Фараон Мернефта - Вера Крыжановская

— Да, сын мой. Боги послали тебе правдивый сон. Здесь был сейчас великий маг, он возвратил тебе здоровье. Страшная болезнь твоя прошла. Теперь лежи спокойно и не разговаривай, потому что тебе предписаны полный покой и молчание.

Царь ушел, а немного спустя и я отправился домой с замирающим от беспокойства сердцем.

Дома я узнал от старого невольника, что несколько человек из прислуги заболели чумой. Я осторожно прокрался в комнату отца: он спал тяжелым и беспокойным сном. Не желая его тревожить, я прошел к себе и крепко уснул от усталости.

Утром старый слуга разбудил меня и сказал, что отцу плохо. Я побежал к нему и, увидев его распухшее лицо, дикие мутные глаза, судорожное подергивание конечностей, понял, что он подвергся заразе.

Приняв все должные меры в отношении заболевшего отца, я пошел в комнаты матери.

Мать сидела в своей спальне, облокотившись на стол и подперев голову обеими руками. Заслышав мои шаги, она печально взглянула на меня.

— Это ты, Нехо? — произнесла она усталым голосом. — Отец твой также заболел чумой, я знаю… Бедный Ментухотеп. Но я чувствую, что скоро и меня постигнет та же участь: голова кружится, и я не в силах держаться на ногах.

При этих словах я совсем упал духом.

Ильзирис, отец, мать… Неужели я всех их потеряю?

— О, матушка! Не говори так, — воскликнул я, — может быть, это только пустая слабость от огорчения и хлопот… А что Ильзирис?

— Она жива… Разве ты не пройдешь к ней? — сказала мать, в изнеможении падая на подушки дивана.

С тяжелым вздохом я встал и прошел в соседнюю комнату с завешанными окнами.

Там лежала моя сестра, исхудалая и измученная страшною болезнью. Щеки ее и глаза еще пылали горячечным жаром, но чумные пятна уже исчезли. Акка в эту самую минуту заворачивала больную в свежую простыню, намоченную в оливковом масле.

— Как ты себя чувствуешь, Акка? — спросил я, видя, что Ильзирис снова закрыла глаза.

— О, мне-то хорошо, — отвечала старуха, вытирая слезу, — я пью все лекарства, натираюсь оливковым маслом и ем порошок с хлебом. Я сильна, только бы спасти моих добрых господ…

— Милая Акка, — сказал я, потрепав ее по морщинистой щеке, — мы никогда не забудем твоего самоотвержения в эти несчастные дни.

Я возвратился к матери и, видя, что лицо ее горело как огонь, предложил ей выйти на террасу подышать свежим воздухом.

Опираясь на мою руку, она с трудом дотащилась до террасы, но не успела сделать по ней и несколько шагов, как остановилась и схватила себя за бок.

— Ох, как жжет. Точно нож воткнут у меня здесь, — проговорила она, откидывая покрывало, чтобы показать мне больное место.

Но, увидев у себя на боку большое фиолетовое пятно, она пронзительно вскрикнула и без чувств упала ко мне на руки.

Я отнес ее в постель и позвал Акку. Так как матери необходимо было тотчас же оказать помощь, а у старухи не хватило бы сил ухаживать за тремя больными, то я ударил в металлический гонг, которым призывали служанок. Но на зов мой явились только две.

— О, молодой господин, — со слезами сказала одна из них, — никто больше тебя не услышит. Половина невольниц в чуме, а остальные так обезумели от страха, что ничего не способны делать.

Облокотившись на стол, я принялся размышлять.

Что было делать? Скоро не хватит людей присматривать за больными. Тут я вспомнил о Кермозе. Не согласится ли она уступить мне на время какую-нибудь служанку, достаточно умную и опытную, чтобы помогать Акке ухаживать за моими родными? Я охотно заплатил бы за это какую угодно цену.

Не теряя времени, я взял маленькую шкатулку, наполнил ее драгоценностями, какие только мне попались под руку, и поехал к Кермозе.

Она встретила меня с обворожительною любезностью.

— Помоги мне, — сказал я ей, подавая шкатулку, — все мои родные слегли, и, кроме того, заболело более тридцати невольников и слуг. Прочие же до того перепуганы, что от них нет никакой пользы. Одолжи нам на время какую-нибудь дельную и расторопную служанку, чтобы присматривать за больными.

Кермоза, уже успевшая окинуть глазом содержимое шкатулки, сочувственно пожала мне руку.

— Бедный юноша! Я вполне понимаю твое положение. Все родные больны, а слуги совсем растерялись со страху… Но успокойся, благородный Нехо. Я люблю ваше семейство и охотно помогу вам в этой беде. Я дам тебе молодую девушку, вполне способную ухаживать за больными, но только должна предупредить тебя, что очень ею дорожу. Она не невольница, а родня мне, — обещай же, что у вас в доме к ней отнесутся с должным уважением.

— Конечно, клянусь тебе в этом, я верну ее в твой дом такою же, какой взял, и никто у нас и пальцем ее не тронет.

— Хэнаис, — кликнула Кермоза своим звонким и резким голосом, — Хэнаис, иди сюда скорее.

На пороге залы показалась молодая девушка поразительной красоты.

Обнаженные плечи и руки были чудной формы, а смуглая кожа так чиста и прозрачна, что сквозь нее можно было различить кровь в жилах. Черты лица отличались правильностью и прелестью, а большие черные глаза, ясные и кроткие, как у газели, выражали скромность и доброту. При виде меня она смутилась и потупила глаза.

— Хэнаис, видишь этого благородного египтянина? — начала Кермоза. — Три члена его семейства больны чумой, а слуги мрут как мухи. Поэтому он просит у меня кого-нибудь, кто мог бы помочь ему присматривать за родителями и сестрой, и я выбрала тебя. Я знаю, что ты отлично выполнишь эту обязанность. Можешь спокойно отправляться в дом благородного Ментухотепа и его достойной супруги ухаживать за бедными больными: сын их Нехо поклялся мне, что ни один мужчина в их доме, в том числе ион сам, и пальцем до тебя не дотронутся.

— Но, — возразила молодая девушка, смуглые щеки которой побледнели, — Пинехас не захочет отпустить меня.

— Пинехас обязан повиноваться мне! Не смей никогда говорить таких глупостей! Посторонние могут подумать, что сын может поступить вопреки моей воле, тогда как он с детства обожает свою мать и все ее желания для него закон. Ступай же и собирайся ехать с благородным Нехо.

Молодая девушка скрылась как тень, а я спросил, нельзя ли мне на минуту повидаться с Пинехасом.

— Не думаю, — отвечала мне его мать, — он очень занят теперь лечением Смарагды. Но пойдем посмотрим.

Кермоза повела меня в комнату Пинехаса и, остановившись пред дверью, приподняла край занавеса и сделала мне знак приблизиться. Я подошел и с любопытством заглянул в помещение.

На кушетке неподвижно лежала Смарагда. Цвет ее лица почти не отличался от надетой на ней легкой белой туники, но чумные пятна и горячечный жар уже исчезли. Казалось, она спала, будто изнуренная усталостью. Возле нее с озабоченным видом стоял Пинехас. Омифера не было видно, на полу, на циновке, крепко спала девочка-негритянка.

Пинехас был крайне утомлен, и пот градом катился с него. Нагнувшись над молодой женщиной, он начал прислушиваться к ее дыханию. Лицо его странно изменялось, выражая то ненависть, то бесконечную нежность. Опустившись наконец на ковер, он прижал к губам маленькую ручку Смарагды.

Кермоза проворно отдернула меня назад и прошептала:

— Мы ничего не видели… Понимаешь?

— Понимаю, — ответил я, — и вижу, что сейчас с ним нельзя говорить.

Когда мы вернулись в залу, то нашли там Хэнаис, которая уже ожидала нас, одетая в темный плащ, с полосатым платочком на голове и узелком под мышкой.

Она упала к ногам Кермозы и поцеловала ей руку.

— До свидания, милая Хэнаис, — сказала та, целуя ее в лоб.

— Пойдем, — сказал я, взяв слегка дрожавшую руку девушки, — и не бойся ничего.

Я посадил ее в свою колесницу и по прибытии домой отвел к доброй Акке и оставил их вместе.

Управляющий наш доложил мне, что заканчивается оливковое масло, и спросил, куда послать за новым запасом его. Я отправился к богатому купцу, знакомому моего отца, и нашел его в большом горе. В доме у него было несколько человек больных, а дочь только что умерла от чумы. Я сообщил ему средства, которые так помогли Ильзирис, и в благодарность он обещал прислать мне сколько угодно масла.

Дома все было в образцовом порядке: отец и мать мои завернуты в промасленные простыни, амфоры наполнены тростниковым соком, а Хэнаис с удивительным проворством перемещалась от одной постели к другой, ничего не упуская из виду. Слуги ободрились под влиянием мужественной и расторопной девушки. Несколько невольников по приказанию Хэнаис наловили где-то змей и сняли с них кожу, чтоб достать жир, которым следовало смазывать чумные пятна на теле больных.

Отец находился в ужасном состоянии: чумные пятна покрывали все его тело, лицо распухло, в груди хрипело. Он не узнавал меня.

Долго я наблюдал за уверенными действиями Хэнаис и не мог отвести глаз от этого прелестного создания, которое своей красотой напоминало что-то неземное и казалось настоящим добрым гением страждущих. Я подошел к ней и, взяв ее маленькую смуглую ручку, сказал с признательностью: