Зверь из бездны - Евгений Чириков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А вон та, в черном?
Соседка толкнула в плечо Веронику.
– Вас спрашивают.
– Ты кто такая? Имя и фамилия?
– Потрудитесь говорить со мной вежливее…
– Ого! Ты, кажется, не сестра, а комиссарша? А? Ерусалимская дворянка?
– Ошибаетесь!
– Ну а бить по физиономии чинов армии у нас не разрешается. За это у нас по головке не гладят.
– Стратонов? Она тебя ударила?
– Энта самая. Я до нее чуть дотронулся, а она обернулась да как ахнет…
– Отведи ее в одиночную.
Вероника очутилась в распоряжении «медведя».
– Огонь там не зажигать, Ваше благородие?
– Ладно, и в темноте посидит…
– Ну, иди за мной! Живо!
– Потом ко мне ее в «дежурную», на допрос!
– Слушаюсь.
«Медведь» пошептался с прапорщиком и повел Веронику в одиночную…
– Вот видишь: в моих руках теперь. Что захочу, то с тобой и сделаю… – говорил он на ходу, оглядываясь на арестантку. Подошли к лестнице, и «медведь» приостановился: – Иди вперед. Недотрога. Эка беда – за титьки взял!.. Что ты, буржуйка, что ли?
На площадке Вероника остановилась, прислонилась к стене и схватилась за грудь. Темный ужас охватил ее душу, сжал ее сердце, и в голове помутилось. Поплыл пол под ногами, поползла стена – и она скатилась и простерлась навзничь, забилась в судорогах…
– Вот те раз! Вставай, вставай! Не прикидывайся…
«Медведь» наклонился, хлопнул Веронику по щеке, пощекотал под мышкой. Нет, не смеется, сволочь! Взаправду. Порченая, видно. Что с ней теперь делать? Буржуйка, красная буржуйка, значит: и по чулкам, и по штанам видать – видишь, какие узорчики на штанах-то. Ух, ты… ый!..
Внизу послышались торопливые шаги многочисленных ног, сопровождаемых характерным позвякиванием военных доспехов. «Медведь» отпрянул, прекратив свои исследования, и, отойдя в сторону, ждал. Три офицера, в их числе и полупьяный юнец.
– Что такое?
– Так что упала, Ваше благородие, и не встает… Дурнота с ней… Порченая.
– Она это? – тихо спросил один из офицеров юного прапорщика.
– Она, – шепнул тот, и все переглянулись.
– Что теперь, Ваше благородие, с ней делать будем?
Юнец что-то тихо произнес, и все сдержанно захихикали.
– Обморок. Прежде всего, в таких случаях следует освободить дыхание.
Один из троих встал на колено и начал расстегивать на груди крючки и пуговицы.
– Перенесите ее куда-нибудь, господа! Что ж тут, на лестнице…
– Ко мне в «дежурную». Ну-ка, принимайте!
Подняли Веронику с пола и понесли. Красивая девушка с обнаженной грудью и загнутой юбкой, из-под которой свешивались изящные ноги в черных шелковых чулках, – во всех уже разбудили «вожделение». Пользовались ее обмороком и старались давать волю рукам и глазам. «Медведь» шел позади, грузно ступая своими тяжелыми башмаками по полу, и шептал, отирая пот с лица:
– Теперь с ней что хочешь делай…
Принесли в «дежурную» и положили на клеенчатый диван. Мысли у всех были одинаковые, скверные, но их было трое.
– Спрыснуть ее водой, господа?
– Погоди ты. Коньяку надо ей дать…
Спорили шепотом, жидовка или русская? Вмешался стоявший у двери «медведь»:
– Нет, я тоже думал, ан нет: крест есть!
Быстрые, спешные шаги за дверью спугнули «эротическое настроение».
Кто-то идет в «дежурную». Отошли в разные концы, юнец сел за стол к чернильнице, раскрыл какую-то огромную книгу. Растворилась дверь – вошел пожилой полковник, строго окинул орлиным взором комнату и спросил:
– Это что значит?
Показал перстом на диван. Молодые притихли, юнец встал во фронт и начал рапортовать.
– В таком случае надо доктора!
– Не решились ночью беспокоить… Простой обморок…
– Но каким образом она очутилась в дежурной, когда место арестованным не здесь, а внизу?
– Она проявила себя… Она нанесла унтер-офицеру Стратонову оскорбление действием по лицу…
– Так точно, Ваше благородие! Ударила.
– И я решил составить протокол… И вот по дороге в дежурную комнату она упала в обморочное состояние…
– А почему там, внизу, женщины подняли бунт?
– Не могу знать.
– Их обыскивали?
– Так точно. Вот здесь у меня все, что найдено…
Полковник подошел к столу, стал было рассматривать бумаги и вещи, но неожиданно обернулся к стоявшим в углу офицерам:
– А почему, господа офицеры, вы находитесь здесь?
– Мы зашли случайно.
– Потрудитесь выйти. Здесь служебное помещение.
Те сделали поворот на месте и, промаршировав, скрылись за дверью.
– Дайте мне все, что найдено у этой особы.
Дамская сумка и в ней всякая всячина. Полковник посмотрел содержание сумочки, нашел документ, письмо, прочитал и задумался.
– Гм!.. Знакомая фамилия… Неужели красная?
– Так точно. Из подвижного лазарета. Захватили вместе с вагоном…
Вероника очнулась. Не понимала еще, что с ней случилось. Увидя свои ноги непокрытые и грудь полуобнаженной, все вспомнила и закричала истерическим воплем. Ей пришла мысль, что «гнусность» свершилась.
Полковник стал успокаивать, приказал дать воды, а Вероника, вскочив с дивана и сжавшись в углу комнаты, показывала на растерявшегося юнца и кричала:
– Он! Вот этот подлец. Он, он!..
– Выпейте воды и успокойтесь… Ничего дурного с вами не сделали и не сделают. Вы были в обмороке.
Вероника дрожащими руками застегивала непослушные крючки и пуговицы и вдруг торопливо и нервно заговорила по-французски. Это оглушило и полковника, и юнца. Полковник сразу понял, что арестованная из «хорошей семьи», и счел нужным превратиться в галантнейшего кавалера и заговорил, хотя и на очень скверном, но все-таки на французском языке. Он спросил, не родственник ли ей убитый в Японской войне генерал N.
– Я его дочь! – гордо и по-русски ответила Вероника.
– Скажите, пожалуйста… Прошу вас присесть. Каким образом все это вышло? Почему вы очутились в коммунистическом лазарете? Вы, конечно, можете мне не отвечать. Это дело суда, а не мое. Но я просто, как ваш доброжелатель, желающий вам же помочь…
– Если оказывать медицинскую помощь можно не всем людям, а только… то расстреливайте! – гордо выпрямившись, сказала Вероника. – Я не знала, что милосердие, которому нас учит Христос, – преступление перед добровольческой армией…
– Но разве вы не могли проявить этот христианский долг в… другом месте? В нашей, например, армии?
– Простите, полковник, когда Христос давал нам заповеди любви, ни красной, ни белой армии не было…
– Ну а теперь вы согласились бы сделаться сестрой милосердия в нашем лазарете?
– Мне все равно. Я служу человеческому страданию…
– Ну, да… Я вас, собственно, понимаю, но… Как можно вращаться в компании этих зверей, негодяев и насильников? Вот это, сударыня, для меня непонятно…
– Представьте, полковник, что именно здесь, очутившись в белой армии, куда я так рвалась, в которой – мой жених, я тоже прежде всего встретилась со зверями и насильниками… Меня, как женщину, здесь так оплевали, так оскорбили… ваши солдаты…
Вероника вспомнила весь путь до этого дома и то, что случилось в этом доме, не выдержала и разрыдалась…
– Позвольте, позвольте!.. Солдаты… вообще… всегда грубы, и претендовать…
Тогда Вероника, обратив гневный взор на растерянного юнца, сказала:
– Солдаты! Не одни солдаты, а… вот этот молодой человек…
– Я? Позвольте, мад… сударыня…
– Я слышала. Повторите, что вы сказали про сестер. Вы сказали, что нас надо не расстреливать, а… насиловать. Да! И вы одобрили, когда вон тот, которого я ударила по лицу, сказал вам, что меня надо или к стенке, или на постель.
– Это ложь.
– Тогда вы – подлец, а не защитник родины!
– Господин полковник, я прошу оградить меня от оскорблений.
– Эх, вы… трус! Блудливый заяц, а не офицер.
– Господин полковник!.. Я прошу еще раз…
– Ну ударьте меня по лицу, герой!
– А-а… сударыня. Здесь присутственное место, и потому…
– Здесь та же чрезвычайка, что у большевиков.
Полковник обиделся:
– Будьте осторожнее в своих выражениях. А вы, господин прапорщик, потрудитесь перевести арестованную в приличную комнату и пока оставить ее в покое. Никаких допросов в мое отсутствие не производить.
– Слушаюсь.
– И затем… поместить всех сестер вместе. Внизу всякий сброд, пьяницы и воровки, а это – сестры милосердия. Кто распорядился посадить их в общую?.. Завтра в семь утра явитесь ко мне с докладом.
– Слушаюсь.
Полковник поклонился Веронике и вышел. Наступила тишина. Вероника стояла, обернувшись к окну, с белым платочком в руке и, отирая слезы, смотрела на одинокий уличный фонарь на другой стороне улицы. Когда шаги полковника стихли вдали, прапорщик, совершенно протрезвевший после того, как арестантка заговорила на французском языке, оскорбленный и униженный этой женщиной в черном, превратился в провинившегося школьника и начал было, запинаясь, подбирая изысканные фразы, оправдываться и просить извинения. Вероника отмахнулась от него белым платочком:
