Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы - Кришан Чандар

Он и сейчас вошел с настороженным видом. Отец встал ему навстречу, пожал руку, усадил в кресло. Я стоял, прислонившись к ручке кресла, в которое сел отец.

— Это директор твоей будущей школы, сынок, — сказал отец. — Поздоровайся.

Вместо приветствия я почему-то улыбнулся какой-то бессмысленной улыбкой и искоса посмотрел на директора.

— Ну!

Меня пот прошиб, и я еще плотнее ухватился за ручку отцовского кресла, будто она была моей последней надеждой на спасение. Отец нахмурился и повторил:

— Ну поздоровайся же!

Я торопливо приложил руку ко лбу, поклонился и выбежал вон. Прибежав к маме, я расплакался.

— Не пойду в школу! — рыдал я. — Не хочу в школу! Ни за что не буду учиться у черного учителя!

Мама успокаивала и утешала меня, а я все плакал, размазывая грязными руками горячие слезы. Мама приказала подать чай на веранду, откуда доносились громкие голоса. Оставив свои дела, мама подошла послушать у полуприкрытой двери. Я встал рядом с ней. Говорил отец.

— Я знаю, знаю все это… Ты завышаешь отметки мальчикам из мусульманских семей и всеми силами выдвигаешь их, чтоб они потом могли рассчитывать на работу в государственных учреждениях.

— Неправда. Мусульманские дети больше работают, поэтому лучше сдают экзамены.

— Почему же раньше этого не было? — спрашивал отец.

— Где их вообще раньше учили? Школа была полна индусских детей. Прежний директор был ортодоксальным индусом и намеренно не принимал в школу мусульман.

— Неверно. Все эти идеи Мусульманской Лиги, которые ты вывез из Лахора, не дают тебе ясно мыслить.

— Не Мусульманская Лига повлияла на мой образ мышления, а индусы, господин доктор! — возразил Бахадур. — Вы всего не видите. Девяносто пять процентов населения нашей округи — мусульмане. Но раджа у нас — индус, чиновники — индусы, кругом одни индусы, начиная с дворцового советника и кончая деревенским старостой. Во всем княжестве нет ни одного врача-мусульманина.

Отец вспыхнул:

— Уж и мое жалованье стало колоть тебе глаза!

— Дело не в жалованье, а в принципе.

Бахадур Али-хан на миг опустил глаза.

— И раджа тебе колет глаза, хотя в Лахор тебя отправил он!

— Никакого благодеяния он мне этим не оказал. Просто выполнил свой долг.

— Индусский раджа тебя, как заноза, раздражает, зато хайдарабадский низам тебе всем хорош, хотя он и угнетает индусов. Но за это ни ты его не осуждаешь, ни твои газеты.

— Наш низам — монумент справедливости. И то, что газеты пишут против него, — это измышления клеветников-индусов. Наш долг — разоблачать их.

— Измышления! Измышления! Что измышления? Очень много ты читал на урду в Лахоре! Я тебе говорю — политика Мусульманской Лиги для нашего княжества не подходит. Если когда-нибудь раджа узнает, что ты вытворяешь, он возьмет тебя за ухо и вышвырнет вон из княжества.

— Другие придут на мое место! Я не намерен обманывать нацию. Вы много сделали нам зла, но теперь ваш конец близок.

Отец дрожал и задыхался от гнева. Вскочив с кресла, он выкрикнул:

— Мерзавец! Готов разбить блюдо, с которого ешь!

— То блюдо, о котором вы говорите, уже давно все в трещинах. Ни кусочка пищи на нем не осталось — одни трещины.

— Соль свою предаешь! Предатель из Мусульманской Лиги!

Бахадур тоже вскочил, и теперь он и отец вплотную приблизились друг к другу. Началась драка. Отец был очень сильный, но Бахадур Али не слабее, к тому же он был намного моложе отца. На каждый удар отца он успевал ответить двумя.

Мама закричала, на ее крик сбежались слуги и развели дерущихся.

— Вон из моего дома! — рявкнул отец.

Бахадур скрежетал зубами. Он огляделся по сторонам в поисках палки, не нашел, схватил поднос с чайной посудой и грохнул его об пол.

Зазвенели осколки. Бахадур сбежал со ступенек веранды.

Отец был вне себя от злости, но сумел взять себя в руки.

Вскоре он ушел к себе в больницу. Он не пришел обедать, сказав посланному за ним слуге, чтоб его не ждали. Мама ходила расстроенная и ругала Бахадура на чем свет стоит.

Когда отец пришел домой с работы, мама все еще не могла успокоиться.

— Чуяло мое сердце, что мы докатимся до этого! — сказала она отцу. — Пригрели змею.

— Какая уж тут змея, — невесело возразил отец. — Рос мальчик сиротой, хотелось помочь ему. Кто ж мог подумать, что до драки дойдет. Все, что я ему сегодня сказал, я говорил для его же блага.

— Мусульмане не понимают, что такое дружеские чувства… Скажи радже, пускай его прогонят. И побыстрей!

— Нет. Нельзя отбирать у человека работу.

— Как я устала от твоего прекраснодушия! — Мама даже ногой притопнула от возмущения. — Хорошо. Тогда скажи, что ты намерен предпринять?

— Что-нибудь придумаю. Но сына своего, конечно, в эту школу не отдам. Слишком много ненависти в сердце этого человека.

Отец поежился и замолчал, задумавшись.

— Опять ты со своей философией! — безнадежно вздохнула мама и вышла из комнаты.

Почти тотчас к нам пожаловал в гости ходжа Алауддин. Ходжа Алауддин был чистеньким, лоснящимся, белобородым стариком. Зубы у него были очень белые и мелкие, беличьи, маленькие, ярко блестевшие глазки так и стреляли во все стороны. Алауддин был одним из приближенных раджи, человеком очень льстивым, дипломатичным, обходительным и велеречивым. Когда он приходил к нам, он всегда сажал меня на колени, гладил по голове и, достав из кармана рупию, давал мне ее. Ходжа мне очень нравился.

Поговорив немного о ничего не значащих вещах, ходжа Алауддин вдруг изрек:

— Если вы пожелаете, то это дойдет до ушей его высочества раджи…

Отец торопливо прервал его:

— Нет-нет, увольте. Я тоже был неправ. Мне следовало принять во внимание его молодость, а я наговорил резкостей. Даже выбранил его.

— Если младшие отказывают старшим в праве на это, их принято полагать дурно воспитанными, — произнес ходжа. — Один ваш знак… если…

— Нет-нет! — опять прервал его отец.

— Не устаешь поражаться тому, что происходит на свете, не правда ли? — меланхолично изрек ходжа. — Его высочество наш раджа — правитель справедливый. Под его оком тигры и козы пьют из одного источника. И мусульмане и индусы одинаковы в его глазах. Можно сказать, что у него один глаз индусский, другой — мусульманский!

— Бесспорно, бесспорно.

Ходжа плавно продолжал:

— Когда приключился голод в прошлом году, его величество простил народу четвертую часть налогов и роздал еду двум тысячам мусульман. Когда прокладывали дорогу в город, он в течение шести месяцев платил жалованье сотням крестьян.

— Бесспорно, бесспорно.

— Оскорбить такого просвещенного, широко мыслящего и доброго человека, как вы, — вы ведь понимаете, чью сторону он примет, узнав об этой недостойной