Христианство и атеизм. Дискуссия в письмах - К. Любарский

Как возникает атрибут социального интегратора и почему он привлекает такое внимание? Обычно это происходит так.

Возникает некая великая социальная идея, рождённая насущными нуждами эпохи. У неё тысячи питающих её корней, без которых она немыслима, нежизнеспособна. Она включает в себя целый комплекс философских, социальных, культурных, экономических обобщений, которые столь же мобильны, как мобильна питающая их среда.

Такая идея (и носители её), естественно, желают, чтобы «идея овладела массами». Но масса на то и масса, что она не может (и это её беда, а не вина) овладеть этой идеей во всей её сложности и глубине. Для массы, чтобы идея ею овладела, её нужно представить в виде небольшого числа ясных, четких лозунгов, экстрактов идеи.

Так рождаются «нет Бога кроме Бога и Мухаммед пророк его» мусульманства, «свобода, равенство и братство» французской революции и многие другие лозунги-экстракты (число таких примеров ты и сам можешь умножить). Ещё более широкие массы охватывает воздействие символики, вообще не претендующей на логически осмысленное содержание (например, крест).

А дальше начинается трагедия. Оторвавшись от породившей их идеи, лозунги и ублюдочные «комиксы» этой идеи начинают жить самостоятельной жизнью. Они не меняются, не могут меняться, ибо что это за лозунг, если сегодня он звучит иначе, чем вчера? В лозунге важен даже синтаксис (вот, кстати, великолепный пример застывания лозунгов — появление «цитатников» Мао). Лозунги не меняются, а породившая их идея если не совсем уже умерла, то необратимо трансформировалась, следуя за изменениями породившего её общества. Если на первых порах, вскоре после своего рождения, «комикс» идеи работал в том же направлении, что и сама идея, то уже по прошествии некоторого времени, когда породившая их идея изменилась, застывшая выжимка из идеи перестаёт играть прогрессивную роль. Она становится тормозом, а не двигателем, в лучшем случае — просто пустышкой, вызывающей у носителей новой зарождающейся идеи неприязнь, гнев или презрение.

Трагедии такого рода до сих пор в истории были неизбежны, потому что идеи рождались всегда вне массы, в ином социальном слое, воспринимались массой извне. Отсюда и необходимость адаптации идеи, её упрощения. Поэтому особо большие надежды внушает то время, когда идея рождается внутри и для той социальной группы, которая в данный момент стоит в передних рядах прогресса. Тогда нет необходимости упрощения идеи, исчезает опасность отрыва внешних её атрибутов от питательных корней.

Ну, об исторической роли интеллигенции мы говорили уже достаточно много, ещё сидя за общим столом, и мой взгляд на неё вы знаете. Здесь я лишь хотел пояснить, в чём состоит для меня основа надежды, в чем радикальное отличие, с моей точки зрения, переживаемого нами момента от всех прошлых эпох. Хотя и тут ещё у меня бродят сомнения, но всё-таки, всё-таки!..

Декабрь 1973

(Лагерь № 19, пос. Лесной, Мордовия, ПКТ /лагерная тюрьма/)

Вместо заключения

Читатель, видимо, обратил внимание на то, что переписка, вначале регулярная, постепенно становится все более и более редкой и неожиданно обрывается фактически на полуслове. Это не случайно.

Переписка началась в Мордовских лагерях, а окончилась во Владимирской тюрьме. Владимирский цензор и лица, его деятельность направляющие, куда менее либеральны, чем в Мордовии. Всё больше и больше писем урезывалось цензурой или конфисковывалось (в иные месяцы до 90 % всей корреспонденции). Любое сообщение, выходящее за рамки банальных сообщений о благополучном здоровье, вызывало подозрения и страх.

Не минуло это и религиозно-философскую тематику. В ответ на мои протесты ко мне явился зам. начальника Владимирского Управления исправительно-трудовых учреждений (т. е. тюрем и лагерей) полковник Ларин и сообщил мне, что впредь мне ни на религиозные, ни на атеистические темы писать в письмах нельзя, так как в СССР… «церковь отделена от государства».

Полковник этот и поныне исполняет свои служебные обязанности.

Впрочем, взяв на себя инициативу окончания дискуссии, полковник сделал благое дело. Она уже фактически завершилась и кому-то надо было поставить в ней точку. Почему бы это не сделать Ларину? Не так ли?

Ознакомившись по выходе из тюрьмы с последними, не дошедшими до меня письмами этого тома, я мог бы, конечно, ещё кое-что возразить. Но стоит ли это делать?

Мне кажется, позиции сторон прояснены вполне: ясно, что объединяет нас, что — разнит. На большее вряд ли можно было надеяться.

Сейчас, оказавшись по эту сторону колючей проволоки (как говорили у нас — в «большой зоне»), я не хочу воскрешать умолкшую дискуссию. Довлеет дневи злоба его. Впереди иные дела — иные споры.

Примечания

1

Биографические данные С. А. Желудкова на 1982 г. по тексту первоисточника.

2

Жена К. Любарского, Г. И. Салова. В значительной мере благодаря её усилиям публикуемые письма были сохранены и приготовлены для печати. В частности, их забирали на обысках и возврат их потребовал от Гали немалых усилий. История эта описана в «Хронике текущих событий» № 34. (Примечание 1977 г.)

3

Примечание 1977 г.: По выходе из заключения я прочел создававшиеся почти в то же время «Дневники» Эд. Кузнецова. Близость наблюдений и оценок поразила меня. Среди них такое: «Характерно, что ничто так не отвращает от религии, как личный — особенно камерный — контакт с верующими».

4

Примечание 1977 года: Речь идет о простом — лагерная пассивность, неучастие в протестах в политическом лагере уже вознаграждается: человек избегает суровых наказаний, получает дополнительные свидания, посылки и т. д. Это малое для многих в лагере становится крайне значительным. Увы…

5

Примечание 1977 г.: Всего за два месяца до написания этих строк один из лучших людей в лагере, юноша чистейшей души и мужества, заболел — с явными признаками религиозной мании (самый распространенный в лагере вид душевной болезни). Кризис разразился в одну ночь: человек бросился на колючую проволоку запретной полосы, под пули охраны, а затем пытался покончить с собою, к счастью, безуспешно. Верующие, ликовавшие по поводу его духовной эволюции, позднее горько каялись в своей слепоте, но лишь позднее… Фамилий никаких я не называю намеренно. Участники событий, если прочтут эти строки, узнают всех персонажей и — себя.

6

А. И. Солженицын. (Примечание 1977 г.)

7

А. Мень.

8

Прот. Н. Афанасьев. Церковь Духа Святого. Париж, 1971 г.

9

B Москве в Чистом переулке находится резиденция Патриарха.

10

Тогда только что неожиданно были освобождены из лагеря и из тюрьмы политзаключенные С. Залмансон и С. Кудирка. Увы, надежды, пробуждённые этим, были напрасны — это был лишь очередной ход в дипломатической игре. Но не напрасна радость — и всё-таки Сильва и Симас свободны! (Примечание 1977 г.)

11

Примечание 1977 г.: человек этот — А. А. Петров-Агапов. Когда я писал эти строки, я искренне считал его хорошим человеком… Улучшать прошлое — не хочу. В 1977 г. этот человек, выйдя из лагеря, опубликовал в «Литературной газете» статью-донос на своих бывших друзьей (и некоторых единоверцев). Двое — А. Гинзбург и Ю. Орлов были сразу за этим доносом арестованы. Статья А. Петрова-Агапова насквозь пронизана христианской терминологией (не скажу — духом)… А я считал уж его-то исключением, редким исключением из лагерных христиан. Где ты, «вера, воскрешающая мертвых»?!

12

Примечание 1977 г.: лимит писем в лагере — 2 в месяц, в тюрьме — 1, а на строгом режиме в тюрьме — 1 в 2 месяца. Поэтому не всегда можно ответить своему корреспонденту непосредственно. Приходится отвечать всем через главного корреспондента — жену. Она уж читает твоё письмо всем заинтересованным лицам.

13

Примечание 1977 г.: Следующие несколько абзацев частично повторяют некоторые мысли из предыдущего письма — это опять-таки особенности лагерной переписки. Отвечая о. Сергию через жену, приходится для неё повторять уже сказанное, дабы вопрос был ясен и ей. Ведь нет уверенности, что предыдущее письмо о. Сергию дошло и она с ним успела ознакомиться.

14

Примечание 1977 г.: речь идёт о стихотворении в прозе В. М. Гаршина, цитированном в одном из предыдущих писем жене. Вот оно: