Вельяминовы. Время бури. Книга первая - Нелли Шульман

Она даже не предполагала, что такое бывает. Лаура немного знала, чего стоит ждать, однако не чувствовала ни боли, ни страха. Она счастливо закрывала глаза, и смеялась, обнимая Наримуне.

– Только бы папа ничего не заметил, – в ванной, Лаура привела себя в порядок, – или тетя Юджиния. Хотя она обычно на обед не остается, привозит папу и уезжает…, – завтра с утра Лауру ждали в Уайтхолле. Начиналась подготовка к ее новому назначению. Потом они с Наримуне ехали в сады Кью. Лаура застыла с чулками в руках:

– А потом…, – она даже пошатнулась, так это было сладко, – потом…, В Токио я сниму квартиру. Мы сможем свободно встречаться, ночевать друг у друга…, – услышав голоса, Лаура заторопилась. В зеркале отражалось счастливое, разрумянившееся лицо. Быстро натянув домашнее платье, она закрутила волосы узлом на затылке.

– Надо сходить к врачу, женщине, – сказала себе Лаура, – хотя мы были осторожны. Он меня старше, он в таком разбирается. Но все равно, надо быть уверенной. Схожу, перед отъездом, – она спустилась вниз.

Роллс-ройс тети Юджинии поворачивал с Брук-стрит на Ганновер-сквер. Отец стоял у открытой двери, опираясь на костыль. Лаура взглянула на его поседевшую, темноволосую голову:

– Он опять один остается. Когда я выйду замуж, за Наримуне, я в Японии обоснуюсь…, – Лаура, мимолетно, подумала о войне. Девушка успокоила себя:

– Ничего не случится. Даже если Япония вступит в конфликт с Китаем, или Советским Союзом, Британии это не коснется. Папа обрадуется, Наримуне наш родственник…, – в пансионе, она сказала:

– Милый, если ты сейчас сделаешь предложение, папе будет нелегко. Я уезжаю, он меня давно не видел. Я получу отпуск, мы вернемся в Англию, и поговорим…, – Наримуне тяжело вздохнул:

– Хорошо. Это твой уважаемый отец, ты его дочь. Я не могу прекословить. Я просто хочу…, – он провел губами по ее запястью, Лаура чуть слышно застонала, – хочу, чтобы ты стала моей женой, милая. Как можно скорее…, – она уверенно сказала: «Через год, обещаю».

– Придется уйти из министерства, – успела подумать Лаура. Почувствовав его руку, она откинулась назад, на подушки, и все стало неважно.

– Ты вся сияешь, – добродушно заметил Джованни, любуясь ее стройной фигурой в темном платье.

– Никогда не думал, что музей благотворно влияет на цвет лица, – он усмехнулся: «Кажется, что ты плавала, или в теннис играла».

Лаура забыла, что ходила в Национальную Галерею.

– Напишу Джону, – решила она, – попрощаюсь, поблагодарю его. Он хороший человек, пусть будет счастлив. И кузинам напишу, они меня приютили…, – от пиджака отца пахло архивной пылью, и виргинским табаком.

– У него морщины, – поняла Лаура, – на лбу, вокруг глаз, а ему пятидесяти не исполнилось. Он порадуется, когда узнает. В Японию самолеты летают, всего десять дней, и ты на месте. Очень быстро, – она, как в детстве, положила голову на плечо отца:

Лаура помолчала:

– Папа, я в Токио еду, на следующей неделе. Но у меня отпуск, через год, – торопливо прибавила девушка, – и я буду писать, телеграфировать…

Джованни гладил темные волосы:

– На Холме Хризантем помолись, – наконец, сказал отец, глядя в открытую дверь на синее, яркое, осеннее небо:

– Я все…, – он прервался, – все понимаю, милая…, – Лаура всхлипнула:

– Давай завтра к мессе сходим, – она обнимала Джованни, – как в детстве, помнишь? После войны…, – девочкой, отец водил ее на воскресную мессу в Бромптонскую ораторию. После службы они всегда шли в Гайд-парк, и сидели в кафе. Лаура ела мороженое с вафлями, Джованни пил кофе. Он подхватывал костыль: «Мне кажется, кое-кто нас заждался».

Лаура, в бархатном пальто, бросала кусочки вафель птицам. Утки и лебеди толкались у берега пруда, отец крепко держал ее за руку.

– Сходим, доченька, – ласково отозвался Джованни, – и помни, главное, чтобы ты была счастлива…, – Лаура постояла, прижавшись к нему. Девушка подтолкнула отца:

– Ты проголодался. Сделаю флорентийские бифштексы, откроем бутылку вина, из тех, что я привезла. Я кофе сварю, поиграю тебе Шопена…, – она говорила, а Джованни вспоминал карту:

– Господи, как далеко. Ничего страшного, – успокоил он себя:

– Лаура взрослая девочка, разумная. Я не один остаюсь, здесь Юджиния, Джон, дети. Лаура вернется, выйдет замуж, буду возиться с внуками, – он поцеловал теплые, пахнущие вишней волосы: «Спасибо тебе, доченька».

Косой свет пробивался через высокие окна Палаты Общин. На скамьях оппозиции ободрительно зашумели, закричали: «Слушайте, слушайте!»

Глядя на министра здравоохранения, Юджиния, упрямо повторила:

– Я, как депутат от Бетнал Грин и Боу, настаиваю, ваша светлость, на полном отчете о ходе расселения трущоб. Позорно, что в наше время, когда мы пользуемся водопроводом и канализацией, в центре Лондона люди живут в худших условиях, чем где-нибудь в Экваториальной Африке…, – кабинет Юджинии располагался в сердце Ист-Энда, на Брик-лейн.

Леди Кроу приезжала в избирательный округ на метро. Юджиния считала невозможным появляться в Ист-Энде на роскошной машине. Она пешком обходила улицы, говорила с людьми, выслушивала жалобы на домовладельцев, поднимающих арендную плату, встречалась с врачами, обслуживавшими избирателей. Женщина обедала в дешевой забегаловке, сидя за столом с докерами и ремесленниками. Юджиния опекала убежище для женщин и детей, основанное покойной тетей Полиной. Она свободно объяснялась с избирателями-евреями. Леди Кроу хорошо знала немецкий язык. За восемь лет, что она пробыла депутатом от Уайтчепеля, Юджиния начала немного говорить на идиш.

Министр здравоохранения, сэр Кингсли Вуд огладил седоватую бороду:

– Согласно предложенному вами и вашими коллегами плану, уважаемый депутат, – он поклонился в сторону Юджинии, – каждый месяц мы расселяем около двадцати пяти тысяч человек, по всей стране. Конечно, есть затруднения…

– Разумеется, ваша светлость, – Юджиния сжала губы:

– Из разговора с моими избирателями стало ясно, что многие домовладельцы отказываются предоставлять жилье людям с большими семьями.

Она со значением посмотрела на министра здравоохранения:

– Мы настаиваем на рассмотрении каждого такого случая. Мы просим обратить внимание на то, чтобы пожилые люди и семьи с маленькими детьми, если они переселяются в многоэтажные дома, были бы обеспечены лифтами…, – на скамьях консерваторов кто-то закатил глаза, но Юджиния не обратила на это внимания.

В первый раз, услышав ее в Палате, герцог, весело, заметил:

– Ты словно бульдог. Вцепишься в бедных министров, и не оставляешь их в покое, пока не добьешься своего. Думаю, тебе до конца жизни место в Палате обеспечено. Избиратели тебя никуда не отпустят.

В Уайтчепеле, как ни странно, люди были деликатными и не говорили с Юджинией о ее сыне. Кто-то из докеров, на приеме, вздохнул:

– Разные вещи случаются, леди Кроу. Это не ваша вина…, – извинившись, он перевел разговор на что-то другое. Питер, вчера улетел в Берлин, через Амстердам. Провожать его было невозможно. Сына, как обычно, окружали штурмовики Мосли.

– Только бы все хорошо сложилось, – попросила Юджиния, слушая голос министра здравоохранения, – только бы он не рисковал, мальчик мой…, – герцог уверил ее, что визит Питера в Германию безопасен, однако сын встречался с руководством нацистской партии, и лично с Гитлером.

– Я бы не смогла, – внезапно, поняла леди Кроу, – не смогла бы сохранить спокойствие…, – дослушав министра, она вежливо сказала:

– Я ожидаю к декабрю получить полный отчет о расселении в моем избирательном округе и в других округах, где мы имеем дело со скоплением трущоб…, – лейбористы стали аплодировать. Опустившись на скамью, Юджиния поняла, что краснеет.

Она заставляла себя не думать о Джоне. В Ньюкасле, все оказалось просто. Они пошли наверх, и задернули шторы. Оказавшись в его руках, Юджиния, наконец-то, позволила себе заплакать. Она лежала, уткнувшись лицом в его крепкое плечо. Женщина бормотала:

– Пусть бы Питер вернулся, Джон, пусть бы вернулся…, – у него были сухие, ласковые, горячие губы. Почувствовав его поцелуй, Юджиния, устало, облегченно закрыла глаза.

– Вернется, – слышала она шепот, – я тебе обещаю, милая. Все с ним будет хорошо…, – в комнате пахло дымным, осенним лесом, она распустила узел каштановых волос, старая кровать заскрипела. Юджиния, застонала: «Господи, как долго. Я и забыла, как это бывает».

Герцог предложил пожениться, тихо, без излишнего шума. Однако Юджиния знала, что, в случае брака, ей придется оставить парламентскую скамью. Герцог был государственным служащим, хотя это не афишировалось. Она лежала, перебирая сильные пальцы. Джон улыбался:

– Я все-таки джентльмен, дорогая моя. Но ты права…, – Юджиния обняла его.