Ночь в Кэмп Дэвиде - Флетчер Нибел

Окончив рассказ, Джим оглядел присутствовавших и увидел, что крохотные злые глазки Одлума смотрят на него недоверчиво и пристально. Он от души понадеялся, что ему удастся ответить на все вопросы этого ядовитого старика, ни разу не сбившись. Однако первый вопрос ему задал не Од-лум, а Грэди Каваног:

— Кажется, Джим, мы всё поняли именно так, как вы старались нам передать. Но, может быть, вы всё это суммируете и выскажете ваши выводы?

— Как я уже сообщил на днях Пату, — медленно начал Джим, — я пришёл к заключению, что президент Соединённых Штатов либо болен тяжёлой формой паранойи, либо страдает каким-то иным временным психическим расстройством. Молю бога, чтобы верным оказалось последнее. Но я считаю, что в любом случае поездке в Стокгольм следует воспрепятствовать

Свой первый вопрос Одлум произнёс тем скрипучим голосом, которым обычно пользовался в Сенате для допроса уклончивых свидетелей:

— Сенатор Маквейг, вы, по-видимому, придаёте большое значение привычке президента сидеть в темноте у себя в Аспенлодж! Что вы усматриваете в этом странного? Разве Линдон Джонсон не надоедал всем и каждому, беспрерывно выключая свет?

— Джонсон таким образом старался преподать урок экономии, Фред, и кроме смеха это ничего не вызывало. С президентом Холленбахом, к сожалению, обстоит совершенно иначе. У него всё это связано с какой-то немыслимой чертовщиной!

— Чертовщиной? Нельзя сказать, чтобы это было научное определение, сенатор!

— Я просто стараюсь передать вам своё впечатление. — Джима охватило отчаяние, он отлично сознавал всю неубедительность такого ответа.

— Вы что же, полагаете, что идея союза Штатов с Канадой есть непременно признак безумия? — спросил Галлион.

— Ни в коем случае. Но в свете остальных поступков и речей идея выглядит именно так!

— Рад слышать, что вы такого мнения, — проворчал Галлион. — Потому что в Чикаго целая группа важных бизнесменов выступает именно за союз с Канадой. Мне бы очень не хотелось думать, что все они сумасшедшие.

— Послушайте, джентльмены, — сказал Каваног, — предлагаю не начинать с того, что сам факт помешательства невозможен. Не следует забывать о Вудро Вильсоне! Ведь он совершенно очевидно не был нормален всё то время, когда разбирался Версальский договор, и страной фактически управляла миссис Вильсон. И я хорошо помню, как Эйзенхауэр сам рассказывал о том случае, когда его хватил удар. Он признавался, что несколько дней он не мог даже нормально разговаривать. Мы, безусловно, верим, Джим, что вы сами необычайно угнетены всем этим неприятным делом, но всё-таки, не могло ли быть подозрение Холленбаха, будто Пат пытался намеренно его опорочить, вполне нормальным преувеличением очень обозлённого человека?

— В случае с Патом так быть, конечно, могло, но не забывайте, что он наговорил о Дэвидже, как он набросился на меня; а его убеждение, что существует целый заговор против него! Ведь Марк так всегда гордится логичностью всех своих суждений, и вдруг — такие обвинения, совершенно абсурдные, на мой взгляд.

— И всё-таки конфликт его с О’Мэлли не может сам по себе являться доказательством психического расстройства! — настаивал Каваног.

— Согласен.

— С другой стороны, из того, что я услышал, меня больше всего тревожит идея подключения ФБР ко всем телефонам в стране. Вот это мне кажется совершенно невероятным! Она противоречит всем его прежним взглядам на личную свободу граждан!

— Вот именно, в этом-то всё и дело! Как может серьёзно заявить об этом нормальный человек! И не забудьте, он сказал мне, что если бы такой закон уже существовал, то он бы применил его в отношении Пата!

— Я не верю, чтобы вы точно цитировали слова президента, — скептически улыбнулся Никольсон.

— Я тоже не могу в это поверить, — отозвался Галлион. — Прежде всего, Марк ловкий политик! Разве он не понимает, что такой закон провалил бы его на выборах в ноябре!

— Он заявил об этом совершенно серьёзно, — упорствовал Маквейг. — Он сам убедил меня в том, что говорит всерьёз. Это всё, что я могу вам сказать, но, поверьте, я не преувеличиваю.

— А идея о союзе со скандинавскими странами! — вмешался Одлум. — Человек, женатый на прелестной шведке, не станет, надеюсь, спорить с тем, что похвала национальному характеру шведов — признак вполне здравого ума?

— Да, конечно, спорить не стану. — Одлум всё-таки попытался поймать его на крючок, и Джиму неимоверного усилия воли стоило сдержаться и не ответить резкостью. — Но союз со странами Скандинавского полуострова — совсем другое дело! Ведь Холленбах мыслит его себе как утопию, а мы-то с вами прекрасно знаем, какой скандал поднимут наши теперешние военные союзники! Какого чёрта, Фред, вы прекрасно знаете, что это было бы безумием!

Приземистый сенатор из Луизианы потрогал свои морщинистые щёки:

— Ну, это ещё как сказать! Попробуйте-ка повторите это своей жене и её шведским родичам, и они вам точно скажут, кто, по их мнению, безумен! Как знать, может, эта идея Холленбаха не так уж и плоха. Союз со скандинавскими странами поправил бы наше положение в смысле расового неравенства. Нам, белым, срочно требуется подмога! Галлион с сородичами скоро превратят Америку в чёрную республику!

— Где ваша благодарность, Фред! — Галлион поднял палец. — Шестьдесят шесть процентов избирателей, которые голосовали за вас на последних выборах в Луизиане, были негры!

Каваног рассмеялся:

— Это только доказывает правильность того, что говорит Фред. Что негры стараются протащить в Сенат именно таких неотёсанных сенаторов, как он!

— Если бы у вас в Верховном суде имелась парочка таких неотёсанных, — огрызнулся Одлум, — вам для разнообразия, может, и удалось бы вынести хоть один разумный приговор!

Все, кроме Маквейга, рассмеялись. Джимом овладело отчаяние: он чувствовал, что этот тяжеловесный юмор направлен против него. Они явно не принимали его всерьёз.

— Вернёмся-ка лучше к предмету нашего обсуждения,

— напомнил О’Мэлли, и Джим бросил на него благодарный взгляд.

— Прекрасно, — отозвался Никольсон, — вернёмся к истории, рассказанной сенатором Маквейгом. Основной её недостаток в том, что нам неизвестно мнение людей, которые близко знают президента. — Никольсон говорил нудным голосом, словно подводил итог очередному заседанию Сената.

— Что вы скажете о его жене Эвелин и о сыне, который учится в Йельском университете? Что вы скажете о его личном враче и о доверенных сотрудниках? Что думают они?

— Но, позвольте, мистер Никольсон, — запротестовал Маквейг, — ведь невозможно устраивать предлагаемый вами опрос без сигнала к действию со стороны руководства! Ведь мы для того и собрались, чтобы договориться о том, как лучше проверить моё, э… убеждение!