Отбившийся голубь. Шпион без косметики. Ограбление банка - Уэстлейк Дональд Эдвин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Анджела выглянула из окна, показала пальцем и спросила:
— Это не они?
— Нет, это «понтиак».
— Правда? — Анджела проводила машину глазами. — А они на чем ехали?
— На «шевроле».
— Не понимаю, какая между ними разница, — призналась она.
— Никакой.
Анджела взглянула на меня, дабы убедиться, что я не шучу, и спросила:
— Как же тогда ты их различаешь?
— По узору на капоте. У всех машин компании «Дженерал моторс» разные узоры, чтобы продавцам было легче назначать цену. — Я посмотрел на часы, встроенные в приборный щиток. Они шли и показывали без семи двенадцать. — Мы опаздываем.
Анджела взглянула на свои наручные часики, пребывавшие в более–менее рабочем состоянии, и сказала:
— Пожалуй, не стоит больше ждать.
— Мне бы хотелось, чтобы нас пасли несколько агентов ФБР, пока мы будем на собрании, — объяснил я. — Так, на всякий случай.
— Ладно, больше ждать нельзя, Джин, — решила Анджела. — Может, в полночь там запрут двери, или еще что–нибудь, а самое главное для нас — попасть туда.
Я пожал плечами, бросил последний взгляд на юг вдоль Бродвея и ответил:
— А, черт с ними. Ладно, поехали.
— Хорошо, — сказала она и снова втиснула «мерседес» в поток машин.
(Не судите строго за очень–очень лирическое отступление. Я уже говорил, какие чувства охватывают меня при виде нарядов Анджелы, но когда я вижу ее в автомобиле, чувства эти делаются вдвое, если не втрое острее. Когда эта лощеная красотка сидит на водительском кресле прекрасной машины, нажимая длинными стройными ножками на педали, обхватив длинными тонкими пальчиками руль и вскинув точеную белокурую головку, во мне просыпается сатир с раздвоенными копытами и прочими причиндалами. Ну а то, что она — превосходный водитель — разве что слишком осторожничает и теряется в пиковых положениях, — и вовсе сводит меня с ума. Даже будь у Анджелы завязаны глаза, я все равно поехал бы с ней куда угодно.)
Как бы там ни было, но пока мы проехали двадцать кварталов, я, к счастью, отвлекся от своих напастей, а когда Анджела ловко втиснула «мерседес» на свободный пятачок за углом Бродвея и 88–й улицы, я привлек ее к себе и, не отдавая отчета в своих действиях, крепко поцеловал. Но мгновение спустя Анджела совершенно обескуражила меня. Она заморгала, смутилась и спросила:
— Ну зачем это?
— О, черт побери! — воскликнул я и выбрался из машины. Мы обогнули угол и оказались на Бродвее. Я по привычке облачился в костюм — я всегда надевал его, идя на собрание, — а поверх костюма натянул свой старый потрепанный черный дождевик с дырявыми карманами. Головного убора у меня не было, и волосы уже намокли.
По настоянию Анджелы мы заехали к ней домой. Пока она бегала переодеваться, я ждал в машине (при виде меня и даже при упоминании моего имени отец Анджелы хватался за сердце). Теперь она, разумеется, выглядела так, что мне хотелось тотчас же затащить ее в какое–нибудь теплое, сухое, милое уединенное местечко, чтобы содрать с нее одежду в приемлемых жилищных условиях. Брючки на сей раз были белые, а сапожки — красные. На Анджеле было что–то вроде куртки автомобилиста, темно–зеленое, с отороченным мехом капюшоном. Она шла рядом со мной, натянув капюшон на голову, засунув руки в высокие карманы куртки, и ноги ее при каждом шаге сверкали белыми и красными вспышками. Короче говоря, разумнее всего сейчас было бы заняться поисками какого–нибудь сеновала.
Но вместо этого мы обогнули угол и подошли к клубу «Парни с приветом».
На углу разместилось кафе, где подавали еврейские лакомства, а рядом с ним — винная лавка. Два эти заведения стискивали с боков дверь с окошками, на которых вязью было выведено: «Парни с приветом». Мы с Анджелой вошли в эту дверь и увидели прямо перед собой длинную крутую лестницу, которая вела сквозь полумрак на тускло освещенную площадку. Мы поднялись. Я насчитал двадцать семь ступенек.
Наверху была коричневая металлическая дверь, а на ней — две бумажки, приклеенные липкой лентой. На одной было начертано: «Светский клуб Южной стороны «После дождичка в четверг“. Допускаются только члены клуба», а на второй: «Стучите».
Анджела взглянула на бумажки и сказала:
— Джин, но ведь сегодня четверг. И дождь.
— Знаю.
— Ты уверен, что нам сюда? Тут написано: «Светский клуб Южной стороны».
— А что тут, по–твоему, должно быть написано: «Клуб террористов Южной стороны»? Тут даже не Южная сторона, тут Вест–Сайд.
Анджела посмотрела на меня, и ее глаза тускло блеснули в свете пятнадцативаттной лампочки, висевшей над нашими головами.
— Джин, — прошептала она, — кажется, мне страшно.
— Что ж, вовремя спохватилась, — буркнул я и постучал в дверь.
Нам тотчас открыл Несносный Снежный Человек в темносинем костюме. Росту в нем было, наверное, шесть футов и восемь дюймов, а физиономия напоминала связку бананов.
— Хм? — спросил он голосом, похожим на рокот камнепада в шахте.
— Эй, вы там, — сказал я. — Мы пришли на собрание.
Он стоял, незыблемый и безмолвный, и только медленно моргал тяжелыми веками. Его челюсть слегка отвисла. Он стоял и загораживал дверной проем. Ни дать ни взять валун, какими затыкали лазы в пещеры.
Анджела высунулась из–за моего локтя и шепнула стражу ворот:
— Собрание, понятно? Мистер Юстэли.
Он поднял тяжелую десницу, тоже похожую на связку бананов, и помахал ею со словами:
— Не… Неверно.
После чего захлопнул дверь. Анджела посмотрела на меня.
— Джин, а может, это розыгрыш? После всех наших треволнений, и вдруг — розыгрыш?
— Ой, Господи, — воскликнул я и снова постучал в дверь; когда она открылась, я сказал чудовищу: — Меня зовут Рэксфорд, я из СБГН. Ступай и спроси Юстэли, он подтвердит, что я свой.
— Не… — повторил он и опять закрыл дверь.
Анджела сказала:
— Джин, если это ваша с Мюрреем выдумка, я никогда…
— Проклятье! — заорал я. — Пароль! Я забыл про этот дурацкий пароль!
И я постучался в третий раз.
Чудовище открыло и приняло весьма грозный вид. Показав мне одну из своих лап, оно сказало:
— Поди прочь.
— Зеленые рукава, — ответил я. — Верно? Зеленые рукава.
Казалось, я нажал какую–то кнопку на приборном щитке чудовища. Лапа повисла как плеть, чудовище неуклюже отступило на несколько шагов и пригласило нас войти жестом, похожим на движение ковша паровой землечерпалки.
Мы очутились в крошечной каморке без окон и какой–либо мебели. Толстые бурые портьеры справа от нас, очевидно, скрывали еще одну дверь, а слева была распахнутая настежь дверца, ведущая в тесный гардероб.
Чудовище закрыло за нами входную дверь и зарокотало:
— Оружие вон туда, на стол.
«Вон туда» означало гардеробную. Я заглянул в нее и увидел стол, заваленный орудиями насилия и дебоша: пистолетами, ножами, кастетами, дубинками, кусками труб, полосками сыромятной кожи, катушками проволоки, бутылками с какими–то мутными жидкостями. Бутылки стояли батареей, каждая была любовно снабжена картонкой с номером.
Я сделал глотательное движение, дабы голос не подвел меня, и сказал:
— Я безоружен. Мы не принесли никакого оружия.
Чудовище приблизилось вплотную.
— Обыск, — объявило оно и принялось охлопывать меня лапищами: бум, бум, бум. Оно и удивилось, и опечалилось, не найдя при мне ничего более смертоносного, чем пилочка для ногтей. Чудовище призадумалось, не изъять ли ее (просто на память), потом пожало плечищами и вернуло пилочку.
Когда оно повернулось к Анджеле, я сказал:
— Погоди–ка.
— Обыск, — ответило чудовище голосом, похожим на отдаленные раскаты грома.
Судя по его физиономии и голосу, чудовище не рассчитывало получить массу удовольствия, лапая Анджелу, но тем не менее я знал, что нельзя позволить ему произвести обыск. Если я буду стоять истуканом и смотреть, как он охлопывает Анджелу — бум, бум, бум, — между нами все будет кончено, уж это точно. Кто же тогда наладит мне печатный станок? Кто заплатит за квартиру? (Я уж не говорю о красных бюстгальтерах.) Поэтому я сказал: