Свадьба моего мужа - Татьяна Веденская

– Ту, в которой ты действительно можешь реализоваться. То, о чем ты всегда мечтала. Единственное, я все-таки скажу тебе, что это не стихи.

– Нет? Почему?

– Потому что этим ты уже занималась, – пространно ответила я. Зачем говорить ей болезненные вещи, да еще посреди сеанса! Да, она не умеет рифмовать слова, и когда она делает это, она утрачивает смысл. Но вдруг – вдруг она талантлива в чем-то еще. И что плохого, что я вот так аккуратненько переориентирую ее, отведя от неверного направления.

– И как мне выбирать? – спросила она. Я тут же жестом фокусника вынула из-за спины маленький лист бумаги.

– Запиши ее сюда. Можешь прямо сейчас, – кивнула я. Жанна села в кругу по-турецки и долго рассматривала написанные ею мечты.

– А тебе надо говорить? – вдруг уточнила она.

– Если ты не готова, то нет. Это необязательно.

– Тогда все, – она порывистым жестом что-то широко черкнула ручкой на листке бумаги.

– Теперь, когда будешь готова, вставай и выходи из круга. И помни, выйдя из него, ты выносишь мечту в реальность. Туда, где она станет материальной. Ты больше не сможешь о ней мечтать. Но у тебя появится возможность ее сделать.

– Я поняла! – несколько раздраженно сказала она.

– Отлично, – я развела руками. Поняла так поняла.

Жанна еще с минуту постояла в круге, а потом быстро вышла из него и подошла к окну.

– Что мне делать с бумажкой? – сухо спросила она.

– Ее можно сжечь.

– Сеанс окончен?

– Если у тебя нет ко мне вопросов, то да, – расстроенно проговорила я. Было бы гораздо лучше, если бы в такой момент она не замыкалась в себе. Но что поделаешь! По большому счету, мысль человеческая никому не подвластна. Жанна бросила мне короткое «созвонимся» и исчезла за дверью. Значит, так надо, подумала я.

Глава третья,

в которой происходит немая сцена

Я сидела дома и пила чай из кружки «Жизнь прекрасна, если правильно подобрать антидепрессанты». Все-таки, надо признать, я очень скучаю и по Баське, и по своему центру. Может, все-таки я ошиблась, уйдя оттуда? Может, надо было все бросить, вернее, оставить до лучших времен, которые бы вряд ли когда-то настали… Зато я была бы при своих семинарах и чаепитиях на матах. И при зарплате, что тоже немаловажно. А то что-то у меня плохо стало со зрением. Совсем не вижу денег. Как-то странно сложился прошлый год. Ему вполне можно было бы присвоить звание «Самого Потереемкого Года» во всей моей жизни. А что, сначала я потеряла мужа. То есть сначала я думала, что он меня просто отложил на время, как откладывают в сторону хорошую, но толстую книгу, которую просто некогда читать. Дела, дела… Но в итоге-то оказалось, что он, не дочитав одну книгу, принялся за другую. Потом я потеряла машину. Я обменяла «Фобию» на деньги, а деньги сами утекли меж моих пальцев. Я потеряла работу, и, кажется, по собственной дури. Загорелась идеей, которая не стоила того и, если уж быть до конца честной, за которую я взялась только потому, что один невысокий приятный мужчина на джипе этого захотел. И где он, этот мужчина? Потерян одновременно с электричеством в моей квартире. Что еще? Что еще я могла потерять? А, безмятежный сон. После того случая с лифтами я периодически просыпалась дома в своей квартире, как это говорится, в холодном поту. Мне снилось, что кончается воздух и мне нечем дышать.

«Интересный год. А что ты получила взамен?» – поинтересовалась бы Баська, если бы она все еще мне звонила.

«Взамен? – задумалась я. – Ну, попутно я разработала два новых семинара: „Развитие творческого потенциала“ и „Профессиональное развитие“. Да, и если когда-нибудь и где-нибудь я снова буду вести семинары, эти можно тоже включить в программу. Я – автор семи семинаров и одного бредового „коридора гения“, о котором даже вспоминать не хочется».

«Но как же Жанна?» – попыталась утешиться я. Да, у меня еще была Жанна, которая попадала в мой «коридор», но от этого ее стихи не становились лучше, а наши сеансы шли все тяжелее и тяжелее. Она приезжала ко мне один раз в неделю и сухо рассказывала о том, как тяжело ей до меня добираться. И что она не понимает, к чему мы идем.

– Мы с тобой расчищаем место под твой будущий сад. Но станешь ли ты его сажать – дело твое. Я не могу тебе в этом помочь. Моя задача – показать тебе, где продают рассаду.

– Ничего себе! Я ненавижу копаться в земле! – моментально реагировала она.

Я вообще удивлялась, что она все еще собирает ноги в руки и все-таки притаскивает ко мне свою тяжелую попу. Кажется, все остальное – мозг, сердце, открытые мысли – она оставляла теперь дома. В общем, перспективы я не наблюдала. В остальные же шесть дней недели я с упорством, достойным лучшего применения, писала никому не нужные отчеты о проведенных работах, приводила в порядок все пересмотренные за это время анкеты и фиксировала полученные результаты. Отрицательные преимущественно. Но, как известно, отрицательный результат – тоже ничего себе результат. По крайней мере, можно с уверенностью сказать, где и кого мне точно не стоит искать. А еще я неожиданно много времени стала проводить с консьержкой Пашенькой. Хрен его знает, как звучит ее полное имя. Она приехала к нам из Молдавии, не имела никакой регистрации и постоянно проживала в будке около дверей нашего подъезда. Будка была чуть побольше собачьей, удобства же в ней оставались на том же собачьем уровне.

– Паш, ты на месте? – позвонила я ей. Ее жизнеобеспечение поддерживалось жильцами подъезда, потому что лучшего варианта, чем консьержка с проживанием, никто не мог себе представить. Она всегда была на месте. И всегда готова к мелким дополнительным поручениям, типа протереть полы или забрать ребенка из садика. Ее услугами пользовался весь подъезд, поэтому помимо денежного оклада и будки с плиткой, чайником и электрическим обогревателем ей предоставлялся оплаченный мобильный телефон. Кстати, пару раз она выручала и меня. Тем, что перекидывала мне поручения типа «отвезти ребенка на гимнастику». Какие-никакие, а тоже деньги.

– Яволь! – кивнула она.

Наше сближение началось в тот момент, когда я по десять раз на дню спускалась к ней за кипяточком, как Ленин к морякам.

– У меня печенье, – сообщила я. И добавила: – Шоколадное. Сама пекла.

– И почему тогда ты до сих пор не здесь? – поинтересовалась Паша. Было ей около сорока, но жизнь она прожила, по моим меркам, достаточную и для семидесятилетней. В Молдавии у нее осталась дочь с двумя маленькими сыновьями-близняшками. И муж-инвалид, мученик алкоголя, оставшийся на ее попечении и жилплощади в деревне.

– Я уже спускаюсь, – кивнула я и пошлепала по лестнице. Ездить на лифтах за те недели, что он не работал, я отвыкла и теперь даже побаивалась. Нет, не всегда. Когда я была уставшей, я садилась в него и зажмуривалась, прежде чем двери закроются.