Молодая гвардия - Александр Фадеев

- Нет, к сожалению, связи мои п-потеряны, - с улыбкой отвечал Олег.

- Говори кому другому, здесь все свои... Да! Ты, может быть, его стесняешься? Это же Сережа Тюленин! - воскликнула Валя, быстро взглянув на паренька, молча сидевшего в развилине стволов.

Валя больше ничего не добавила к характеристике Сережи Тюленина, но этого было вполне достаточно.

- Я говорю правду, - сказал Олег, обращаясь уже к Сереже Тюленину и не сомневаясь в том, что он-то, Сережа Тюленин, и был главным зачинщиком этого разговора. - Я знаю, что подпольная организация существует. Во-первых, листовки выпустили. Во-вторых, я не сомневаюсь, что поджог треста и бани это ее рук дело, - говорил Олег, не заметив, как при этих его словах какая-то искорка-дичинка промелькнула в глазах у Вали и улыбка чуть тронула ее верхнюю полную яркую губу. - И у меня есть сведения, что в ближайшее время мы, комсомольцы, получим указания, что нам делать.

- Время идет... Руки горят! - сказал Сережка.

Они стали обсуждать ребят и дивчат, которые могли бы быть в городе. Степа Сафонов - общительный парень, друживший с ребятами и дивчатами всего города, - всем им давал такие отчаянные характеристики, что Валя, Олег и Сережка, позабыв о немцах и о том, ради чего они подняли этот разговор, покатывались от хохота.

- А где Ленка Позднышева? - вдруг спросила Валя.

- Она здесь! - воскликнул Степа. - Я ее на улице встретил. Идет такая расфуфыренная, голову вот так несет... - И Степа с вздернутым веснушчатым носиком будто проплыл по саду. - Я ей: "Ленка, Ленка!", а она только головой кивнула, вот так, - показал Степа.

- И вовсе не похоже! - лукаво косясь на Олега, фыркала Валя.

- Помнишь, как мы чудно пели у нее? Три недели тому назад, всего три недели, подумать только! - сказал Олег, с доброй грустной улыбкой взглянув на Валю. Он сразу заторопился уходить.

Они вышли вместе с Сережкой.

- Мне Валя много рассказывала о тебе, Олег, да я, как тебя увидел, и сам положился на тебя душою, - кинув на Олега несколько смущенный быстрый взгляд, сказал Сережка. - Говорю тебе об этом так, чтобы ты знал, и больше говорить об этом не буду. А дело вот в чем: это никакая не подпольная организация подожгла трест и баню, это я поджег...

- К-как, один? - Олег с заблестевшими глазами смотрел на Сережку.

- Сам, один...

Некоторое время они шли молча.

- П-плохо, что один... Здорово, смело, но... п-плохо, что один, сказал Олег, на лице которого было одновременно и добродушное и озабоченное выражение.

- А подпольная организация есть, я знаю не только по листовке, продолжал Сережка, никак не отозвавшись на замечание Олега. - Я было на след напал, да... - Сережка с досадой махнул рукой, - не зацепился...

Он рассказал Олегу о посещении Игната Фомина и о всех обстоятельствах этого посещения, не утаив, что он вынужден был дать человеку, который скрывался у Фомина, ложный адрес.

- Ты Вале об этом тоже рассказывал? - вдруг спросил Олег.

- Нет, Вале я этого не рассказывал, - спокойно сказал Сережка.

- Х-хорошо... Очень х-хорошо! - Олег схватил Сережку за руку. - Ведь если у тебя с этим человеком был такой разговор, ты можешь к нему и еще зайти? - говорил он волнуясь.

- В том-то и дело, что нет, - сказал Сережка, и возле его словно бы подпухших губ легла жесткая складка. - Человека этого его хозяин, Игнат Фомин, немцам выдал. Он его не сразу выдал, а так на пятый, на шестой день после того, как немцы пришли. По Шанхаю болтают, будто он хотел через того человека всю организацию раскрыть, а тот, видать, был осторожный. Фомин подождал, подождал, да и выдал его и сам пошел в полицию служить.

- В какую полицию? - удивленно воскликнул Олег: пока он сидел в дровяном сарайчике, вот какие дела творились в городе!

- Знаешь барак внизу, за райисполкомом, где наша милиция была?.. Там теперь немецкая полевая жандармерия, и они при себе формируют полицию из русских. Говорят, нашли сволочь на место начальника, - какой-то Соликовский. Служил десятником на мелкой шахтенке, где-то в районе. А сейчас с его помощью набирают полицейских из разной шпаны.

- Куда они его дели? Убили? - спрашивал Олег.

- Коли дураки, так уже убили, - сказал Сережка, - а думаю, еще держат. Им надо от него все узнать, а он не из таких, что скажет. Наверно, держат в том же бараке да жилы тянут. Там и еще арестованные есть, только не могу дознаться, кто такие...

У Олега вдруг сердце сжалось от страшной мысли: пока он ждет вестей от Валько, этот могучей души человек со своими цыганскими глазами, может быть, уже сидит в этом бараке под горой в темной и тесной каморке, и из него тоже тянут жилы, как сказал Сережка.

- Спасибо... Спасибо, что все это рассказал, - глухим голосом сказал Олег.

И он, руководствуясь только соображениями целесообразности, без малейшего колебания в том, что нарушает обещание, данное Валько, передал Сережке свой разговор с Валько, а потом с Ваней Земнуховым.

Они медленно шли по Деревянной улице, - босой Сережка вразвалку, а Олег, легко и сильно ступая по пыли в своих, как всегда, аккуратно вычищенных ботинках, - и Олег развивал перед товарищем свой план действий: осторожно, исподволь, чтобы не повредить делу, искать и искать путь к большевистскому подполью; в то же время присматриваться к молодежи, брать на примету наиболее верных, стойких, годных к работе, узнать, кто арестован в городе и в районе, где сидят, найти возможность помощи им и непрерывно разведывать среди немецких солдат о всех военных и гражданских мероприятиях командования.

Сережка, сразу оживившись, предложил организовать сбор оружия: после боев и отступления много его валялось по всей округе, даже в степи.

Они оба понимали, насколько все это дела будничные, но это были дела осуществимые, - в обоих заговорило чувство реальности.

- Все, что мы друг другу сказали, все, что мы узнаем и сделаем, не должен знать, кроме нас, никто, как бы близко к нам люди ни стояли, с кем бы мы ни дружили! - говорил Олег, глядя перед собой ярко блестевшими, расширенными глазами. - Дружба дружбой, а... здесь к-кровью пахнет, - с силой сказал он. - Ты, Ваня, я и - всё... А установим связи, там нам скажут, что делать...

Сережка промолчал: он не любил словесных клятв и заверений.

- Что в парке сейчас? - спрашивал Олег.

- Немецкий автопарк. И зенитки кругом. Изрыли всю землю, как свиньи!

- Бедный наш парк! А у вас немцы стоят?

- Так, проходом: им наше помещение не нравится, - усмехнулся Сережка. Встречаться у меня нельзя, - сказал он, поняв смысл вопросов Олега, народонаселение большое.

- Будем держать связь через Валю.

- Точно, - с удовольствием сказал Сережка.

Они дошли до переезда и здесь крепко пожали друг другу руки. Они были почти ровесники и сразу сблизились за время этого короткого разговора. Настроение у них было мужественно-приподнятое.

Семья Позднышевых жила в районе "Сеняков". Она, как и Кошевые с Коростылевыми, занимала половину стандартного дома. Олег еще издалека увидел распахнутые, в старинных тюлевых занавесках окна их квартиры, и до него донеслись звуки пианино и искусственный смех Леночки из этих раздельных серебряных звучков. Кто-то, очень энергичный, сильными пальцами брал первые аккорды романса, знакомого Олегу, и Леночка начинала петь, но тот, кто аккомпанировал ей, тут же сбивался, и Леночка смеялась, а потом показывала голосом, где он ошибся и как надо, и все повторялось снова.

Звук ее голоса и звуки пианино вдруг так взволновали Олега, что он некоторое время не мог заставить себя войти в дом. Они, эти звуки, снова напомнили ему счастливые вечера, здесь же, у Лены, в кругу друзей, которых, казалось, было тогда так много... Валя аккомпанировала, а Леночка пела, а Олег смотрел на ее лицо, немного взволнованное, смотрел, очарованный и счастливый ее волнением, звуком ее голоса и этими навек запечатленными в сердце звуками пианино, наполнявшими собой весь мир его юности.

Ах, если бы никогда больше не переступал он порога этого дома! Если бы навеки осталось в сердце это слитное ощущение музыки, юности, неясного волнения первой любви!

Но он уже вошел в сени, а из сеней в кухню. В этой полутемной кухне, находившейся в теневой стороне дома, очень мирно и привычно, как они, очевидно, делали это не первый раз, сидели у маленького кухонного столика сухонькая, в старомодном темном платье и в старомодной прическе буклями, мать Лены и немецкий солдат с такой же палевой головой, как тот денщик, с которым подрался Олег, но без веснушек, низенький, толстый, - по всем ухваткам тоже денщик. Они сидели на табуретках друг против друга, и немецкий денщик с улыбкой, самодовольной и вежливой, с некоторым даже кокетством во взоре, что-то вынимал из рюкзака, который он держал на коленях, и передавал это что-то в руки матери Лены. А она со своим сухоньким лицом и буклями, с дамским, старушечьим выражением понимания того, что ее задабривают, и одновременно с улыбкой льстивой и угоднической, дрожащими руками принимала что-то и клала себе в колени. Они были так заняты этим несложным, но глубоко захватившим обоих делом, что не расслышали, как Олег вошел. И он смог рассмотреть то, что лежало в коленях у матери Лены: плоская жестяная коробка сардин, плитка шоколада и узкая четырехугольная пол-литровая, с вывинчивающейся пробкой жестяная банка в яркой, желтой с синим, этикетке, такие банки Олег видел у немцев в своем доме, - это было прованское масло.