Осени не будет никогда - Дмитрий Липскеров

Совсем скоро Сашенька Бове вышла замуж за Зураба, а Душко вручили орден Мужества и повысили в звании до старшины. Он служил справно и частенько навещал Сашеньку, подтягиваясь для нее аж по триста раз… Служил он на месте Пожидаева, которого с почестями проводили на преждевременную пенсию. Был большой банкет, на котором инвалиду вручили новенький стеклянный глаз, почему-то зеленого цвета. Родной-то был коричневым!.. Плакала растроганная Алия Марковна, приобретшая недавно в зоомагазине щеночка королевского пуделя.

А потом Тверское отделение потрясло известие, что полковника Журова переводят работать в министерство, с большим кабинетом и личной секретаршей. Для орального секса, считали все.

Как он ее любил! Вова Рыбаков, алкоголик с детских лет, более не потреблял спиртных напитков. Он любил ее, а на другое не хватало времени.

Мятникова привела его в порядок, почистила, помыла, стала доставать из почтового ящика корреспонденцию, которая поступала в таком количестве, что трудно было всю ее переварить. Оказалось, что Владимир Рыбаков самый известный русский художник из ныне живущих, о нем написана даже исследовательская книга.

Впрочем, Лиля никаких работ в доме не нашла, кроме ангела на стене. Зато она обнаружила банковский чек на Вовино имя из самого старого швейцарского банка на фантастическую сумму. Кто ему подарил такие деньги, так и не удалось выяснить, сколько бы Мятникова ни обращалась с запросами в разные заграничные инстанции.

Вскоре листья, превратившиеся в бумажные чеки, вновь оборотились в свое прежнее состояние, только этой осенью деревья стояли какие-то обглоданные. Те товарищи, которые нарвали себе бумагу с веток, вскоре вместо нее обнаружили обычные осенние листья. Но как они пахли!..

А он не пил и потому не рисовал. Он понимал, что если пить, то не любить…

А еще потом Вова Рыбаков умер. Сделал он это во сне, его душу подхватил ангел, слетевший со стены, и понес ее в рай.

Похороны были печально-светлыми, чудесно говорили представители Союза Художников, какие-то неизвестные Мятниковой друзья Вовы… Она почти не плакала, так как плакала навзрыд совсем незнакомая пожилая женщина с лицом, похожим, на ангельский лик со стены.

— Успокойся, дорогая! — утешал женщину пожилой офицер. — Я прошу тебя, Милочка!..

Рядом с могилой Вовы имелась совсем старая, усыпанная сплошь свежими осенними листьями, на которой еле прочитывалась фамилия — Скуловатова и еще одно слово — … биологии. Остальное было затерто. Впрочем, на могилу эту внимания никто не обратил…

На сороковины Мятникова уже знала, что беременна. Она решила, что сохранит чек до совершеннолетия будущего ребенка, а уж потом пусть Билл сам решает. Давая своему будущему ребенку это имя, она нисколько не думала о правильности выбора, была уверенна, что это американское name сделает ее отпрыска счастливым.

Директор конторы по борьбе с грызунами получил по почте от своей сотрудницы Мятниковой заявление об уходе, чем был ужасно расстроен, но, вспомнив силиконовые губки своей маленькой свинки, жал коротким пальцем кнопку селектора…

Зинка Зюкина, купившая огромную квартиру на Брайтоне, три автомобиля и кучу бриллиантов, прочитав в русской газете о смерти Вовы, так обрадовалась, что на счастье закатила пирушку с цыганами. Она в уме подсчитывала, на сколько теперь творения убогого Рыбакова станут дороже.

Одно лишь мучило Зинку. Каждую ночь ей во сне стал являться какой-то старик с всклокоченный бородой и грозно кричал сквозь пространство:

— Отдай картины! Мои это! Я за них столько заплатил!..

Этот старик так ее со временем достал, что пришлось обращаться к специалистам по нервным системам. Совсем добила Зинку угроза международного суда. Россия выставила иск своей гражданке о нелегальном вывозе предметов искусства за рубеж… И уже самое последнее и страшное: просыпаясь ночами, Зинка обнаруживала в постели с собой некоего субъекта, которого ранее принимала за ангела, соскребанного со стены художника еще в Москве. Ангел сходил с подрамника, забирался к ней в постель, но при ближайшем рассмотрении оказывался уж слишком черен лицом, с пробивающимися рожками на голове и предлагал крылатый нечисть всякие непристойности…

Через две недели после первых событий на Страстном бульваре Саньке в местном травмопункте сняли гипс, но он еще долго потом вспоминал обстоятельства, при которых заполучил десятый перелом… А финн, что привез в Москву продукцию фирмы «Валио», уже через два дня пересек границу России в обратную сторону, но не под русскую, печальную песню, а под старый добрый финский рок-н-ролл…

Очень повезло Хренину. Его не только не посадили, а даже забыли все его прегрешения вовсе, оставив служить под началом Душко…

В одну из ночей лысый почему-то проснулся и, стоя возле зарешеченного окна палаты, вдруг ощутил мысль.

Я человек, подумал он.

Билл без труда раздвинул прутья решетки и выбрался на волю.

Он шел по утренней Москве и повторял про себя: «Я — человек!». Куда он направлялся, сам не знал, просто шел под осенним дождичком вникуда. По ходу чуть было не спрыгнул в открытый люк, но удержался от соблазна и вновь сказал:

— Я — человек!

Проходя мимо гостиницы «Националь», лысый увидел автобусы с заезжающими. А еще он почувствовал запах, который был не сравним ни с каким другим.

Лысый подошел к одному из автобусов и вытащил из багажного отделения нужный чемодан. У него было мало времени, а потому он здесь же поднял крышку канализационного люка, забрался в него и полез в глубину. Он знал, что успеет…

Взрыв прогремел в восемь утра и последнее, что проговорил лысый смешалось в грохоте, подорванного тротила. А последними его словами были — «Слизькин, Василий Кузьмич» и… «Мятникова».

Он выполнил свое предназначение и, хоть позже, разделил свою судьбу с судьбой хозяина. Он спас сотни человек, но настоящей медали у него так никогда и не было…

Проснувшись на следующее утро после блинов, Иван Шашкин поскакал в туалет, на ходу успокаивая свой детородный орган, который так и вырывался из сатиновых трусов… Он с удовольствием помочился, а когда вышел в коридор и увидел свою инвалидную коляску, вспомнив, что был парализованным долгие годы, сначала обалдел, а потом заплакал от счастья… Жены Антониды дома не было, а потому он прыгал возле окна и кричал так громко, как только мог:

— Спасибо тебе, Господи! Спасибо!…

Германия, Москва, 2004 год