревьями, пыхтел трактор и где-то совсем близко стрекотали сенокосилки.

В лесу было душно, и только на холме, там, где низкая речная пойма с песчаными косами переходила в крутой прибрежный яр, повеяло свежим ветерком. Выбравшись на холм, Василий погнал велосипед по ровной обочине покрытой пылью шоссейной дороги. По дороге сновали грузовые машины. Справа, точно гигантские дирижабли, сверкали оцинкованные баки нефтебазы, а за ними высились белые амбары районного пункта Заготзерно.

В райкоме Зубову сказали, что секретарь на заседании райисполкома. Василий решил поехать туда.

В райисполкомовском дворе тесно стояли брички, линейки, запыленные мотоциклы, велосипеды. Распряженные кони, пофыркивая, жевали наложенную в тележные ящики зеленую траву. Два шофера в замасленных комбинезонах, обливаясь потом, возились над лопнувшим скатом тяжелой трехтонки. Все это напоминало штаб полка или бригады, и Василий, прежде чем войти, по привычке провел пальцами по ремню, застегнул воротник гимнастерки и поправил сбитую на затылок фуражку.

В длинном коридоре, покуривая и прислушиваясь к звукам голосов за полуоткрытой дверью, группками стояли и ходили люди, среди которых Василий увидел председателя голубовского колхоза Бугрова.

— Что там? — спросил у него Василий.

— Слушают вопрос о ходе сеноуборки, — озабоченно мотнул головой Бугров.

— Давно начали?

— Да уж скоро кончать будут, осталось два колхоза.

— А товарищ Назаров тут?

— Тут, — усмехнулся Бугров, — он уж меня пробирал за сено: плохо, говорит, работаю…

Василий приоткрыл дверь. В большой комнате с распахнутыми окнами вокруг покрытого красной скатертью стола сидели десятки людей. Стоящий у окна пожилой мужчина в вышитой сорочке, поглаживая лысину, обстоятельно докладывал о сенокосе, о силосовании кормов и выпасе скота.

Слева, облокотясь о кожаный валик дивана, сидел Назаров. Прикрыв глаза загорелой рукой, он, казалось, дремал. Но как только пожилого председателя сменил молодой парень в синей спецовке и, помахивая блокнотом, стал уверенно говорить о том, что в его колхозе уборка сена подходит к концу, секретарь райкома неожиданно спросил:

— Терещенко! Сколько гектаров скошено и убрано за вчерашний день?

Парень заглянул в блокнот.

— Трактором тридцать гектаров, — повернувшись к Назарову, сказал он, — и лобогрейками двенадцать, всего сорок два гектара.

— Это у тебя в блокноте записано? — невозмутимо спросил Назаров.

— Да, Тихон Филиппович, в блокноте.

Секретарь райкома отвел руку от лица:

— А ну-ка, Терещенко, дай мне свой блокнот.

Парень в спецовке покраснел и закашлялся. Сидящие у стола председатели колхозов засмеялись.