Волкодав - Мария Васильевна Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шамарган зло блеснул глазами, но ерепениться не стал – молча отправился за арфой. Волкодав для себя сделал вывод, что бывший Хономеров человек очень хотел задержаться на корабле. Даже ценой унижения. Ведь слова Аптахара можно было истолковать и как обвинение в воровстве, требовавшее разбирательства, если не боя. Те же Гверн или Рысь, к примеру, нипочём не стерпели бы подобного. Да им бы Аптахар, блюдя товарищество, никогда ничего даже отдалённо похожего и не сказал бы.
Для Шамаргана никто не подумал открывать кормовой палубный лаз, под которым, собственно, сохранялись в трюме пожитки. Пришлось парню спускаться вниз возле очажка и пробираться дальше на четвереньках, а после и вовсе ползком. Сегваны посмеивались, слушая сквозь палубные доски его возню и приглушённую ругань. Знай гадали, за что он там зацепился – и каким местом. К их некоторому разочарованию, Шамарган, юркий и гибкий, справился гораздо быстрее, чем они ожидали. Вернувшись, он сел поблизости от Аптахара, утвердил свой инструмент на колене и принялся настраивать. Арфа издавала звуки, от которых сегваны преувеличенно морщились и мотали кудлатыми головами.
– Начнёшь не в лад бренчать – отберу да об твою же башку раскрошу! – грозно предупредил Аптахар.
Шамарган ничего не ответил, и не было похоже, чтобы он испугался. Стращали карася, что в пруду потонет… усмехнулся про себя Волкодав.
Аптахар же начал повествование. Венн наполовину ждал, что опять услышит балладу о смелых наёмниках, сгинувших у стен осаждённого города из-за вероломства полководца. Однако ошибся.
Кто кого воевал – отошло, погрузилось во тьму.
Не о битвах и военачальниках будет рассказ.
Просто город был взят, и войска разгромили тюрьму,
И в глубоком и тёмном подвале увидели нас.
«Кто такие?» – «Ворьё и разбойники, конченый люд.
Мы купцов потрошили по дальним дорогам страны.
На руках наших кровь, мы творили насилье и блуд
И к паскуднейшей смерти за это приговорены!»
Волкодав сразу понял, что петь Аптахар, в отличие от сына, пустившего корешки в Галираде, так и не выучился. Он и прежде не пел по-настоящему, а либо горланил, либо, вот как теперь, пытался говорить нараспев. И не подлежало сомнению – сохранись у него вторая рука, он не перебирал бы струны, извлекая мелодию, а терзал их громко и достаточно бестолково, помогая себе немногими затверженными сочетаниями звуков.
Нет уж. Как говорили в таких случаях соплеменники Волкодава – «Лучше, если воду будут носить ведром, а сено перекидывать вилами, но не наоборот!» Хорошо, то есть, что на арфе играл всё-таки Шамарган, а не Аптахар. Молодой бродяга быстренько уловил связный мотив – насколько это было вообще возможно в лишённом особого строя пении Аптахара – и уверенно ударил по струнам, оттеняя рассказ то суровыми, то угрюмыми, то нагловатыми переборами.
И сломавшим ворота понравился дерзкий ответ.
«Что за глупость – на площади вешать таких удальцов!
Собирайте мечи, выходите на солнечный свет:
Не окажутся лишними несколько добрых бойцов!»
Так мы стали законными чадами Бога Войны.
Там, где мы проходили, расти прекращала трава.
Не указ нам ни совесть, ни праздное чувство вины:
Бей, ты прав!.. Это – враг!.. Остальное – пустые слова.
За кого – не упомнить, но пьянствовали без вина
И рубили, рубили, и счёт не вели головам…
А потом неожиданно кончилась эта война
И войска разбрелись по давно позабытым домам.
Ну а мы? Нас не ждал ни далёкий, ни близкий удел.
И спокойною жизнью зажить мы смогли бы навряд.
Но бывает ли так, чтобы долго скучал не у дел
Бесшабашный, отважный и лютый наёмный отряд?
Обязательно сыщется в ссоре с соседом сосед,
Или чают подмоги для бунта в каком-то краю,
Или – бунт усмиряют… И так до скончания лет.
Это значит, что жив наш закон: заплатили – воюй!
Мы косили косой, мы рубили и били подряд
Без пощады любого, о ком говорили: «Вот враг!»
Да разгневались Боги… и кровью политый отряд
Превратили однажды в свирепую стаю собак.
Может, думали Боги – вот тут-то мы пустим слезу
И у храмовых стен завывать устремимся бегом?..
А ничуть не бывало! Ведь злые собаки грызут
Очень даже исправно любого, кто назван врагом.
Псу не надобны деньги, он служит за вкусную кость,
За хозяйскую ласку, за коврик в непыльном углу,
За возможность кусать, изливать кровожадную злость…
И ему безразлично, служить ли добру или злу.
Вот и нас, превращённых, недолго снедала тоска.
Вмиг нашёлся хозяин для четвероногой орды.
Мы почуяли крепкую длань на своих поводках
И носами припали к земле: «Укажи нам следы!..»
И доныне мы носим обличье клыкастых зверей,
Чья забота сражаться, как только приказ прозвучит.
Если встретите нас – уходите с дороги скорей
И молитесь, чтоб мы не за вами летели в ночи…
Шамарган последний раз прошёлся по струнам, завершив игру россыпью созвучий, извлечь которые из арфы сумел бы не всякий песенник. Лицедей, однако, так владел своим инструментом, что сегваны и Волкодав услышали в говоре струн сразу многое. И рык псов, настигших добычу, и плач перепуганной жертвы, и властность хозяина, насылающего свирепых ищеек.
– Ну как тебе, венн, песня? – отдышавшись, не без некоторого вызова спросил Аптахар. – У вас там в лесах нет небось ни одного подобного сказа. Вы, я слышал, поёте больше про то, как ваши прабабки диких зверей обнимали!
Рысь, Гвернмар и другие мореходы стали заинтересованно ждать, что скажет Волкодав. И тот, поразмыслив, ответил:
– Нашим прабабкам всяко далеко до вашей Ордлы Рыбачки, так что вы, сегваны, и тут нас превзошли.
Корабельщики отозвались дружным хохотом. Это сказание знали все. Прекрасной обитательнице Островов, жившей, как полагается, в незапамятные времена, понадобились крепкие сыновья для мести
