Современная жрица Изиды - Всеволод Соловьев

— Но въ настоящую-то минуту нѣтъ опасности для жизни?

— Опасность для жизни продолжается уже нѣсколько лѣтъ; но вотъ она жива! удивительное, удивительное явленіе!

Онъ имѣлъ видъ глубоко заинтересованнаго человѣка.

Елену Петровну я засталъ опять всю распухшую, почти безъ движенія. Но прошелъ день — и она стала сползать съ кровати къ письменному столу и писала иной разъ по цѣлымъ часамъ, скрежеща зубами отъ боли. Она говорила мнѣ, что работаетъ цѣлую ночь; но этого я, конечно, не могъ провѣрить. Какъ бы то ни было, изъ-подъ ея пера выливались страницы и листы съ удивительною быстротою.

Теософическіе наши уроки оккультизма не представляли для меня особаго интереса — она не то что не хотѣла, а просто не могла сказать мнѣ что-либо новое. Въ состояніе пророческаго экстаза она не приходила, и я уносилъ нетронутой мою записную книгу, въ которую намѣревался записывать ея интересныя мысли, афоризмы и сентенціи. Я ждалъ обѣщанныхъ «феноменовъ», и это ее видимо мучило. Она стала приставать ко мнѣ, чтобы я печатно заявилъ о фактѣ явленія мнѣ «хозяина» въ Эльберфельдѣ и подтвердилъ этимъ дѣйствительность существованія махатмъ.

На это я отвѣчалъ ей, что, при всемъ моемъ желаніи сдѣлать ей угодное, никакъ не могу исполнить ея просьбы, ибо болѣе, чѣмъ когда-либо, убѣжденъ въ томъ, что никакой «хозяинъ» мнѣ не являлся, а былъ у меня только яркій сонъ, вызванный съ одной стороны нервной усталостью, а съ другой тѣмъ, что она заставила меня почти цѣлый вечеръ глядѣть на ослѣпительно освѣщенный портретъ.

Это доводило ее до отчаянія. Я уже дня два чувствовалъ, глядя на нее, что вотъ-вотъ произойдетъ какой-нибудь феноменъ. Такъ и случилось.

Прихожу утромъ. За громаднымъ письменнымъ столомъ сидитъ Елена Петровна въ своемъ креслѣ, необыкновенномъ по размѣрамъ и присланномъ ей въ подарокъ Гебгардомъ изъ Эльберфельда. У противоположнаго конца стола стоитъ крохотный Баваджи съ растеряннымъ взглядомъ потускнѣвшихъ глазъ. На меня онъ рѣшительно не въ состояніи взглянуть — и это, конечно, отъ меня не ускользаетъ. Передъ Баваджи на столѣ разбросано нѣсколько листовъ чистой бумаги. Этого прежде никогда не бывало — и я становлюсь внимательнѣе. У Баваджи въ рукѣ большой толстый карандашъ. Я начинаю кое-что соображать.

— Ну, посмотрите на этого несчастнаго! — сразу обращается ко мнѣ Елена Петровна, — вѣдь на немъ лица нѣтъ… Онъ доводитъ меня до послѣдняго! Воображаетъ, что здѣсь, въ Европѣ, можно вести такой же режимъ, какъ въ Индіи. Онъ тамъ кромѣ молока и меду ничего не ѣлъ — и тутъ то-же дѣлаетъ. Я говорю, что если онъ такъ будетъ продолжать, то умретъ, а онъ и слушать не хочетъ. И то ужь сегодня ночью былъ припадокъ…

Затѣмъ она отъ Баваджи перешла къ Лондонскому Психическому Обществу и снова стала убѣждать меня относительно «хозяина». Баваджи стоялъ, какъ истуканъ — въ нашемъ разговорѣ онъ не могъ принимать участія, потому что не зналъ ни одного слова по-русски.

— Однако такая недовѣрчивость къ свидѣтельству даже своихъ глазъ, такое упорное невѣріе, какое у васъ, — просто непростительно. Это, наконецъ, грѣшно! — воскликнула Елена Петровна.

Я въ это время ходилъ по комнатѣ и не спускалъ глазъ съ Баваджи. Я видѣлъ, что онъ, какъ-то подергиваясь всѣмъ тѣломъ, таращитъ глаза, а рука его, вооруженная большимъ карандашомъ, тщательно выводитъ на листѣ бумаги какія-то буквы.

— Посмотрите… что такое съ нимъ дѣлается! — крикнула Блаватская.

— Ничего особеннаго, — отвѣтилъ я, — онъ пишетъ по-русски!

Я видѣлъ, какъ все лицо ея побагровѣло. Она закопошилась въ креслѣ съ очевиднымъ желаніемъ подняться и взять у него бумагу. Но она, распухшая, съ почти недвигавшимися ногами, не могла скоро этого сдѣлать. Я подбѣжалъ, схватилъ листъ и увидѣлъ красиво нарисованную русскую фразу.

Баваджи долженъ былъ написать на неизвѣстномъ ему русскомъ языкѣ: «Блаженны вѣрующіе, какъ сказалъ Великій Адептъ». Онъ хорошо выучилъ свой урокъ, онъ запомнилъ правильно форму всѣхъ буквъ, но… пропустилъ двѣ въ словѣ «вѣрующіе», пропустилъ ѣ и ю.

— Блаженны врущіе! — громко прочелъ я, не удерживаясь отъ разобравшаго меня хохота. — Лучше этого быть ничего не можетъ! О, Баваджи! надо было лучше подготовиться къ экзамену!

Крохотный индусъ закрылъ лицо руками, бросился изъ комнаты, и я разслышалъ вдали его истерическія рыданія.

Блаватская сидѣла съ искаженнымъ лицомъ.

— Такъ вы думаете, что это я подучила его? — наконецъ крикнула она, — вы считаете меня способной на такую вопіющую глупость!.. Это надъ нимъ, бѣднымъ, «скорлупы» спиритическія забавляются… а мнѣ вотъ такая непріятность!.. Богъ мой, такъ неужели бы я, еслибъ захотѣла обмануть васъ, не могла придумать чего-нибудь поумнѣе! вѣдь это ужь черезчуръ глупо!..

Показаніе m-me де-Морсье.

Lorsque Bavadjée passa à Paris au mois de Septembre il me dit ceci à peu près: «A vous on peut tout dire, je puis bien vous raconter que m-me Blavatsky, sachant qu'elle ne pouvait gagner m-r Solovioff que par l'occultisme, lui promettait toujours de lui enseigner de nouveaux mystères à Wurtzbourg et même elle venait me demander à moi: „Mais que puis-je lui dire encore? Bavadjée, sauvez-moi, trouvez quelque chose-etc-je ne sais plus qu'inventer…“

E. de Morsier[71].

Съ этого неудавшагося феномена дѣло пошло быстрѣе, и я видѣлъ, что скоро буду въ состояніи послать мистеру Майерсу и всѣмъ заинтересованнымъ лицамъ весьма интересныя добавленія къ отчету Психическаго Общества.

XIX

Русское писаніе Баваджи, съ его «блаженны врущіе», сразу подвинуло мои дѣла. Блаватская все еще сильно страдала; но уже могла кое-какъ пройтись по комнатамъ. Работала она, несмотря на болѣзнь свою, въ четыре руки: доканчивала статьи для «Русскаго Вѣстника», писала фантастическіе разсказы, переводила, ужь не помню что, для своего «Theosophist'а», готовилась къ начатію «Тайнаго ученія»[72]. Въ скоромъ времени долженъ былъ пріѣхать къ ней изъ Англіи Синнеттъ, которому она намѣревалась диктовать новую правду «о своей жизни».

Покуда же, въ полномъ одиночествѣ, она тосковала и никакъ не могла обойтись безъ меня. Я долженъ былъ, во что бы ни стало, воспользоваться этимъ временемъ, а то появятся ея «нерусскіе» друзья — и она ускользнетъ отъ меня.

Она ежедневно, когда я приходилъ къ ней, старалась сдѣлать мнѣ что-нибудь пріятное, то-есть произвести какой-нибудь маленькій «феноменчикъ»; но ей никакъ этого не удавалось. Такъ, однажды, раздался ея знаменитый «серебряный колокольчикъ» — и вдругъ возлѣ нея что-то упало на полъ. Я поспѣшилъ, поднялъ, — и у меня въ рукѣ оказалась какая-то хорошенькая, тонкой работы и странной формы, маленькая серебряная штучка. Елена Петровна измѣнилась въ лицѣ и выхватила у меня эту штучку. Я многозначительно крякнулъ, улыбнулся и заговорилъ о постороннемъ.

Въ другой разъ я сказалъ ей, что желалъ бы имѣть настоящую розовую эссенцію, приготовляемую въ Индіи.

— Очень жаль, у меня такой нѣтъ, отвѣтила она, — вообще сильно пахучихъ веществъ я не люблю и не держу; но не ручаюсь, что вы не получите изъ Индіи розовую эссенцію, ту самую, о которой говорите, — и даже весьма скоро.

Слѣдя за ней съ этой минуты, я отлично видѣлъ, какъ она отворила одинъ изъ ящиковъ своего стола и вынула оттуда что-то. Потомъ, черезъ полчаса времени, она, походивъ около меня, очень ловко и осторожно опустила мнѣ въ карманъ какой-то маленькій предметъ. Еслибы я не наблюдалъ каждаго ея движенія и не понималъ, зачѣмъ именно она кругомъ меня ходитъ, я, вѣроятно, ничего бы и не замѣтилъ.

Но я тотчасъ же вынулъ изъ кармана маленькій плоскій пузырекъ, откупорилъ его, понюхалъ и сказалъ:

— Это не розовая эссенція, Елена Петровна, а померанцевое масло — вашъ «хозяинъ» ошибся.

— Ахъ, чортъ возьми! — не удержавшись воскликнула она.

Наконецъ насталъ рѣшительный день и часъ. Я пришелъ и увидѣлъ, что она въ самомъ мрачномъ и тревожномъ настроеніи духа.

— Что съ вами, на васъ лица нѣтъ! Случилось что-нибудь? — спросилъ я.

— Я получила сегодня такія возмутительныя, подлыя письма… лучше бы и не читала! — воскликнула она, вся багровѣя и съ признаками того раздраженія, во время котораго она совсѣмъ теряла голову и была способна на всевозможныя глупости, о которыхъ потомъ, вѣроятно, часто жалѣла.

— Отъ кого же письма? Изъ Лондона?

— Да, изъ Лондона, все равно, отъ кого… отъ обманныхъ друзей, отъ людей, которымъ я дѣлала одно только добро и которые готовы наплевать на меня теперь, когда мнѣ именно нужна вся ихъ поддержка… Ну, что жъ, ну и конецъ всему! Ну, и поколѣю! Такъ имъ отъ этого нешто легче будетъ!.. Совсѣмъ плохо, другъ мой, такія дѣла! Дрянь — дѣла, хуже не бывало!..

— Да, вотъ… такія дѣла, — сказалъ я, — а вы тутъ игрушечками занимаетесь, феноменчики мнѣ устроиваете.

Она блеснула на меня глазами и пробурчала:

— Такъ вѣдь вамъ же все феноменовъ требуется!

— И изъ Россіи есть письмо, — прибавила она ужь инымъ тономъ, — моя милая X. пишетъ… ѣдетъ сюда, ко мнѣ, на дняхъ будетъ.