Бурлаки - Александр Спешилов

— Что за цыганский табор? — шутил он, здороваясь. — Всему уезду известно, что ты, Алексей Петрович, самый первый цыган. Всю жизнь кочуешь. Кого благодарить за посещение?

— Не знаю пока. То ли белых, то ли черных. Черт знает кого… Вы эвакуировались? — спросил Меркурьев.

— Вчера отправил семьи коммунистов и советских работников. Молодежь пока осталась. Сидим у моря и ждем погоды. Вы через Никольское ехали? Как там?

— Нет, — с кривой усмешкой ответил Меркурьев. — Мы ехали через лес, по дровяной дороге, прямо к вам. Никольское стороной объехали.

— Почему не по тракту? Почему стороной?

Тут в разговор ввязался Панин:

— В Никольском неблагополучно.

Он отошел с председателем в сторонку и поделился своими подозрениями, рассказал о событиях в Гарях, о том, что конные заняли бурлацкий поселок, о нападении на Строганове.

— Мы туда обозы отправили, — забеспокоился председатель, — семьи на десяти подводах…

— Мы тоже, — сказал Панин.

— Придется кому-нибудь съездить туда, узнать, что делается, — предложил председатель. — Может, напрасно тревожимся.

В небольшое помещение исполкома набралось, кроме нас, человек двадцать местных коммунистов. Стали советоваться.

— Мы живем ближе к Никольскому, — говорили ивановцы. — Нас там всякая собака знает. Лучше из ваших послать — из строгановских.

— Пошлите меня, — предложил я. — Кстати, узнаю, что с нашим обозом.

Чудинов съязвил:

— Не обоз тебя интересует.

— Ну и что? Одно другому не мешает, — отрезал Панин. — Собирайся, Сашка.

Я переоделся в нагольный полушубок, надел лапти с шерстяными онучами, на голову нахлобучил малахай и стал походить на деревенского парня. Одну из наших лошадей перепрягли в простые дровни. Я попрощался с товарищами и поехал в Никольское.

Это большое торговое село — бывшая графская вотчина. Здесь были даже фабрики — кожевенная и ткацкая, механический завод, большие паровые мельницы. Обыкновенное волостное село, оно по своему экономическому положению являлось центром всего верхнего Закамья. В старое время в Никольском размещалось воинское присутствие, как в уездном городе, и жили на постое воинские части. В восемнадцатом году здесь был сформирован десятый полк красной кавалерии. Но только по названию был он красным. Командовали им старые казацкие и кавалерийские офицеры, бойцы были почти сплошь из сынков богатеев.

От села Ивановского до Никольского верст восемь, но с горы оно казалось совсем близко.

Незаметно я доехал до окраины. Меня остановил часовой.

Он был в обычной красноармейской форме, в шинели с отворотами на рукавах, но на плечах у него нарисованы химическим карандашом погоны.

Часовой подошел к моей лошади и хотел взять ее под уздцы.

— Не задевай, дядя: лошадь кусается, — предупредил я его.

— Куда едешь?

— Лошадку подковать.

— Пропуск имеешь?

— Нету. Завсегда ездили в кузницу без пропуска, а при теперешней Советской власти идешь в баню — и то пропуск бери.

— Давай какой есть документ, — приказал часовой.

Я сунул руку за пазуху. К нам подошел другой солдат.

— Зря привязываешься к этому дураку, — сказал он. — Видишь, лошадь не кована. Проклятый мороз, в шинелке насквозь пробирает. Когда, парнюга, обратно поедешь, не забудь взять в комендатуре пропуск да самогончику достань бутылочки две. Без пропуска не выпустим.

— Кумышку тоже в комендатуре выдают? — нарочито наивно спросил я.

— Ну и дурак! — сказал солдат. — Ты в комендатуре не обмолвись о самогонке. К бражницам сходи, на рынок.

Солдат стал наплясывать, приговаривая: «Чай, сахар, белый хлеб!» Я подхлестнул вожжой лошадь и благополучно двинулся в село.

Не успел проехать полквартала, как нарвался на конный патруль.

— Чего болтаешься по улицам? — спросил меня усатый кавалерист.

Я опять объяснил, что приехал в кузницу лошадь ковать. Надо, мол, снопы возить, дорога затвердела от морозов, а лошадь не кована.

— Гони в комендатуру. Там разберутся.

— Куда править-то?

— Видишь на горе белый дом? Правь туда, — показал Мне кнутом конник. — И не бойся! Не к большевикам едешь. Проверят документы, и поезжай куда надо… Вчера всех большевиков уничтожили, а крестьян не обижаем.

Я поехал вперед, к белому дому, а за мной кавалерист.

Когда подъехали, конвоир слез с лошади. Я стал привязывать свою лошадь к столбику у ворот и, обдумывая, как бы выкрутиться, не торопился. Солдат терпеливо ожидал.

Стряхнув с лаптей снег, мы вошли в комендатуру. В большой комнате бывшего графского дома прямо на полу сидели крестьяне. Посредине расхаживал солдат с нагайкой, с белыми лычками на настоящих погонах. Лицо с глубокими оспинами. Под носом белесые усики.

— Привел документы проверить, — доложил конвоир. — На улице задержал.

— Водите сюда каждого встречного… И так все подвалы забили арестованными, — заворчал солдат с лычками. — На улице проверяй, если ты патруль. Натаскали мужичья, а большевики на свободе гуляют… Ты большевик? — вдруг спросил он меня в упор.

— Мы малограмотные, нас не принимают.

— А если бы грамотный был, пошел бы в большевики?

— Нет! — ответил я. — Они нас под корень разорили.

— Паспорт покажи, — уже более мягким тоном предложил солдат.

Я расстегнул драную шубейку и достал затрепанное удостоверение личности, в котором было записано, что «предъявитель сего Степанов Сергей Федорович является действительно тем лицом, что и значится, Ивановской волости крестьянским сыном деревни Мозолята, от роду 16 лет, что подписом и приложением печати удостоверяется».

— Кто здесь из Мозолят? — спросил солдат.

— Я из Мозолят, — ответил пожилой мужик с небритой бородой, в нагольной шубе с борами.

У меня глаза затянуло как туманом. Передо мной сидел наш комиссар Бычков.

— Знаешь этого углана? — спросил солдат.

— Как не знать. В соседях живем. Парень — сирота.

— А ты, Степанов, его знаешь?

Я сообразил, что, если сказать — знаю, меня могут спросить, как его звать, а если сказать, что не знаю, — подведу самого Бычкова. Тот, видя, в каком я оказался затруднительном положении, быстро проговорил:

— Кто в волости не знает Григория Яшманова?

— Правильно, — весело подхватил я подсказку Бычкова. — Как не знать дядю Григория, если соседи.

— Видишь, что делается? — сказал солдат с лычками патрульному. — Не знаете, кого ловить. Патрули, черт бы вас задрал. Иди сам за пропусками, и пусть едут домой. А ты, Яшманов, все-таки в следующий раз бери с собой удостоверение.

Я решил играть до конца и попросил:

— А нельзя за пропуском завтра прийти? Мне еще лошадь ковать надо.

— Негде ковать, — ответили мне. — Все кузнецы удрали. Приезжай денька через три. Расскажи в своей деревне мужикам, что в Никольском власть советская уничтожена и всем безобразиям конец. С часу на час ждем народную армию. Завтра привезут в магазины белый хлеб, ситец, керосин.

Сами себе не веря, что находимся на свободе, мы вышли на улицу. Я дрожащими руками отвязал лошадь и отвел ее от ворот…

Чтобы не нарваться на патруль, я поехал проулками, а не по главной улице. Вот и пост. Раздался дикий окрик:

— Стой! Стрелять буду!

Я остановил лошадку. К нам подбежали два солдата и проверили пропуска.

— Езжай да не оглядывайся! Иначе пулю получишь, — предупредили они нас.

Верст пять я гнал лошадь без передышки. Она уже начала храпеть и брызгать слюною.

В Ивановском нас встретил Андрей Иванович. «За меня беспокоятся», — с благодарностью подумал я.

— Сашка! — обрадовался Панин. — Живой да еще с гостем… Кто такой? Да это ты, Бычков. Бороду отростил, как Гришка Распутин.

— Сегодня остригу! — шутил Бычков. — Десятому полку оставлю на память.

— Что в десятом полку?

— Бунт подняли против Советской власти.

С затаенным дыханием мы слушали рассказ о событиях в Никольском.

— Я приехал туда утром двадцать четвертого, — рассказывал Бычков. — Из некоторых сел уже ушли обозы на станцию, а в Никольском еще и не думали эвакуироваться. Надеялись на защиту кавалерийского полка. Подводу нашего комиссариата тоже задержали. Стемнело. На краю села живет у меня двоюродный брат. Я остановил подводу в ихнем комиссариате, а сам пошел к родственнику переночевать. Мы только сели за стол чайку попить, как за окном послышались выстрелы, а тут еще в ворота сильно застучали. Ничего не поделаешь, я бросился в сени и — на чердак. Кто его знает, что за люди ломятся? Слышал, как хозяин открыл ворота и прошел с кем-то в избу. Потом проводил его обратно до ворот. Слышал я, и как этот человек приказывал: «Окна закрыть, свет не зажигать, на улицу не выходить, никого в избу не пускать!» Я подошел к слуховому окну и взглянул на дорогу. Вижу: из-за угла дома показалась грива лошади, а потом и подвода. Откуда ни возьмись выбежал солдат, остановил подводу, потом выстрелил в упор, и кучер упал в снег. Еще прибежало несколько солдат. Набросились со штыками на сидевших в кошеве. Тут ребенок заревел. Я отшатнулся от окна, а когда снова выглянул, на дороге уже было пусто. Стрельба в селе прекратилась, только откуда-то слышались слова команды: «Взво-од, пли!» Потом залпы. Что делать? — продолжал рассказывать Бычков. — Я до утра просидел на чердаке. Когда рассветать начало, опять подобрался к окну и увидел две подводы. На первой ехала Варвара Игнатьевна, на другой Фина Суханова…