Аттила, Бич Божий - Росс Лэйдлоу

Открыв глаза, Тит ощутил пульсирующую боль в голове. Он лежал в палатке, на одной из стоявших в ряд походных кроватей. Он попытался вспомнить, что произошло. Нападение гуннов на деревню, последний отчаянный отпор в кирхе, Клотильда, попавшая под стропильную балку в горящей хижине… Тит привстал и, не обращая внимания на жуткую головную боль, в отчаянии позвал санитара.

В палатку вошел мужчина с окровавленными бинтами в руках.

— Тит Валерий Руфин? — спросил он.

Тит кивнул, и мужчина продолжил:

— Ты находишься в военном лазарете недалеко от Аргентората. Кое-кто тебя хочет видеть. Меня просили доложить, когда ты придешь в себя.

Вскоре санитар вернулся в сопровождении человека в форме римского полководца. То была знакомая форма, у которой полностью отсутствовал стиль — небрежно повязанная лента и выгнутая кираса. Аэций! Тит заметил, что командир поседел, а на лице его появились морщины, которых не было при их последней встрече.

— Клотильда и Марк, господин, что с ними сталось?

Аэций подошел к кровати и взял Тита за руку.

— Твой сын в безопасности, — сказал он. — За ним присматривает одна местная супружеская пара, германцы. Скоро они приведут его к тебе. — Аэций сделал паузу, и с сожалением произнес: — Твоя жена погибла, Тит. Мне жаль, очень жаль, что приходится говорить тебе об этом.

— Что же случилось, господин? — прошептал Тит.

— Я был там, — сказал Аэций. — Война официально прекратилась, когда произошло нападение на твою деревню. Гундогар сдался, а бургунды согласились с условиями перемирия, по которым обязались прекратить практику набегов и нападений, но вряд ли тебе от этого станет легче. Гунны, которые атаковали вас, — это одинокая банда мародеров, боюсь, одна из немногих. После подписания мирного соглашения я проезжал по окрестностям с хорошо вооруженным отрядом, пытаясь предотвратить грабежи и нападения на мирных жителей со стороны никем не контролируемых воинов. К сожалению, в вашу деревню я прибыл слишком поздно. Гунны разбежались сразу, как только мы подошли. Но те двое, что были в кирхе, о нашем появлении не знали. Вероятно, искали чем поживиться. Один их них, тот, что кинулся к твоему сыну, повернулся ко мне, но не успел и пикнуть — я его заколол. Другого я лишь ранил, но он тоже погиб — раздавило рухнувшей крышей.

— А Клотильда?

— Я пытался сдвинуть балку, но… Одному мне было не справиться, а времени на то, чтобы звать кого-то, уже не оставалось… Она умоляла меня убить ее. Даже если б я ее вытащил, спасти ее не удалось бы, — тело было раздроблено, и она умирала. Но я не мог позволить ей умереть в огне. Ну и… сделал, то, что следовало… Так поступил бы и ты. − Аэций сделал паузу. Выражение лица у него стало суровым. − Если возненавидишь меня, винить тебя не стану.

Тит смахнул со щеки покатившуюся по ней слезинку.

— Вы правы, господин. Во мне все-таки течет римская кровь, и я ценю тот милосердный поступок, который вы совершили, — единственное, что можно было сделать. За это, а также за то, что вы спасли жизнь моему сыну, я буду вечно вам благодарен.

— Я заставил Марка покинуть хижину перед тем, — Аэций сделал короткую паузу, затем продолжил, — перед тем, как вытащил тебя. Едва я вынес тебя, как обрушилась крыша. Тебя серьезно ударило по голове, и ты потерял много крови, но врачи говорят, что покой поможет тебе полностью выздороветь.

Наступила короткая пауза, затем Аэций спросил дружеским тоном:

— Ну и как будешь жить дальше, Тит Валерий?

— Наверное, вернусь в Италию, господин, буду управлять фамильным имением.

— Да так ты растеряешь все свои навыки. У меня для тебя есть другое предложение.

— Какое, господин?

— Служи мне. Риму верные подданные нужны, как никогда. Особенно если речь идет о сыне Гая Валерия Руфина — человека, который, возможно, спас Галлию. Я не жду, что ты дашь мне ответ сейчас же. Приду за ним через пару-тройку дней.

Тит вспомнил слова из последнего письма своего отца, в котором Гай советовал нечто подобное. Кроме того, он чувствовал, что Аэций немного изменился. Возможно, он уже не был тем безжалостным честолюбивым борцом и политиком, каким слыл прежде. Тит решился.

— Два дня мне не нужны, − сказал он. — Если вы хотите, чтобы я вернулся, то я готов снова вам служить, господин.

Аэций улыбнулся и взял Тита за руку.

— Добро пожаловать обратно, Тит Валерий. И, как говорится в Священном Писании, служи верно и честно.

Глава 25

Как представляется, благодаря племени нецивилизованных союзников [визиготов] от былого римского могущества вскоре ничего не останется.

— Поздравляю, комит, — сказал Литорию его молодой заместитель, когда объединенная гуннско-римская армия вброд перешла реку Лигер у Цезародуна и, покинув Арморику, двинулась на юг. — Полагаю, не скоро эти ублюдки вновь решат выступить против Рима.

— Слишком много крови пролилось, Квинт, — вздохнул Литорий, качая головой. — Багаудов, конечно же, нужно было унять. И все равно…

— Только не говорите, что вам их жаль, господин, — встрепенулся Квинт. — Они бросили нашей империи вызов и получили то, что заслуживали. Как, впрочем, и бургунды. Полководец Аэций был слишком мягок с бургундами в первый раз, но когда они восстали снова, преподал им хороший урок. Убил — сколько, тысяч двадцать? — а оставшихся угнал в плен в Сапаудию. Вот так нам следует поступить и с визиготами.

— Вам, молодым петушкам, все видится либо в черном, либо в белом цвете, — рассмеялся Литорий. — Если бы все было так просто! Я разговаривал с Тибато, как тебе известно, — задумчиво продолжал он, — сразу после того, как он был пленен, и всего за пару часов до того, как ему отрубили голову. Возможно, его следовало распять, как Спартака, но, ты же знаешь, распятие на кресте как наказание отменил еще Константин, более ста лет назад. Тянулась за ним чернь, за этим Тибато. Образованный был человек. Цитировал мне Тацита: «Похищать, убивать, грабить — это на их лживом языке называется управлением. А когда превратят всё в пустыню, то называют это миром».

— Кто эти «они», господин? — спросил Квинт, озадаченно взглянув на Литория.

— Вам, молодежи, классиков уже не преподают разве? — в притворном гневе воскликнул Литорий. — «Они» — это римляне, а слова эти Тацит вложил в уста Калгака, предводителя каледонцев в битве у Граупийских гор. Почитай «Историю» Тацита.

— И как, победили мы их тогда?

— Ну то, отдельное, сражение мы, может быть, и выиграли, но каледонцы в конечном счете все равно выдворили нас со своих земель — во времена Септимия Севера, две с лишним сотни лет тому назад. Наверное, тогда-то вся эта волна и пошла на Рим.

— Не будьте вы таким пессимистом, господин, — улыбнулся Литорию Квинт. — Тогда пошла на Рим, сейчас пойдет в другую сторону. Как только мы разберемся с визиготами, Галлия вновь окажется под нашим полным контролем.

— Возможно, ты и прав, — повеселел полководец. — В конце концов, багаудов-то мы разбили? Может статься, сокрушим и визиготов.

— Что вы говорите, господин — «может статься»! Непременно сокрушим — раздавим, как жаб, — уверенно заявил Квинт. — Если б вы знали, как я хочу вновь увидеть юг — позагорать на солнце, подышать горным воздухом, вспомнить запах апельсинов и сосен, побродить по оливковым рощицам и виноградникам, выпить какого-нибудь приличного вина, а не этого вашего напоминающего мочу северного пива.

Несколько миль они проехали молча, а затем Квинт предложил:

— Может быть, мне проверить колонну, господин?

— Да, давай-ка, — в голосе Литория прозвучали и облегчение, и благодарность.

Вряд ли это, составлявшее большую часть армии, аморфное полчище гуннов можно считать «колонной», подумал Квинт, направив коня к вершине холма, с которого можно было разглядеть все войско. Последнее время он очень волновался за полководца. Литорий был порядочным человеком и — в обычных обстоятельствах — хорошим солдатом, но, судя по всему, подавление восстания багаудов дурно повлияло на его моральное состояние. Да и неудивительно. Там, в Арморике, признался себе Квинт, действительно происходили страшные вещи: загнав тысячи мятежников и их детей в одну из каменоломен возле Лексовия, лучники-гунны долгие часы упражнялись в искусстве метать стрелы, используя практически безоружных людей в качестве мишеней; в Секване варвары утопили сотни человек, которых просто бросали в воду с привязанными к ногам камнями… Но то была война — да, ты видишь много ужасов, но должен стиснуть зубы и думать лишь о том, как победить противника и выжить. Но к войне комит сейчас, вероятно, испытывает fastidium, отвращение, — слишком уж много крови пролилось во время последней кампании. Если так, то это может ослабить его рассудительность, что, в свою очередь, ставит под угрозу жизни солдат.