Ричард Длинные Руки - принц-регент - Гай Юлий Орловский

Он вздохнул, перекрестился.

— Да, понимаю. Значит, нужно идти к аббату?

— Вверенные его защите люди гибнут, — сказал я с нажимом. — Понимаю и что все в руке Божьей, и что это только статистика, но проклятая темная тварь и меня укусить может!.. А это недопустимо в демократически защищенном обществе.

Он снова кивнул, но сказал с некоторым раздумьем:

— Думаю, сперва заглянем, как вовремя вспомнил брат Гвальберт, к отцу Ромуальду.

— Это который носит пещеры?

Он коротко усмехнулся.

— Отец Ромуальд… своеобразный человек.

— А эта своеобразность нам поможет?

— Я бы особо не рассчитывал, — сказал он честно, — однако он как раз тот, кто если поможет, то это будет заметно.

Глава 8

Отец Ромуальд — огромный викинг, русая бородка, а я думал, для монахов бритость обязательна, густой голос и небрежные манеры. Мне он сразу не понравился, взгляд свысока, ни следа монашеской скромности, напротив — гордыней так и прет.

Выслушав сбивчивые рассказы брата Жильберта и брата Смарагда, нетерпеливо отмахнулся.

— Хорошо-хорошо. Как только появится, сообщайте, куда она метнулась, что делает!

— Но мы пока не знаем, — промямлил брат Смарагд.

— Не буду же я там у вас торчать часами, — сказал отец Ромуальд с надменностью высшего существа. — В общем, зовите!.. Если не буду занят, явлюсь.

На меня он посматривал с некоторым ожиданием. Я смолчал, тоже разглядывал его точно так же свысока и с ответным пренебрежением, дескать, мне эта их суматоха до их несгораемой свечи, я тут мимо проезжал, и эта темная тварь убивает не моих воинов армии, за которую отвечаю, а всего лишь монахов, за которых несет ответственность и отец Ромуальд, как должностное лицо более высокого ранга.

Он фыркнул и отвернулся. Я сказал громко:

— Пойдемте отсюда. Я уже встречал подобное. Мало кто признается, что не может. Все ссылаются на нехватку времени.

Монахи вышли первыми, я их пастушил к двери и все время чувствовал на спине прожигающий взгляд, но у меня, как у всякого политика, шкура толстая.

Уже в коридоре я сказал недружелюбно:

— Гордыня так и прет. Он такой и с аббатом?

Гвальберт буркнул:

— Думаю, да.

— А как же семь смертных грехов?

Он взглянул на меня искоса.

— Главное не сама заповедь, а ее трактовка, брат паладин.

— Ого, — сказал я. — Вообще-то мне такое нравится.

— Это всем нравится, — сказал он нехотя, — да только все стараются толковать так, чтобы вообще низвести…

— А у вас?

— Вы же видели брата Целлестрина, — ответил он. — Вот этой дорогой все и топают. По крайней мере, стараются.

— Несмотря на?

— Несмотря на, — подтвердил он. — Мало ли что!

Вечером поднялся великий крик — в одном из залов нашли убитым и растерзанным брата Ануристия. Того самого, который яростнее всего выступал за то, что Целлестрина нужно убить, тогда темная тварь исчезнет вместе с ним и проблема будет решена.

Последнее время, как выяснилось после его гибели, он готовил ловушки уже не для твари, а для Целлестрина, чтобы тот погиб, но это чтоб было не прямое убийство, а вроде несчастного случая.

Но когда ни одна ловушка не сработала, ангел-хранитель бережет молодого монаха, Ануристий взял со стола кухни большой разделочный нож и отправился на поиски новоявленного святого.

Его чудовищно растерзанный труп нашли под утро, кровью забрызганы стены, и даже с потолка срываются красные вязкие капли. Голова оторвана и размозжена, руки и ноги выдраны из тела, живот распорот, а кишками опутаны стол и стулья в комнате.

Жильберт стоял бледный, с вытаращенными глазами, Смарагд зажал ладонью рот и выскочил в коридор.

Гвальберт прокричал яростно:

— Я сам убью Целлестрина!.. И никакая тень меня не остановит!

— Это говорил и он, — сказал отец Леклерк тяжелым голосом. — Нет, надо что-то иное…

Я сказал с бессильной злостью:

— И быстрое. Аппетиты темной тени растут. Сейчас убивает тех, кто собирается чем-то навредить Целлестрину, а завтра начнет убивать всех подряд.

Гвальберта схватили за руки и плечи, утащили, за ними пошел отец Леклерк и прокричал вослед, что нужно его в молельную, пусть покается, это должно спасти от темной тени.

Бобик зарычал, приподнялся на передних, подумал и медленно встал во весь рост. Шерсть пока не поднялась, как и глаза не стали багровыми, но все-таки что-то недоброе учуял. На меня даже не косится, знает, я тоже если и не учуял, то принял к сведению и малость готов.

Стена потемнела, в середине начала материализоваться черная клякса. Я взял меч, бесполезный или нет, проверим, но все равно с ним лучше, шагнул к стене, держа взглядом чернеющий центр.

Там моментально стало серым, я подбежал, а когда там очистилось, рывком распахнул дверь. Почти половина коридора погружена во тьму, несмотря на горящие свечи; холод пробежал по обнаженным плечам.

Я зарычал злобно и пошел вдоль ряда дверей, сжимая в ладони рукоять обнаженного меча. Со мной двигается, словно я нечто светоносное, освещенное пространство, а темное отступает. Не исчезает, хотя удрать может в одно мгновение, а словно присматривается, приценивается, сравнивает наши силы…

— Стоять! — заорал я. — Ты, мелкий хорек! Нападаешь на беззащитных! А почему не потягаться со мной?

В проемах распахнутых дверей увидел испуганные лица монахов, брат Смарагд даже выскочил наружу.

— Брат паладин, — прокричал он срывающимся от ужаса голосом, — опомнись!

— Тихо, — огрызнулся и снова крикнул тени: — Ну иди же ко мне, тварь!.. Покажу, что такое настоящая тьма. Я покажу тьму, перед которой твоя тьма будет ярким солнечным днем!

Тень продолжала отодвигаться, я шел следом, раздуваясь от черной злобы, как рыба-еж, сердце колотится и гонит вскипающую кровь в голову. Мысли свирепые и хаотичные, уже рву всех противников на части и разбрасываю окровавленные куски, топчу и пинаю, подвергаю чудовищным пыткам, немыслимым для этого века…

За спиной топот ног, монахи осмелели, раз уж тень отступает перед паладином, которого сопровождает животворный Божий свет, хотя на самом деле просто свечи при отступлении тени начинают работать с прежней силой, значит, есть надежда, что с тварью скоро покончим.

Коридор закончился, мы с разбегу вынеслись на просторы зала. Я ожидал, что тень переместится на стены зала, однако там светло и чисто, все свечи горят в полную силу.

С обнаженным мечом в руке я озирался зло и разочарованно. В душе топчется странное чувство близкого завершения чего-то важного, но вот закончить так и не дали.