Джек Восьмеркин американец - Николай Смирнов

Тут начали звать в контору обедать. Джек вошел вместе со всеми, но, пока рассаживались за столами, он тихо скрылся и побежал осматривать рамы.

Рамы стояли у стены старого дома. Их было много, и они были хорошо сделаны, на некоторых даже форточки были. Джек смерил четвертью одну раму и прикинул размер к оконному отверстию в стене. Пришлось в самый раз. Значит, Николка давал мерку в город. И Джеку опять стало обидно, что только один он в коммуне ничего не знал о таких важных делах.

Он сел у рам и задумался. Но думал он уже не об обиде, а о том, где взять стекла и как их вставить собственными силами. Тут же он решил, что с этим, конечно, коммуна справится. Можно продать яблоки или часть кур. Зато теперь мастерская наверняка откроется, и коммунары не будут сидеть зимой сложа руки.

Когда Джек вернулся в контору, обед был в полном разгаре. Пахло винегретом и пирогами. Коммунары сидели вперемежку с рабочими и весело разговаривали. Джеку освободили местечко, он сел. Николка заметил его и через стол крикнул:

— Куда же ты все пропадаешь, Яша? Расскажи гостям об Америке, они твоей речью заинтересовались.

Джек посмотрел на Николку грозно, но потом улыбнулся и начал рассказывать об американских железных дорогах. Но об Америке говорили недолго, перешли на разговоры о коммуне. Николка и Капралов рассказали о новом плане работ, о теплице, мастерской. Когда Орлов узнал, что в коммуне мало инструментов, он поднялся и заявил, что мастерские могут снабдить коммуну и пилами и топорами. Кое-что и другое найдется. Джек пробрался к Николке и шепнул ему:

— Заяви, что мы их ребят молоком снабжать будем и яйцами.

Николка встал, поблагодарил шефов и сказал, что коммуна со своей стороны берет шефство над детским домом железнодорожных мастерских. Работница от мастерских благодарила коммуну, и весь конец обеда прошел приподнято и прерывался аплодисментами и криками «ура».

После обеда все высыпали во двор и пошли смотреть старый дом. Тут оказалось, что рабочие принесли с собой не только рамы, но и молотки, рубанки, костыли. Стали тут же вставлять рамы. Восемь пришлось в зал, а восемь в комнаты. Пока одни пригоняли рамы, другие пошли в аллею и стали наперегонки пилить дубы. Шуткой повалили большой дуб и еще несколько.

Джек бегал от аллеи к дому, радостно улыбался и сверкал своими зубами. Давно ему не было так весело. Еще бы, на каждом окне сидел рабочий и приколачивал раму.

По всей усадьбе неслось: тук, тук, тук…

Дом сразу по всему фасаду принял жилой вид. Рамы были покрашены желтой краской, и, хоть стекол в них не было, они своими переплетами заполнили пустоты окон.

Не успели вставить всех рам, как в аллее раздались гудки автомобиля и в ворота въехал Чарли с одним из рабочих. Пока шел обед, американец успел смахать на станцию и вернулся оттуда с ящиком оконного стекла и кульком замазки. Все это шефы привезли из города вместе с рамами, но оставили на станции на хранение.

— Во как у них дело поставлено! — закричал Николка. — Завтра же рамы застеклим и дом затопим!

Но тут выяснилось, что в боковом кармане орловской кожаной куртки нашлись алмазы, а среди рабочих — стекольщики из вагонного цеха. Стекольщики начали резать стекло по мерке, а другие вставляли их. Переплеты рам заблестели стеклами, дом как водой наливался.

Джек устал волноваться и радоваться. Ему захотелось с кем-нибудь тихо поговорить. Он поманил рукой Чарли, и они вместе прошли на кухню. Джек налил своему приятелю супу и сказал:

— Ну, Чарли, теперь ты понимаешь, чем СССР отличается от Америки?

И Джек торжествующе посмотрел на Чарли.

Но оказалось, что, в сущности, Чарли ничего не понял. Он совершенно не мог объяснить себе, каким образом пятьдесят квалифицированных рабочих согласились в праздник бесплатно работать, вместо того чтобы гулять, веселиться и пить.

— А между тем это факт, — сказал Джек.

— Чистейший факт! — согласился Чарли. — И я никогда бы не поверил этому, старик, если бы не ездил сам за замазкой. Помяни мое слово: если так пойдет дальше, СССР покажет чудеса всему миру. Налей-ка еще супцу.

Чарли быстро пообедал. Приятели вышли во двор и приняли участие в общей работе.

Когда стекла были вставлены, Джек предложил затопить печи в зале. Притащили сухих дров, и в двух огромных печах заполыхал огонь. Стекла затуманились, и быстро стало теплеть. Пол кругом был, конечно, не очень чистый, но его на скорую руку подмели вениками. Принесли лампы и лавки, и началась товарищеская беседа.

Председатель шефов Орлов просто, не вставая с места, начал говорить о том, что «Новая Америка» не должна отрываться от деревни, стоять особняком среди бедных мужицких изб. Вот теперь есть большое помещение, можно связаться с окрестными деревнями, устраивать спектакли, вечера, посиделки. Поговорив немного, Орлов предложил спеть хором. Начали петь, но получилось плохо, и тогда Егор Летний неожиданно вскочил на лавку и прочел стихотворение, которое всем очень понравилось. Потом музыканты заиграли плясовую, и Вера Громова с Маршевым сплясали русскую.

Вечер нравился всем, и никто не возразил бы, если б он тянулся без конца. Николка Чурасов расчувствовался больше остальных, и ему захотелось перекинуться словечком с Яшкой. Он понимал, что задел его. Он начал искать Яшку глазами, но оказалось, что его нет в зале. Очевидно, он ушел с концерта к себе в светелку.

Но в это время вдруг перед публикой появились два негра. Они взялись за руки и, раскачиваясь, как будто ехали на коньках, запели какую-то незнакомую песню.

Все в зале дружно захлопали, хотя никто сразу не мог понять, что это за негры и откуда они взялись. Только Катька вдруг закричала на весь зал:

— Ребята, это Яшка с Ифкиным!

Действительно, у одного из негров во рту блеснули золотые зубы, которые он вначале чем-то замазал. Все узнали Джека, только Пелагея не хотела согласиться с тем, что один из негров — ее сын.

Было совсем темно, когда шефы начали собираться домой. В этот вечер уезжал из коммуны Егор Летний.

Печально было расставание с писателем: Летнего полюбили в коммуне, он вошел в ее жизнь, во все ее мелочи. В конторе, на окне, он устроил маленькую библиотеку и обучил Веру Громову правилам учета книг. Яшке и Чарли он оставил схему проводки электричества по всем помещениям коммуны; Николке и Капралову надавал множество советов, часть из которых даже записал в тетрадке. Прощаясь с коммунарами, Летний пообещал приехать еще, просил писать о всех новостях, звал в Москву. Но как-то не верилось, что придется снова с ним повидаться.

Чарли и Летний укатили на станцию в автомобиле, прихватив с собой трубы музыкантов. Коммунары пошли провожать шефов пешком. В пути очень жалели, что Чарли увез с собой трубы и барабан: по Чижам можно было бы пройти с музыкой.

На станции ждали недолго. Пришел из темноты поезд на нефти, огонь шумел в форсунке, и горящие капли падали на полотно. Летний сел в вагон к шефам. Вагон прицепили к хвосту поезда, и сейчас же раздался переливчатый свисток. Паровоз загромыхал.

— Не забудьте, что говорил! — закричал Летний с площадки. — Почаще в Чижи наведывайтесь!

Он кричал что-то еще, но уже не было слышно. Коммунары оставались на платформе до тех пор, пока красный глазок в хвосте поезда не потонул во мраке.

Заботы Николки Чурасова

Незаметно для себя Николка Чурасов сделался совсем другим человеком.

Теперь он уже не был больше похож на деревенского шалопая, который год назад бродил с одноствольным ружьем по полям и стрелял ворон. Ружья у Николки не было, был наган, который он получил в городе. Но и наган этот лежал в столе без употребления. Николка интересовался теперь главным образом газетами и хозяйством.

Знакомый Николки, партиец Бабушкин, сумел внушить ему, что коммуна до тех пор будет развиваться, пока не сойдет с правильного, намеченного партией пути. Николка уверовал в это крепко и сумел заручиться поддержкой актива и правления. Старики и бузотеры, в конечном счете, против правления не шли, и один только Джек после своего ночного отъезда оставался под подозрением. Николка ценил Восьмеркина за энергию, предприимчивость, деловитость, но ему все время казалось, что Яшка равнодушен к политике и в погоне за выгодами коммуны готов пренебречь интересами революции. Примириться с этим Николка не мог, и вот теперь главная забота его заключалась в том, чтобы сделать из Джека хорошего общественника, расширить его кругозор, сочетать его американизм с правильной линией.

Николка советовался с Егором Летним, как бы зацепить Яшку, и вот они придумали — скрыть от него переговоры с шефами. Николка решил, что это заденет Яшку и тот заявит протест. Так и случилось. На другой день после посещения рабочих Николка стоял во дворе подбоченясь, рассматривал фасад старого дома и думал о том, что хорошо было бы дом побелить. В это время к нему подошел Джек и сказал без особой злобы: