Мой ангел злой, моя любовь… - Марина Струк

А затем пришел этот сон с «обманкой». Неужто снова в руках его совсем не то, что кажется? Неужто снова пустые надежды тешит, строит никогда не свершившиеся планы? Отчего так страшится Анна даже не венчания, а просто оглашения о предстоящем браке? Что ее так пугает?

Андрей до самого рассвета размышлял о том, как ему следует поступить ныне, что предстоит сделать за такой короткий срок — седмицу, чтобы переломить это глупое упрямство невесты, причины которого он, как ни силился, не мог понять. Оглашение должно быть еще до следующей воскресной службы. А еще лучше — обручение. Чтобы он с покойной душой и сердцем уехал в Вильну в свой полк. А там и война с Наполеоном, неминуемая гроза которой висела над страной последний год, не так страшна ему…

На следующий день после завтрака заложили коляску, чтобы ехать в Милорадово на встречу с Михаилом Львовичем. Но Андрей вдруг решительно отказался занять место в экипаже, сказал тетушке, что лучше прогуляется в этот погожий солнечный день. Ему вдруг захотелось пройти через тот самый лес, в котором еще вчера он был так уверен в происходящем, так уверен в ней, своей милой Анни.

Марья Афанасьевна не стала уговаривать его, даже слова не сказала. Только взяла с него обещание, что Андрей не задержится, что будет скоро в Милорадово, не заставит себя долго ждать. Он пообещал ей, помогая занять место в коляске, целуя на прощание руку, которая как обычно, наградила его мимолетной лаской, коснувшись щеки.

Как все любопытно складывается, думал Андрей, аккуратно ступая по лесной тропе, на которой еще недавно догонял бежавшую от него Анну. Еще в прошлом году он даже подумать не мог о том, что настанет день, когда он будет готов обдумывать день своего венчания, представлять подле себя женщину. И даже тот тихий семейный быт, который так любили высмеивать холостые офицеры — «шлафрок и колпак на растрепанных кудрях, жена в капоте да чепце подле за кофеем и сдобой, орущие в мезонине дети», ныне отчего-то казался скорее раем, чем адом, от которого бежали в молодых летах, как черт от ладана. Лишь бы все свершилось. Хотя надо было отметить, что гораздо приятнее было представлять супружескую спальню, чем утреннюю трапезу. И то, как она будет замирать под его руками, как замирала в первый миг поцелуя… ее нежную кожу, ее губы… ее широко распахнутые глаза, подернутые дымкой желания…

В парке Милорадово, куда Андрей вскоре ступил из леса, уже ставшая привычной тишина тут же ушла. Где-то стучали молотками дворовые, ремонтируя покосившуюся за зиму беседку у пруда, а справа от залесной аллеи отчетливо слышались редкие выстрелы. Андрей на миг помедлил, а потом свернул в ту сторону, решив, что это Шепелев развлекается стрельбой в этот солнечный полдень, забыв о назначенной встрече.

Но это был не Михаил Львович, а его сын. Невысокий коренастый слуга, видно, его денщик, стоял подле него и подбрасывал вверх щербатую тарелку, которую брал из стопки у своих ног. Петр же тут же вскидывал ружье и стрелял по мишени в воздухе. Он стоял к Андрею нынче боком и по его резким движениям, по недовольно поджатым губам и хмурому выражению лица Оленин понял, что тот не в духе. Он уже выходил из-за аккуратно постриженных кустов, которые отгораживали лужайку, выбранную для импровизированного тира, от аллей, как вдруг расслышал в звенящей тишине, установившейся после очередного выстрела, собственное имя. Тут же замер на месте непроизвольно, прислушался.

— … сдался! Гляди ж ты, сдался! Даром я на него ставил, Лешка. Даром! И этот растаял, как снежная фигура, как только в очи ее глянул. Думал я, дольше протянет, а не нет — пала крепость, обвалилась без единого залпа! Diable! Diable! Diable! [221] Кто ж знал, что она выиграет это pari stupide [222]! Ну же! Бросай!

И снова полетела тарелка в воздух. И снова громкий выстрел, от которого на миг закладывает уши.

— Merde alors [223]! Ума не приложу, что нынче делать. Да и что за игра ведется! — Петр не мог не поморщиться недовольно. — Ведь согласие дала. Отчего? Зачем? Спрашиваю — только улыбается с загадкой в глазах. Поди, разгадай, что удумала!

— Знать, дела не будет? — спросил Лешка, и Петр задумался на миг, а потом тряхнул головой, словно мысли сбрасывал из нее дурные.

— Будет дело, будет! Я ж вижу по ней, что игра у нее своя. Знать, крепка ее обида за то, что творил тогда кавалергард. La vengeance est un plat qui se mange froid [224]. С местью торопиться не стоит. Сказала, будет у ее ног ползать, вот и ползает голубчик… Бросай!

Фюить — полетела тарелка в воздух, и Петр резко вскинул ружье, но промахнулся, упустил мишень, отчего только крякнул раздосадовано.

— Вот поиграет с седмицу, полагаю, проводит Оленина в полк, а после после и отставку даст. Анна получила то, что хотела, выиграла наш спор. Потешит свое самолюбие, поводит за нос и вильнет в сторону. Кавалергард — знатная для нее добыча, особенно ныне, когда он тут для многих привлекателен. А Анна всегда получала самую лучшую, самую желанную для всех игрушку. Пусть и тешится ныне с ним. А мы с тобой, Лешка, подождем… подождем…

— Можно было бы ротмистру про пари намекнуть, — проговорил денщик, и Петр на миг задумался. — Аль безымянную записку послать на сей счет. Мол, так и так… Не стерпит того он. На лбу писано, что не стерпит. Таков уж он!

— Ты забыл, с кем речи ведешь, Лешка! — вдруг вспылил Петр, ткнул в плечо денщика ружьем. — Твое дело тут ныне заряжать да тарелки бросать и только! А то речи какие завел. Запамятовал, что с господином говоришь, с офицером! Дело то не для меня. Само все решится! Les paris sont ouverts [225], помяни мое слово. Не понимаешь язык благородный, да? Бросай, говорю!

Андрей не помнил, как миновал аллеи парковые, как подошел к дому со стороны партера. По зеленому газону чуть поодаль от основного большого цветника бегали игроки в лапту с битами в руках. Что-то кричала, забывшись в азарте игры, Катиш возмущенно смущенному Павлишину, который не мог отвести глаз от хохочущей задорно Анны, пропуская свой ход.

Видимо, только-только она отбила мяч, потому что легко бежала по воображаемой площадке, размахивая битой. Ее волосы чуть выбились из узла на затылке, висели редкие пряди вдоль лица. Шляпка была опущена за спину, солнце освещало фигурку, не скрывая от взгляда линии хрупкой фигуры через тонкую ткань летнего платья с короткими рукавами.

— Ау, Павел Родионович, не зевайте! — задорно крикнула Анна, и только тогда Павлишин сумел оторвать от нее взгляд, побежал в сторону Андрея изо всех сил, стараясь не уронить в траву очки, так забавно подпрыгивающие на его переносице при каждом шаге. Анна же подпрыгивала на месте и хлопала в ладони, подбадривая неуклюжего бегуна, явно насмехаясь над ним.