Радищев - Борис Евгеньев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Виноват. Это дело было так, и первые мои допросы оба несправедливы в том, что я более тех двадцати пяти экземпляров, которые получил от господина Радищева, ни от кого не получал.
Зотову было объявлено, что за эту ложь он достоин «строжайшего по законам осуждения» и чтобы он «впредь при суде отнюдь лгать не отваживался».
Кроме того, ему было приказано: «чтоб ты о том, где содержался и о чем был здесь спрашиван, никому ни под каким видом не сказывал, под опасением в противном случае тож строжайшего законам наказания…»
По всей вероятности, до смерти перепуганный купец с точностью выполнил это предписание. Как только его освободили из-под стражи, он поспешил убраться из Петербурга, и когда позднее он зачем-то понадобился, найти его оказалось невозможным…
Радищев утверждал, что, кроме 25 экземпляров, отданных Зотову, он роздал 7 экземпляров своим знакомым, в том числе один предназначался Державину, один Вицману — тому самому учителю, который отвозил письмо студентов из Лейпцига в Москву, и один для пересылки в Берлин Алексею Кутузову.
Не исключено, конечно, что какое-то количество экземпляров «Путешествия» без ведома автора попало в продажу.
* * *Прочитав книгу Радищева, Потемкин писал Екатерине:
«Я прочитал присланную мне книгу. Не сержусь. Рушеньем Очаковских стен отвечаю сочинителю. Кажется, матушка, он и на вас возводит какой-то поклеп. Верно, и вы не понегодуете. Ваши деяния — вам щит».
Это была хитрая и подлая уловка — сделать вид, что книга бессильна уязвить тех, в чью сторону направлена ее разящая сила. Эту уловку впоследствии применила и Екатерина, ханжески заявив, чтобы дело Радищева разбиралось так, будто оно ее не касается, — «понеже я презираю…»
В действительности же в деле Радищева она была хоть и скрытым, но жестоким, пристрастным и неумолимым судьей.
То, что при чтении «Путешествия» она сразу заподозрила авторство Радищева, не является свидетельством ее особенной прозорливости. И случилось это совсем не потому, что Екатерина узнала в авторе «Путешествия» лейпцигского студента, нахватавшегося идей просветительной философии, и не потому, что она знала о существовании у Радищева собственной типографии, и не потому, что она узнала в авторе таможенного чиновника, знакомого с «купецкими обманами».
Нет, Екатерина узнала другое: узнала, как говорится в поговорке, «по когтям льва», — узнала последовательного и смелого «бунтовщика», за деятельностью которого, быть может» давно уже следили.
Не случайно, что в конце своих замечаний по поводу «Путешествия» она так писала о Радищеве;
«Вероподобно оказывается, что он себя определил быть начальником», книгою ли или инако исторгнуть скиптра из рук царей, но как сие исполнить один не мог, показываются уже следы, что несколько сообщников имел, то надлежит его допросить, как о сем, так и о подлинном намерении, и сказать ему, чтоб он написал сам, как он говорит, что правду любит, как дело было; ежели же не напишет правду, тогда принудить мне сыскать доказательство, и дело его сделается дурнее прежнего…»
И, наконец, вывод:
«Сие сочинение… господина Радищева, и видно из подчерченных мест, что давно мысль его готовилась ко взятому пути, а французская революция его решила себя определить в России первым подвизателем…»
Екатерина недвусмысленно дала понять следствию и суду, чего она ждет от них.
Вопросы Шешковского, которые он задавал Радищеву, повторяли замечания Екатерины, написанные ею на «Путешествии».
Екатерина писала:
«Едет оплакивать плачевную судьбу крестьянского состояния, хотя и то неоспоримо, что лучшее судьбы наших крестьян у хорошего помещика нет во всей вселенной».
И Шешковский спрашивал Радищева:
«Почему он осуждал состояние помещичьих крестьян, зная, что лучшей судьбы российских крестьян у хорошего помещика нигде нет?»
Екатерина писала:
«…На последней (странице) написаны сии слова: «Он был царь, скажи же, в чьей голове может быть больше несообразностей, если не в царской?» Сочинитель не любит царей и где может к ним убавить любовь и почтение, тут жадно прицепляется с редкой смелостию…»
И Шешковский спрашивал:
«Начиная с 306 по 340 (страниц) между рассуждениями о цензуре помещены и сии слова: «Он был царь. Скажите ж, в чьей голове может быть больше несообразностей, если не в царской?» то как вы об оных словах думаете?»
Екатерина писала:
«С 350 до 369 содержит по случия будто стихотворчества, ода совершенно явно и ясно бунтовская, где Царям грозится плахою. Кромвелев пример приведен с похвалою. Сии страницы суть криминального намерения, совершенно бунтовские. О сей оде спросить сочинителя, в каком смысле и кем сложена».
И Шешковский спрашивал:
«Начиная с 350 до 369 страницы поместили вы по случаю будто бы стихотворчества оду совершенно и явно бунтовскую» где царям грозит плахою. Кромвелев пример приведен с похвалами. Сии страницы суть криминального намерения, совершенно бунтовские; то скажите, в каком смысле и кем та ода сочинена?..»
Радищев обвинялся также и в том, что «после цензуры Управы благочиния взнес он многие листы в помянутую книгу».
Это обвинение является тем более странным, что обер-полицмейстер Рылеев сам признался, что подписал книгу, не читая. Да и ничего «криминального» Радищев не добавил в свою книгу после получения ее из Управы благочиния…
* * *Во время следствия Радищев был болен, страдал бессонницей. Экзекутор, сопровождавший его к Шешковскому и получивший строжайший наказ «иметь всякую предосторожность, которую должно иметь со столь важным арестантом», удивлялся, что «важный арестант» едва держался на ногах.
Радищев всеми силами стремился к тому, чтобы не запутать в дело никого из друзей и во что бы то ни стало отвести гнев императрицы от своих детей.
Он все время думал о детях, тревожился об их судьбе. И, думая о них, он стал писать в тюрьме небольшую повесть, которую назвал «Филарет Милостивый».
Все, что выходило из-под пера Радищева в крепости, попадало в руки Шешковского. Посылая ему повесть, Радищев писал:
«Читая житие Филарета, я преложил его несколько на образ нынешних мыслей… и мечтаю себе, что оно может детям моим быть на пользу… О, если бы оно могло достигнуть их рук!..»
В тюрьме у Радищева было несколько книг религиозного содержания. Их прислал ему ханжа и святоша Шешковский.
Тему для своей повести Радищев нашел в «Минеях», читая житие Филарета.
Житие повествовало о том, что в Пафлагонии, входившей в состав Византийской империи, в селении Амнии, жил богатый и щедрый «земледел» Филарет с женой, сыном и двумя дочерьми. Добрый Филарет роздал бедным все, что имел, вплоть до последней пары волов и последнего улья пчел. Он отдал бедным даже пшеницу, которую прислал ему один из друзей, узнав о разорении и нищете Филарета… В это время через Амнию проезжали царские слуги, которые искали по всей стране самых красивых девушек, чтобы отвезти их в столицу на смотр невест для царя. Пораженные красотой и добродетелью внучки Филарета, они отвезли ее во дворец. Внучка Филарета стала царицей, и вся родня ее снова стала жить в довольстве и богатстве. Но Филарет попрежнему раздавал свое богатство беднякам, и даже на богатый пир, устроенный в честь царя, он созвал нищих и заставил свою семью прислуживать им.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
