Весь Виктор Телегин - Виктор Телегин

   Попойка

   Быдлов не дурак выжрать, Андреев - тоже. Бухают и Катюха, и Лось, и Манштейн с Троегубской. Все шесть этажей общаги Ёпа, включая охранника - молдована Жору, кастеляншу Тому, полчище тараканов любят вмазать. А как иначе? Ведь Пушкин-то бухал! Такая в Ёпе за много лет сложилась традиция - хорошим поэтом могли признать только конченого алкаша.

   -Толя, дуй за водкой,- сказал Быдлов, протягивая Лосю бабки. Быдлов - он богатый, его папа - шишак в Екатеринбурге.

  Лось оживился, а до того трупом лежал на кровати Андреева в вонючих носках. Андреев уехал за деньгами в свою деревню. Лось - заплетенная в косички бородка - он поэт из города Пермь, свой парень, только вот носки никогда не стирает. И не снимает.

  Быдлов относился к Лосю пренебрежительно - бездарь. Впрочем, так же пренебрежительно он относился и к Андрееву и ко всем остальным, включая мэтра Цинциннатова и ректора Глазунова. Уважал Быдлов лишь Манштейна за то, что он еврей, словно Бродский.

  Лось вернулся с пойлом и Троегубской - поэтессой из Саратова. Троегубская - старуха, ей двадцать три, считала себя второй Цветаевой и вместо буквы "е" почему-то говорила "э": "Цвэтаева".

   -Здравствуй, Одик ,- сказала она.

  Быдлов не ответил: он вскрывал пойло.

  Пили из пластиковых стаканов, закусывая газированной водой. Здорово пучит и бьет по темени.

  -Что пишэшь, Одик?- спросила Троегубская, косея.

  -Ни хрена, - соврал Быдлов, не любящий выдавать секреты творческой кухни.

  -А я закончила поэму. Хотитэ послушать? "Ты и твой".

   Я отдалась тэбэ напрасно,

   Напрасно - значит, зря.

   Но - это так ужасно!

   Я отдалась - любя...

  -Бухаете, бля? Не зовете?

  Звездою северной Пальмиры явилась Катюха. Повеяло культурой. Катюха выжрала стакан и принялась рассказывать, как в журнале "Ноябрь" ее хотел поиметь какой-то старый козел. С приходом Катюхи Троегубская умолкла, потом вдруг стала хохотать.

  -Спой! - приказала Катюха Лосю.

  Лось достал гитару, но Троегубская так хохотала...

  -Заткнись! - рявкнул Быдлов

  Троегубская хохотала пуще прежнего.

  -Ах ты приблядовина пиздохуева!

  Катюха влепила Троегубской мощную затрещину и та завизжала, что было немногим лучше.

  Лось запел. Песня была грустной. Катюха заплакала. Пришел Манштейн.

  -Прочел "Там, внутри" Эткинда - стоящая вещь,- сказал он.

  -Бери стакан, Манштейн,- приказал Быдлов. Манштейн выжрал и побледнел. От пойла он всегда бледнел.

  -К - как поживаете, м-мистер Бродский? - проикала Катюха.

  -Не жалуюсь.

   Тонкие пальцы Манштейна нервно мяли сиську визжащей Троегубской.

  -Ахтлданегкштвтснаокгелрыбнашлб,- сказал Лось. Лось давно отложил гитару и не пел, а пил.

  -А я тебе о чем говорю? - радостно взревел Быдлов,- Нахуй, наливай! Манштейн - пить!

  -Пью, пью,- промямлил Манштейн, суя тощий член в намалеванный рот Троегубской.

  -Скажи, Гагарин,- пристала к Быдлову Катюха,- есть в космосе жизнь или нет?

   Быдлов - Гагарин не отвечал.

   -Не, Гагарин, ты не молчи! Отвечай, падла, есть или нет?

   -Нету, нету.

  Быдлов обнял Лося, пытаясь спустить с него штаны.

  -Как же нету, Гагарин, еп твою ракету!

  -Бкрагдлынкуг,- запел Лось тенором. Быдлов поцеловал его взасос.

  Троегубская снова принялась хохотать. Манштейн сверлил ей жопу, беспрестанно блюя белым лимонадом. Катюха приподняла подол халата и всверлила себе в пизду пустую бутылку.

  Дверь открылась - приехал Андреев. Привез синюю бумажку и кролика.

  -Гагарин,- простонала Катюха и ударила Быдлова по башке бутылкой. Бутылка разбилась.

  -Здорово,- сказал Андреев, радостно улыбаясь. Он был рад окунуться в культурную атмосферу. Деревенская жизнь колючим комом стояла в горле Андреева. Он поспешил залить ком пойлом. Стало легче.

  -Кролика привез, - сообщил Андреев таракану на столе, - Мамуля передала.

   -Га-га-рин,- ласково шептала Катюха.

   Андреев выжрал еще и еще, и стены комнаты раздвинулись: комната стала дворцом. Золотые люстры полили мягкий свет, а со стен глянули умные, красивые рожи предков. Катюха, пронзительно визжа, превратилась вдруг в белого пуделя с розовым бантом на шее, Манштейн стал ослом и заорал: " Иа! Иа!", фаллос его торчал, как знак вопроса. Троегубская обернулась черной красножопой обезьяной, Быдлов неподвижно лежал на полу в виде черного медведя, Лось, конечно, остался лосем.

  " А кем же стал я?" - думал Андреев, жря.

  Андреев поглядел в блестящую крышку от консервной банки. Там была штука, разделенная на две части, розовая и слегка пушистая.

  "Что это?" - в ужасе отпрянул Андреев и тут же догадался - он стал жопой. Пудель накинулся на жопу и принялся кусать ее, обезьяна в ярости била жопу лапами, осел примеривался вздыбленным хером, лось бодался. Лишь медведь безучастно лежал на полу.

  -Оставьте меня! - в отчаянии перднула жопа и дворец исчез.

  -Гагарин! - звала Катюха.

  -Джвншалгногрвнуого,- отзывался Лось.

   ЖИДЫ

   Андреев терпеть не мог жидов. Жиды представлялись ему вшами и клопами, которых надо нещадно давить и травить дустом. Почему жиды такие умные, сволочи? - размышлял Андреев долгими осенними ночами, глядя в потолок. Он думал об умном жиде Эйнштейне, придумавшем всего-навсего какую-то теорию, несчастную теорийку, за которую до сих пор ему поют оды. Он вспоминал умного жида Бродского, умно писавшего необычайно забубенные, длинные стихи. Андреев не понимал стихов Бродского и не верил, что их понимает Быдлов, но он знал наверняка: стихи умного жида Бродского понимает умный жид Манштейн, из комнаты 123. Андреев видел Манштейна рыдающим над книжкой стихов Бродского. Жиды понимают друг друга, это факт.

   Андреев знал, что нельзя говорить, что он не любит жидов и молчал. Кто-то запретил ненавидеть умных жидов, и Андреев диссидентствовал внутри себя долгими осенними ночами. Огромная рожа умного жида, обрамленная кольцами курчавых черных волос, с припухлыми, красными до черноты, губами, с наглыми, вылезающими из орбит, глазами, склонялась над ним и Андреев не мог, не имел права съездить по ней кулаком. Рожа смеялась над ним, обзывала "Иванушкой - дураком", и грозилась продать деревушку Андреева американцам. Андреев плакал от злобы, но не мог разбить эти черные губы кулаком. Что мешало Андрееву? Уж, конечно, не общественное порицание, - в собственных фантазмах Андреев был свободен. Мешала бабушка Андреева по материнской линии, по имени Эмма, урожденная Липицкая-Зингер. Андреев любил бабушку Эмму, несмотря на то, что она была умной жидовкой. О, если б не бабушка Эмма!