Остановки в пути - Владимир Вертлиб

А мама, подумав, добавляет:

— Если бы нас застрелили канадские пограничники, то наша безумная одиссея закончилась бы вполне логично.

— На канадской границе не стреляют, — вставляю я.

— На любой границе стреляют, — возражает дедушка. — Страна, которая не охраняет свои границы, сама себя не уважает.

Прежде чем отец успевает что-то ответить, Людмила внезапно выхватывает откуда-то листок бумаги, исписанный синей пастой.

— Да, совсем забыла, мы же письмо от Алекса из Мадди-Корнер[50] получили. Я как раз вам хотела прочитать.

Мадди-Корнер — местечко у подножия Аппалачей в Северной Каролине. Алекс уже две недели там, в лагере для новобранцев.

«Дорогие родители, дорогой дедушка! — начинает Людмила, а отец тем временем в изнеможении опускается на диван рядом с мамой. — Я уже десять дней прохожу курс молодого бойца. У меня все окей, так что обо мне не беспокойтесь. Довольствие что надо, товарищи — хорошие парни, офицеры — джентльмены. Спим мы в казарме в общей спальне на пятьдесят человек. Это воспитывает чувство общности и взаимоуважение. Компания у нас подобралась разношерстная. Дуайт, например, из семьи бизнесмена, родом из Сакраменто, из Калифорнии, колледж окончил. А Боб, парень из Айдахо, ни читать, ни писать не умеет, а когда мы рассказываем анекдоты, чаще всего ни фига не понимает. Правда, поначалу у меня с некоторыми проблемы были. Один меня даже обругал "коммунистом чертовым", а все потому, что я из России. Я попытался ему втолковать, что я противник режима и эмигрант, но он таких слов не знал. Но скоро меня оставили в покое, потому что меня взял под свое покровительство наш инструктор, сержант Бромли. "Слушайте, задницы, — объявил он, — этот Фишлер — русский еврей. У меня среди новобранцев еще никогда еврея не было, тем более из России. Кто его хоть пальцем тронет, будет иметь дело со мной". Я вообще здесь, в лагере, что-то вроде знаменитости. Даже начальник КМБ, генерал Томас Арнольд, на первом же построении специально пожал мне руку и произнес: "Думаю, вы больше, чем кто-либо из новобранцев понимаете, что Россия — империя зла. Убежден, вы станете хорошим солдатом". Я страшно гордился, ну как же, генерал лично меня похвалил.

Распорядок, конечно, суровый. В шесть подъем, на завтрак отводится десять минут, чтобы в туалет сходить — тридцать секунд. Потом утренняя пробежка, пять миль, потом подготовка с оружием, стрельбы, рукопашный бой. Больше ничего сказать не могу — военная тайна, сами понимаете. В двенадцать обед, потом теоретические занятия в аудиториях, изучение тактики ведения боя. В семь ужин, потом мы свободны. Ну, еще форму в порядок приводим, автоматы. По вечерам в карты играем или болтаем, если еще остаются силы. Но вообще ко всему этому быстро привыкаешь. А самые сложные испытания у нас еще впереди. Через месяц — прыжки с парашютом, а в конце КМБ — учебноя газовая атака. Тогда нас всех загонят в газовую камеру…»

Людмила откладывает письмо и вытирает глаза бумажным платочком.

— Бедный мальчик, — рыдает она. — Бедный мальчик!

Пятого октября восемьдесят первого года нам с родителями ровно в семь утра предстоит явиться в приемную Иммиграционной службы. Нас «возьмут под стражу», как это называется в официальных бумагах, доставят в аэропорт и посадят в самолет, вылетающий в Австрию. Мы уже собрали вещи, Людмила уже приготовила нам в дорогу домашний пирог, бутерброды с маслом, сыром, колбасой и джемом и прочувствованную напутственную речь. Натан предложил маме денег, но она отказалась.

— Этого еще не хватало, — возмутилась она. — Богач какой выискался. Это мы тебе должны, мы же у тебя на шее столько висели.

Я уже попрощался со своим приятелем Володей и с одноклассниками. Кроме Фишлеров, никто не знает, что меня высылают, — все думают, что мы переезжаем в Филадельфию. Я им из Вены напишу и вот тогда скажу всю правду.

Бостон и Бруклайн уже отошли в прошлое, я в последний раз побродил по нашему кварталу, сказал «до свидания» любимым улицам, местечкам, домам.

Вечером четвертого октября я последний раз прихожу в Бостонскую Публичную библиотеку — вернуть книги.

На улице холодно. Это уже не бабье лето, когда разноцветные деревья выделяются на безоблачном голубом небе. А тут еще вдруг припускает ливень, и я напоследок не смогу поглазеть на фасад библиотеки и на застывших в мраморе гениев американской литературы. Очки запотели, мир исказился, все стало каким-то нечетким, смазанным.

В зале я, осторожно ступая, направляюсь к табличке с надписью «Выдача книг».

— А вот и наша миссис Томпсон, — раздается голос миссис Райан.

— А она для своего возраста хорошо сохранилась, — доносится голос миссис Кардуччи.

— Родилась в тысяча восемьсот девяносто девятом году, а на вид не старше пятнадцатилетнего паренька. Интересно, где это она лифтинг делает, — добавляет голос миссис Фримен.

— А может, она знает секрет какого-нибудь особенного крема или лосьона на травах. Я бы тоже не отказалась, — вторит миссис Райан.

Я снимаю очки, судорожно протираю полой рубашки и снова надеваю. Свет неоновых ламп распадается на множество остреньких иголочек. Лица библиотекарш расплываются, потом снова обретают четкие контуры. Я совершенно растерялся, чувствую только, что надвигается что-то страшное. Желудок сводит судорогой.

— Что, испугался, а? — с иронией, как и прежде, спрашивает миссис Райан. — Сейчас я тебе объясню, в чем дело. Мы недавно проводили обычную ежегодную проверку и сверили на всякий случай персональные данные всех новых читателей…

Если я чего-то не ожидал в этот день, так это такой вот засады. Во рту у меня мгновенно пересыхает. Бесформенная, распухшая масса, которая всего секунду назад была моим языком, приклеивается к зубам. Значит, обман раскрылся, и теперь я попаду в тюрьму, а там уже изголодавшиеся уголовники сладострастно ждут моей задницы. Это расплата за то, что мне так везло до сих пор, не иначе. Больше года прожил в Америке, и меня ни разу не ограбили и не избили. Да и нищенская участь нелегала меня обошла… Но, как обычно говорит мама, «в жизни за все надо платить. За все, всегда, при любых обстоятельствах…»

— …и выяснили, что ты указал неправильный номер социального страхования. Мы тогда еще удивлялись, что ты его так быстро наизусть выучил.

— Ведь ты же, — подхватывает миссис Кардуччи, — не миссис Сьюзан Томпсон, год рождения — тысяча восемьсот девяносто девятый, место рождения — Батон-Руж, Луизиана, место жительства — Оклахома-Сити, мулатка, мать пятерых детей. Ведь правда же, это не ты?

— Н… н… нет, — заикаясь, мямлю я.

— Такими вещами не шутят, а то наживешь себе неприятности, — провозглашает миссис Райан, и вот они уже смеются, все три, а за ними разражается взрывом хохота и длинная очередь, образовавшаяся за моей спиной.

— В следующий раз принеси свою карту социального страхования! — Миссис Райан тщетно пытается придать своему голосу необходимую строгость. — Вот чистый формуляр, заполни потом. И скажи родителям, чтобы подписали. Все понятно?

Я складываю листок бумаги и запихиваю в карман куртки.

— А как побледнел-то, бедняга, — жалеет меня миссис Фримен. — Уж верно решил, что мы его сейчас съедим с потрохами.

Новый взрыв хохота. Я кладу книги на стол, торопливо, заикаясь, бормочу что-то на прощанье и кидаюсь к двери. «Скорей отсюда, — проносится у меня в голове, — пока они не передумали!»

— Ты сегодня ничего не берешь?

— Нет-нет, спасибо, в следующий раз.

Я уже у входа.

— И не забудь, — кричит мне вслед миссис Райан, — в следующий раз карту социального страхования принеси, старушка из Оклахомы!

— Само собой! — кричу я в ответ. — В следующий раз непременно принесу!

X. Переэкзаменовка

Двое чиновников в венском аэропорту Швехат поставили нам в паспорта печати, провели через зону таможенного контроля, и вот мы на свободе.

— Я тоже в Америке бывал, — сказал тот, что постарше. — В Нью-Йорке.

Он несколько раз задумчиво пролистал паспорт отца.

— Но в Вене лучше, — присовокупил он через секунду.

— С Веной ни один город не сравнится, — согласился второй.

— А на что вы вообще в Америке рассчитывали без документов? — осведомился старший. — Как вы себе это представляли?

Мама выдала какую-то заученную чушь.

А я так устал и так хотел спать. Просто спать, чтобы ни о чем больше не надо было думать. Чтобы ни о чем не надо было говорить. Чтобы ничего не надо было объяснять.

Когда мы прилетели в Вену, наши сбережения составляли примерно три тысячи шиллингов. Из аэропорта мы поехали автобусом на Западный вокзал, оставили четыре чемодана и два рюкзака в камере хранения и отправились в город.