В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора - Анна Уайтлок

Переговоры с французской стороной возобновились, и к марту Екатерина Медичи написала Фенелону, что ее сын передумал и теперь «всей душой жаждет этого союза». Король Карл отправил в Англию своего посланника де Фуа; переговоры продолжались весной и летом 1571 г. Хотя Елизавета, по словам ближайших ее советников, «была более склонна к браку, чем до тех пор», религия по-прежнему оставалась камнем преткновения. Хотя королева дала понять, что Анжу придется приспосабливаться к законам ее страны, французы неуклонно требовали, чтобы Анжу и его слуги могли «свободно» исповедовать свою веру.[589] Как писал Уолсингем, потребность в таком союзе оказалась так велика, что все оговорки можно было оспорить: «Когда я задумываюсь о положении ее величества, и дома, и за границей… о том, как она подвержена иноземной угрозе, которая отпадет лишь в случае этого брака, я не представляю, что будет с ней, если дело расстроится».[590]

9 июля французский посол с радостью передавал Екатерине Медичи слова, сказанные королевой одной из ее фрейлин, когда они были наедине. Елизавета «по собственной воле говорила о герцоге» и дала понять, что, несмотря на ее сомнения из-за разницы в возрасте и религии, она «решилась на брак». Естественно, Елизавета обращалась к своим камер-фрейлинам за советом и поддержкой; особенно она боялась, что Анжу будет презирать ее, если окажется, что она не способна к деторождению.

Королева попросила Элизабет Файнс де Клинтон, графиню Линкольн, и леди Фрэнсис Кобэм – «двух самых верных своих приближенных», которым «она доверяла» больше, чем остальным, «свободно высказать ей» их мнение о браке. Леди Кобэм сказала, что «счастливейшими всегда являются браки, когда супруги ровесники или приблизительно одного возраста, в ее же случае положение неравное»; однако она выражала надежду: «раз Богу было угодно, чтобы она была старше», то и герцог «удовольствуется другими ее достоинствами». Леди Клинтон, которая знала Елизавету с детства и понимала, как важно ее успокоить, благоприятно отзывалась об Анжу, «чья юность, – по ее словам, – не должна наполнять вас страхом, ибо он добродетелен, и вашему величеству легче будет угодить ему, чем любой другой правительнице на свете».[591] Елизавета обещала «излить на принца всю свою любовь… любить и почитать его как своего господина и мужа» и выразила надежду, что этого ему будет довольно.

И все же ее не покидали сомнения. Получив портрет Анжу, Елизавета снова забеспокоилась из-за «разницы в возрасте между ней и герцогом». Учитывая «время жизни», ей «должно быть стыдно» выходить замуж за столь молодого человека.[592] Фенелон снова убеждал ее в том, что она будет подходящей женой для Анжу. Герцогу же он писал: «Господь так хорошо сохранил ее величество, что время не уменьшило ее красоты и совершенства, а вы выглядите старше своих лет; и герцог выказал неизменное желание их союза». Он уверял Елизавету, что она найдет в герцоге «все, что можно пожелать для своей чести, величия, безопасности и мира в государстве и личное счастье для себя».[593]

Елизавета предложила, чтобы Анжу инкогнито приехал в Англию и встретился с ней. Он отказался; Елизавета оставалась непреклонной: она не выйдет за принца, которого не видела. Несмотря на все уверения Фенелона в горячем желании герцога жениться на ней, в октябре Анжу заявил, что не женится на Елизавете ни при каких обстоятельствах. Он стал настолько «набожен», что слушал мессу по два или три раза на дню.[594] После нескольких месяцев переговоров и ложных обещаний надежды на брак с ярким молодым французом испарились.

Глава 23

Добиться ее смерти

В письме к Генри Буллинджеру летом 1571 г. Роберт Хорн, епископ Винчестерский, писал об «опасном и ужасном состоянии возбуждения», которое владело английским правительством «в течение почти трех последних лет». Елизавету и ее советников не только «потрясают вероломные нападки наших иноземных врагов», но они угрожают и дома «внутренними беспорядками», которые Хорн назвал «измышлениями и порождением папства». Папа Пий V призывал «отчаянных людей», которые то и дело «осаждали хрупкую фигуру благороднейшей девственницы Елизаветы почти бесконечными нападками и упорно добивались ее смерти либо от яда, либо от насильственных действий, при помощи колдовства, измены и любыми другими способами… какие только можно себе представить и на которые страшно даже намекать».[595]

Необходимо было предпринять решительные действия, способные противостоять растущим угрозам жизни королевы. В апреле, после созыва парламента, лорд – хранитель Большой печати Томас Нортон выступил с решительной речью. Он напомнил парламентариям, что «ее величество была и остается единственным столпом и опорой всей нашей безопасности». Поэтому, продолжал он, «забота, молитвы и все усилия парламента должны быть направлены на сохранение ее жизни и положения».[596] Были предприняты дальнейшие меры по «приведению католиков к порядку». По одному акту запрещалось приобретать, распространять и читать папские буллы. Всем подданным ее величества запрещалось вступать в какие-либо отношения с Римом – как лично, так и через посредство других людей.[597] Согласно другому акту, государственной изменой, караемой смертью, объявлялись действия, направленные на то, чтобы «умышлять, воображать или принимать меры, ведущие к смерти или телесным повреждениям королевы, предпринимать действия против короны, писать или предсказывать, что Елизавета – не законная королева, или в публикации, в речи, на письме и т. д. объявлять ее еретичкой, сектанткой, тираном, неверной, узурпатором или призывать какое-либо иноземное государство к вторжению.[598] Более того, тех, кто назовет в печати любое лицо наследником престола, кроме «прямых потомков» ее величества, ждет тюремное заключение сроком в один год. Тяжким преступлением объявлялись и домыслы о продолжительности жизни королевы, «с помощью воздвижения или изготовления статуи или фигурок, или составления гороскопа, или подсчетов, или любого пророчества, колдовства или заклинаний».[599] Страну разделила незримая граница, линия фронта; отныне католиков считали предателями на основании одной их веры.

12 апреля 1471 г. схватили Чарлза Бейли, молодого шотландца, служившего курьером у Джона Лесли, епископа Росса, доверенного лица Марии Стюарт в Лондоне. Бейли арестовали, когда он прибыл в Дувр на корабле, шедшем из Нидерландов. При обыске у него нашли несколько бунтарских книг и обличительных писем, адресованных епископу. Был сделан вывод о наличии заговора с целью убийства королевы и вторжения в Англию.[600] Сесил немедленно приказал отправить Бейли в лондонскую тюрьму Маршалси, где его содержали под строгой охраной.[601]