Десять месяцев (не)любви (СИ) - Монакова Юлия

Илона совсем растерялась.

— Если честно, я не знаю. Он вообще пока не в курсе того, что я его тебе порекомендовала. Я же с тобой только вчера понакомилась…

— Слушай, — озаботилась вдруг Ася, — ты говорила, что он отчислен. А в армию его не призовут? Или, быть может, уже призвали?

Илона совсем смутилась.

— Этого я тоже не знаю. Мы не виделись с ним около месяца. У меня даже телефона его нет…

— Так разыщи его как можно скорее и всё выясни! Или устрой нам встречу, я сама попытаюсь его уговорить. У меня самолёт после обеда, я должна успеть пересечься с этим вашим Кириллом!

Илона уже лихорадочно прикидывала, как ей побыстрее связаться с Рыбалко. Писать комментарий в блог? Не факт, что он скоро прочтёт и ответит, у него там вечно ажиотаж, дебаты и дискуссии. Надо где-то раздобыть его телефон. Можно спросить у его закадычного дружка Сергея Петренко, но номера Петренко у неё тоже нет, и в университете сегодня выходной… И тут вдруг её осенило — Муся! У Муси даже дома на случай всяких форс-мажоров хранились в базе контакты всех студентов и преподавательского состава.

— Как ты думаешь, а этому Кириллу было бы интересно продолжить учёбу на журфаке МГУ? — спросила тем временем Ася.

На мгновение Илона даже потеряла дар речи.

— Шутишь? — выдавила она наконец. — Кто ж от такого отказывается…

— На дневное отделение вряд ли, но насчёт очно-заочного могу ручаться, — легко подтвердила Ася. — У меня там половина факультета — друзья и бывшие однокурсники, а с ректором мой отец давно дружит. Кирилл вполне сможет совмещать учёбу и работу. Но только уж, чтобы действительно учился, а не дурака валял, — добавила она, подумав. — Мне ведь придётся за него поручиться.

— Хорошо, дай мне… ну, скажем, полчаса, — проговорила Илона. — Я должна с ним связаться и ввести в курс дела. А то мы с тобой обсудили тут всё вдоль и поперёк, а он скажет: "Без меня меня женили!"

Ей вдруг сделалось страшно. Не слишком ли она самонадеянна? Что ответит ей Рыбалко на это предложение? Не пошлёт ли куда подальше с её товарищеской заботой? Съязвит: вы опять пришли меня жалеть, Илона Эдуардовна… единственная во всём мире, кого волнует моя судьба — кажется, подобное он заявил ей на фестивале "СтудОсень", когда она нечаянно застукала его в момент душевного раздрая и печали…

"Да, мой мальчик, — подумала она с неожиданной решимостью, даже злостью. — Меня волнует твоя жизнь, и я не допущу, чтобы ты пустил её коту под хвост".

— И, раз уж я тебе звоню, вот ещё что… — сказала Ася нерешительно, точно раздумывая, а стоит ли в принципе поднимать эту тему. — Можно задать один личный вопрос?

Илона напряглась. Почувствовав это даже по телефону, Ася рассмеялась:

— Знаю, знаю, что после такого предисловия собеседника обычно хочется послать отборным матом…

— Да нет, всё нормально, — помедлив, откликнулась Илона. — Задавай свой личный вопрос.

— Есть… кто-то ещё? Другая женщина?

— Ты о чём? Вернее, о ком? — заторможенно отозвалась Илона, хотя в ту же секунду поняла, кого имеет в виду Ася.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я о Марке. Не думай, он сам мне ничего не рассказывал, — торопливо добавила журналистка, — мы вообще не затрагивали его личную жизнь. Но мне просто так показалось…

— Тебе не показалось, — мрачно подтвердила Илона.

Ася шумно выдохнула.

— Блин… Хреново. И он тебе в этом признался?

— Он в этом даже себе, по-моему, до сих пор не признался.

— Как же мне знакомо всё это дерьмо… — простонала Ася сквозь стиснутые зубы.

— Серьёзно? — удивилась Илона. Представить Асю, великолепную красавицу Асю, страдающую от несчастной любви, было очень сложно.

— До Димки я была замужем за человеком, который любил мою лучшую подругу. И знаешь, это было самое настоящее дно. Днище, — докончила Ася упадочным тоном. — Послушай, Илон. Ты мне очень нравишься. Правда. И вот что я тебе скажу… каким бы ни было это проклятущее чувство долга и ответственности у мужчины, эта его долбаная порядочность… рано или поздно он всё равно уйдёт, — и добавила безнадёжно:

— Они всегда уходят.

Глава 15

ЯНВАРЬ

Полина

С Ксенией у Полины мало-помалу установился прохладный нейтралитет.

Разумеется, поначалу она была настроена весьма воинственно: хотела организовать громкое выяснение отношений, вообще-то обычно ей не свойственное, и, быть может, даже съехать в другую комнату, подальше от "писательницы" — лишь бы удалось договориться с комендантом.

Однако, проведя ту памятную ночь в квартире Громова, Полина вернулась в общежитие такой опустошённой и морально вымотанной, что сил на разборки у неё совсем не осталось.

— Я ничего не хочу знать о твоих причинах и целях, — предупредила она Ксению, испуганно кинувшуюся к ней навстречу и залепетавшую что-то в попытке оправдаться. Затем Полина медленно сняла куртку и рухнула на кровать прямо в джинсах и свитере, отвернувшись лицом к стене. Ей хотелось сейчас только одного: чтобы все раз и навсегда оставили её в покое.

С того самого дня все попытки Ксении объясниться наталкивались на глухую стену. Полина не желала обсуждать это вообще никогда. Ксения, явно смущённая и чувствующая свою вину, время от времени несла какую-то околесицу о преломлениях действительности в её сознании, но видно было, что и ей неловко говорить об этом.

Отныне Полина отделывалась в общении с Ксенией лишь формальными фразами, без которых невозможно было обойтись при совместном проживании. Ещё одна причина, почему она не стала скандалить и демонстративно игнорировать однокурсницу — это Катя. Девушка не была посвящена в конфликт, и меньше всего на свете и Полина, и Ксения хотели делиться с ней той грязной историей. Катя была, как ребёнок — и, подобно ребёнку, так же расстраивалась, если дома случались нелады.

Поначалу Полина думала, что не сможет забыть этот подлый поступок и никогда больше не сумеет взглянуть на бывшую лучшую подругу с симпатией. Однако, к её величайшему удивлению, постепенно всё сгладилось и почти забылось. Словно и не было никакого Вадима…

Но одного Полина перебороть в себе так и не смогла, став настоящей параноичкой — ей теперь всюду мерещился пристальный наблюдающий взгляд Ксении. Она дико боялась, что та узнает о её ночёвке у доцента, и ещё тщательнее стала оберегать своё личное, тайное, сокровенное… И эта боязнь, это смущение перекинулись на встречи с Громовым.

С Марком Александровичем всё было довольно печально. Она не собиралась морально давить на него тем, что между ними было (да и разве можно сказать, что действительно что-то "было"?). Верная своему слову, Полина не хотела его беспокоить, но сугубо деловые отношения всё равно необходимо было как-то поддерживать. Полина же откровенно терялась теперь в его присутствии. Смотреть в лицо — стыдно, опускать глаза — неловко, отворачиваться — глупо, и, видимо, доцент уже и сам заметил, что его лучшая дипломантка безнадёжно отупела.

А затем — как всегда, внезапно — подкралась сессия.

Больше некогда было любить, некогда горевать, некогда ссориться. Только зубрить, зубрить, зубрить… Современная русская литература, методика преподавания, история литературного языка… боже мой, история языка у Громова, стенали все, это же погибель! Ошибёшься на каком-нибудь дохлом ударении — и пиши пропало, пойдёт гонять по всему курсу, чёртов зануда.

Непонятно, как и выжили, но всё-таки выжили. В комнате девушек тоже все были живы, хотя Катя чуть не застряла (сказалось наплевательское отношение к учёбе осенью), еле-еле выплыла на троечках, оставшись без стипендии.

Полина блестяще сдала экзамен у Марка Александровича, и это был единственный день за всю сессию, когда она с ним виделась. Благодарю покорно за такую встречу: билет в дрожащей руке, ноги подкашиваются, во рту пересохло… И холодный взгляд экзаменатора едва прикасается к лицу Полины Костровой, очередной студентки — сколько их там ещё осталось? Пять, шесть? Восемь?.. Давайте зачётку, пожалуйста.