Изобретение зла - Сергей Герасимов

Небо над такими пустынями коричневое, а земля покрыта горелой коркой. Камни так раскаляются днем, что продолжают светиться вечером, после захода солнца. В таких местах воздух постоянно движется, будто кипит, и поэтому ни в чем нельзя быть уверенным. Тебе кажется, что ты видишь гору, а на самом деле это ущелье. Ты смотришь вправо, а видишь то, что за спиной. Там железо выходит на поверхность и блестит, и светится изнутри. Оно не ржавеет, потому что воды там нет вообще. Там много кратеров, таких как на луне или других планетах, эти кратеры оставили метеориты, но ни дождь, ни ветер, ни люди не выровняли эти кольцевые горки - там нет ни дождя, ни ветра, ни людей.

Есть каменные пустыни. Они состоят из круглых камней, похожих на яйца, но даже динозавры не несли таких больших яиц - каждый камень весит десяток тонн.

Через такую пустыню невозможно перебраться, ты сразу застрянешь в щелях между камнями. Все камни стоят вплотную друг к другу. В жару такие пустыни накаляются и воздух над ними поднимается, закручиваясь в смерчи. Смерчи стоят как колонны, поддерживающие небо. Смерчи приносят много мусора и перебрасывают его с места на место. В таких пустынях можно было бы найти много полезных вещей - если бы кто-то сумел туда проникнуть. Иногда ветры выносят мусор из камней и люди роются в нем и часто находят кости своих предков, белые и чистые, как отполированные.

Есть зыбучие пустыни, которые постоянно движутся. Они неинтересны, потому что они совсем пусты. Есть высокогорные пустыни и есть низовые пустыни, вырытые

Мельницами последней войны. Есть подводные пустыни и пустыни, накрытые Тучей.

Есть обычные песчаные пустыни и ещё множество других. Кое-где среди этих пустынь остались поселения людей. Все это создали вы - единственным нажатием кнопки.

- И это все?

- Все. Я умею чувствовать очень далеко. Но наш горорд - единственное живое место на этом континенте, если не считать трех приморских поселков.

- Кто убил всех?

- Я.

- Но ведь ты любишь всех!

- Мне приказали.

- А если тебе прикажут убить меня?

- Тогда я убью тебя.

- Кто приказывает тебе?

- Люди. То есть, люди думают, что могут приказывать мне, на самом деле я приказываю себе сама. И я не могу ослушаться своего приказа.

Я помолчал, обдумывая её слова. Я понимал далеко не все, но я все помнил и надеялся понять потом, после долгого обдумывания. Или тогда, когда стану взрослым. Интересно, можно ли будет спрятаться, если ей прикажут меня убить?

- Ты прорастаешь в землю, как дерево корнями, да?

- Не только в землю. Во все.

В моем кармане лежали шесть шариков от подшипника; мне всегда нравились круглые гладкие вещи.

- А в шариках ты тоже есть?

- Тоже.

- Какие они изнутри?

- Бесструктурные.

- Тогда кто ты? - задал я главный вопрос.

Но Синяя Комната молчала.

Я приподнялся и сел на полу.

Снова начинала кружиться голова. Теперь я вспомнил: голова всегда кружилась перед тем, когда случалось неожиданное. В первый раз - перед тем, как умер Светло-зеленый; во второй - когда я не соскользнул с крыши; в третий - когда я не разбился, падая сквозь стекло. Каждый раз, когда внешняя сила вмешивалась в жизнь. Что случится сейчас?

44

Вдруг что-то изменилось. Так быстро, что я едва успел заметить. Это было похоже на очень короткую вспышку голубого света - такую короткую, что ты не уверен, была она или нет. Будто дрогнула электрическая искра, разбавленная темнотой. Или газовое пламя, мгновенно полыхнувшее со всех сторон. Запахло чем-то, напоминающим паленую шерсть, и мимо окна проплыли несколько снежных хлопьев. В комнате стало холоднее, будто повеяло ветерком. Еще возник гул.

Когда-то я уже слышал подобный звук: пять лет назад мы проходили невдалеке от тепловозного депо, в котором неповоротливые зеленые гусеницы разогревали свои двигатели. Они издавали звук, и звук не был слышен ушами, потому что оказывался слишком тяжел для воздуха. Тот звук я слышал сразу всем телом. Сейчас я услышал то же самое.

- Что это? - спросил я.

Но изменилось и ещё что-то. Изменилось настроение тишины: до сих пор тишина была мягкой и теплой, как черный шелк подкладки пальто, теперь она стала жесткой, как черный отшифованный камень.

- Почему ты замолчала? - спросил я комнату.

Комната не ответила.

- Я тебе надоел?

Молчание.

- Ты чем-то занята?

Молчание.

- Тебя дали приказ меня убить?

Пауза.

- Не только тебя.

- Что-то случилось?

- Нет. Я выполняю программу. Включился первый уровень.

Включился первый уровень. Стены госпиталя стали толще, а коридоры темнее.

Потолки поднялись. Окна стали уже и выше - стали похожими на бойницы.

Армированные стекла двойным слоем наползли на окна всех этажей. В старом здании провалилась земля и образовала воронку; ворока вытянулась в шахту, в которой зашевелилось новорожденное существо, пока не осознающее себя. Небо ярче осветилось зеленым - это война пошла быстрее и жестче. С этого помента в городе стало вдвое меньше корыстных преступлений, но всемеро больше хулиганств и немотивированных преступлений против личности. В городской тюрьме, той, что стоит на холме, к западу, поднялось восстание и преступники захватили в заложники двух женщин из персонала. Они не собирались их выпускать. Они начали с того, что отрубили каждой фалангу мизинца и пообещали отрубывать ещё по одной каждый час. Они выполнят свое обещание. Процент выступивших за смертную казнь

(процент, полученный при еженедельном социологическом опросе) уже в ближайший понедельник увеличится с тридцати двух до девяноста восьми. Городской архитектор Перри Романский распорядился увеличить площадь общественного кладбища. Сами собою изменились ценники в столовых, развлекательных залах и магазинах - причем все цифры возросли, кроме одной, кроме цены на резиновые дубинки. Уже подписанный приговор в канцелялрии областного суда: "два года условно" на глазах у клерка Борисовского (ударение на первое "о") сменился на

"двенадцать лет каторги". Причем Борисовский, который был совершенно трезв, заметил шевеление букв на бумаге, но не заметил изменения смысла. Мать Равика

Бицци, шлепавшая свое непутевое чадо ладонью, взяла ремень с пряжкой, но чадо тоже не осталось в накладе и схватило утюг. Уже завтра обоих доставят в больницу, а неделю спустя они предстанут перед судом и будут осуждены.

В книжных лавках исчезнут все книги, которые рассказывают о доброте, причем одна из книг исчезнет прямо из руки читающей Виолеты Массимко, но упомянутая

Виолета не смутится исчезновением, а возьмет другую книгу и продолжит чтение с той же страницы, с семьдесят третьей, с завернутым уголком и чернильной кляксой в виде сердца с дырочкой. Из тех книг, которые не исчезнут, пропадут слова, обозначающие доброту, участие, состадание, слабость, сентиментальность, аппатию и восторженную мечтательность. А также терпимость, безмятежную удовлетворенность, потребность в людях в тяжелую минуту, приветливость, застенчивость и тихий голос. Слов, обозначающих агрессивоность в соревновании, храбрость в бою и стремление к власти станет так много, что они будат налезать друг на друга и на иные слова, агрессивно соревнуясь с ними, и мешать чтению.