НИКОЛАЙ НЕГОДНИК - Андрей Саргаев

- Воины мои! - обычный фальцет Пету-хана поднялся до немыслимых высот. - Назад дороги нет! Мы не покроем позором тень великого предка, завещавшего дойти до последнего моря! Только вперед! Нас ждут великие победы и великая добыча, путь к которым идет через этот жалкий городишко! Богатые страны лягут пылью под копыта наших коней, мы разорим вражеские жилища, убьем их баранов, овладеем их несметными стадами. Три раза овладеем! Э-э-э… я хотел сказать, что юные девственницы станут украшением наших шатров, и каждый сможет вытирать жирные руки об их длинные светлые волосы! Так окуем же чужим золотом мечи нашей доблести!

Речь была воспринята со сдержанным восторгом - бурные выражения чувств у барыгов не приветствовались. Лишь немногие военачальники, преимущественно двоюродные братья, знавшие Пету-хана достаточно близко, промолчали, пряча усмешки в жидких усах. Уж не повелителю Орды, известному мужским бессилием, упоминать о юных девственницах. Хотя… в его гареме любая будет в гораздо большей безопасности, чем в родительской юрте под присмотром строгого отца и старших братьев. И зачем только таскает за собой целых двенадцать кибиток, полных этими сонными, толстыми, вечно что-то жующими созданиями? Может быть, чтобы другим не достались? Да никто и не позарится - внук Божественного Потрясателя Вселенной, имя которого запретно, выбирает настолько страшных, что хочется бежать от них, ухватившись покрепче за стремя товарища. Оттого и зовут ханских наложниц стремными девками.

Посчитав миссию по воодушевлению воинов законченной, повелитель вяло махнул носильщикам, и те, осторожно ступая, отнесли драгоценную ношу в юрту. Там его с поклонами встретил вечно улыбающийся шаман, присланный благодетелями из страны на берегу последнего моря - тощий, в черном бесформенном балахоне с веревкой вместо пояса, и с выбритой на затылке плешью. Проклятый обманщик! Ведь именно он утверждал, что у руссов слишком мягкие для меча руки и победа сама упадет в подставленные вовремя ладони. И где оно, то время? Злой городок и не думает сдаваться оружию, пришлось отправлять на приступ груженого золотом осла.

Золото… шайтанское золото… Конечно, оно помогло в борьбе за ханскую кошму, усесться на которую удалось прямо перед носом менее расторопных соперников, но никакое богатство не смоет позора поражения. А как иначе назвать долгую осаду крепости с труднопроизносимым названием Алатырь? Глорхи-нойон наверняка уже захватил обе вражеские столицы и сейчас посмеивается над собственным повелителем, не способным приманить прихотливую и ветреную удачу. Скорее всего, так оно и есть, не зря же хитрый одноглазый багатур так и не прислал ни одного гонца. Добычу, небось, делит, старая скотина, а про хана совсем позабыл. А если и вспомнит, то только с сожалением, что придется делиться.

Золото… опять это золото… За него приходится покупать верность полководцев, мудрость лекарей, обещавших вернуть мужскую силу, храбрость воинов… Просто утекает сквозь пальцы, а потому приходится улыбаться черному шаману в ответ, стискивать зубы, и делать вид, будто выполняешь все его пожелания. Но в самом ближайшем будущем придется обязательно намотать на шеи этих благодетелей их собственные кишки. Потом… а пока цели Орды и Ордена совпадают.

- Не угодно ли повелителю услышать последние новости? - опять почтительно склонился черный шаман.

- Последняя? - моментально вскипел хан. - Ты мне пророчишь скорую смерть?

- Прости, великий!

"Я подарю негодяю медленную смерть", - решил Пету-хан и откинулся на подушки.

- Говори.

- Наш Великий Магистр шлет тебе привет и пожелания благополучия.

- И это все?

- Да, повелитель!

Владыка барыгов нахмурился - слова, опять одни слова. Да и тех становится все меньше. А нужно золото - много золота и серебра. Проклятье… война, которая обычно кормит себя сама, сейчас пожирает все, до чего может дотянуться. Казна пуста, хотя еще недавно буквально ломилась от несметных сокровищ, захваченных в Хабаре, Коканде и Бабиллее; даже простые воины могли пить кумыс из драгоценных чаш, а рабыни сравнялись по стоимости со старым облезлым верблюдом. Но ничего, уже половина мира лежит под копытами его коней, а скоро и закатные страны содрогнутся от тяжелой поступи не знающих страха туменов. Содрогнутся… или уже начали?

Земля под ногами Пету-хана тяжко застонала и заходила ходуном, будто там, в глубине, вскрикнул и заворочался неведомый великан. А потом небо обрушилось на юрту, смешав яркие звезды с грязью и кровью. Сквозь громадную прореху в войлочной стенке ворвался свежий ночной ветерок, раздувая льющееся из упавшей на спину повелителя лампы горящее масло. Только хан уже ничего не чувствовал - с бесформенным месивом вместо головы вообще трудно что-то почувствовать.

- Бля, что это было? - Годзилка почесал набитую упавшим бревном шишку на макушке и принялся выбираться из-под развалин рухнувшей башни. - Нас атакуют?

- Не кричи, а? - Никифор сидел под чудом уцелевшим столом и покачивался, обхватив руками контуженую голову. - Сейчас башка взорвется к чертям собачьим.

- Чертям? - переспросил Змей Горыныч и заорал, не обращая внимания на страдания полковника. - Глушата! Кто видел Глушату? Я убью эту сволочь!

Тем временем упомянутый рогоносец растерянно метался по городу, пытаясь хотя бы примерно оценить масштабы устроенного разгрома. Во-первых, отсутствовали стены, сползшие в ров, и лишь кое-где торчал из земли покосившийся частокол. Еще уцелела церковь архангела Гавриила, единственное в Алатыре каменное строение, а дома мирных жителей и немногочисленные общественные здания пребывали в живописном беспорядке: съехавшие набок крыши, выбитые окна, совсем недавно блестевшие дорогущими новомодными стеклами. Ну а во-вторых… да много чего было во-вторых, и черт заранее хватался за сердце, представляя размеры будущих компенсаций.

И нельзя было сказать, что их с оборотнем хитроумный план не удался. Еще как удался - забитые взрывчаткой тайные ходы сработали как гигантские пушки, выстрелив одновременно по вражескому лагерю ошметками пробравшихся в подземелья барыгов, камнями, всевозможным хламом, включая несколько дюжин пустых бутылок из-под гишпанийского. Вот только с зарядом, скорее всего несколько переборщили. А все Август, решивший покрасоваться перед невестой! Кашу, мол, маслом не испортишь, говорил. Ага, каши там как раз и не было.

Не выдержала свежая кладка подземных камор, правда каменщики об этом и предупреждали. Да, жалко конечно, что не получится разделить вину с ними, как бы этого ни хотелось - грех, однако. Черт не так чтобы очень боялся грехов, наоборот, они сопутствовали и составляли цель всей его сознательной жизни, но нынешнее положение обязывало быть предельно честным со своими. С чужими - не обязательно.

Грустные размышления Глушаты Преугрюмовича прервал негромкий голос из развалин бывшей корчмы "Три поросенка":

- Насяльника… насяльника… Барыги уходят от города.

Черт ухватил Шаха Ерезада за ворот обгоревшего халата и выдернул из провала подземного хода:

- Куда уходят?

- Не знаю, господин. Совсем-совсем уходят!

Глава 22

За тонкой стенкой походного шатра опять послышались громкие голоса и лязг оружия - охрана снова кого-то не пропускала. Не то чтобы им было жалко или из вредности ограничивали доступ народа к своему князю, просто меру надобно знать. А то прутся в любое время дня и ночи, особенно ночи, днем, видите ли, не хотят отвлекать государя от важных государственных дел. А то, что он которую неделю выспаться нормально не может, так это всем пофигу. Не всем, конечно, вот охрана за покоем присматривает.

Шум разбудил не только Николая - на соседней, стоящей с противоположной стороны кровати, высунула нос из-под одеяла любопытная русалка:

- Это к нам?

- А ты здесь причем? - удивился Шмелев. - Если кого-то и не пускают, так это ко мне.

- А я?

- А ты спи. Все приличные русалки должны днем спать.

- Так ночь же…

- А по ночам хороводы водить под луной. Да, именно хороводы, а не пытаться пролезть в чужую постель.

- Буду неприличной! - заупрямилась Яна. - А постель я хотела согреть.

- Летом?

- Ну и что?

Русалка решила больше не спорить - молча подошла и присела на самый краешек княжеской кровати. Посидела, помолчала и, решительно выдохнув, забралась целиком, положив голову Николаю на грудь. Сквозь тонкую шелковую сорочку явственно чувствовалось бешено стучащее девичье сердце. Причем его удары отдавались у Шмелева где-то в районе печени. Рука сама машинально погладила длинные волосы, разметавшиеся на половину походного ложа. Яна тихонько всхлипнула, прижалась сильнее и подвинулась повыше, пытаясь найти в темноте губы любимого человека.