Верь мне и жди - Ольга Тартынская

Далее следовало сожжение чучела Ярилы под радостные вопли святоярцев. Жрец объяснил, ради чего это делается. Чтобы год был плодородный. Потом девушки гадали, пуская на воду венки. Но в озере нет течения, посему почти все венки, покачавшись на воде, рано или поздно прибивались к берегу. Насколько я поняла, плывущий венок означал замужество, прибитый к берегу — незамужество, а утонувший — смерть. По ассоциации припомнилась и зазвучала у меня в голове песенка, которую я слышала в детстве: «Ой, васильки, васильки».

Костер пылал долго. Когда огонь немного осел, молодежь стала прыгать через него. Смех, толкотня, визг. Я увидела Мирослава. Он легко взвился и перелетел через костер, не задев языков пламени. У девушки, которая прыгала следом, загорелся легкий подол. Его быстро потушили, но девушка очень горевала: плохая примета. Я видела, как Мирослав утешал ее, что-то наговаривая ласково. Какой же он…

Постепенно все стихало, святоярцы разбредались парочками по лесу. Я одна стояла возле дерева, прячась в темноте и умирая от одиночества. Мне и в голову не пришло подойти к Мирославу. Он скоро тоже исчез. Я все ждала и боялась, что вот-вот на поляне появишься ты. Возможно, ты тоже наблюдал языческое действо со стороны, вместе с юной нимфой.

Колдовская ночь продолжалась. В пьянящем теплом воздухе разливалась любовная истома. Всюду слышались шорохи, сдавленный смех, звуки поцелуев, всхлипывания и стоны. Дурманящие запахи кружили голову. Ночь звала любить… Надо бежать, бежать отсюда! Однако я долго не решалась двинуться с места, чтобы не споткнуться о какую-нибудь парочку, предающуюся любви прямо в траве.

Осторожно двигаясь, я направилась к озеру. Покуда шла, меня несколько раз цепляли за руки и тянули за собой. Надо немедленно охладиться, чтобы не броситься в объятия первому встречному. Я нашла удобный спуск к воде, разделась, уже не заботясь, что нет купальника. Тут все ходят голые. Теперь не забыть бы, куда положила одежду. Повесила юбку и кофточку на куст, чтобы заметнее было.

Я тихонько поплыла, с наслаждением чувствуя шелковое прикосновение воды к обнаженному телу. Горячка и возбуждение оставили меня, только застарелая боль давала о себе знать. Боль души о тебе. Наплававшись вволю и окончательно отрезвев, я подплыла к берегу. Немного просчиталась: вышла чуть левее куста с одеждой. Крадучись я добралась до него, удачно избегнув по дороге каких-либо встреч. Поспешно одеваясь, я вдруг замерла. Нет, показалось, со стоном подумала я. Однако ни с чьим на свете я не могла спутать твой смех. Я зажмурилась, как от удара, и стиснула голову. Нет, нет, нет! Вы были рядом, лежали на траве и тихо смеялись.

Не замечая, что замерла в неудобной позе, я долго не решалась пошевелиться. Вы о чем-то говорили, но до меня долетало лишь невнятное воркование. Однако обмануться было нельзя: вы целовались и ласкали друг друга.

— Искупаемся? — наконец предложил ты, и я едва не вскрикнула, услышав родные интонации.

Спина затекла, и я догадалась распрямиться. В просвет между ветками я увидела, как обнаженная юная нимфа медленно раздевает тебя, целуя в шею, грудь, живот… Я закусила кулак, чтобы не кричать, и проклинала белые ночи, которые позволяют видеть то, что должно быть сокрыто от чужих глаз. Я снова с силой зажмурилась и открыла глаза лишь тогда, когда услышала всплеск воды. Ты стоял в воде, нагой и стройный, а твоя возлюбленная плыла, маня тебя за собой. Прости меня, любимый, если это возможно. Я вторглась в святая святых, я подсмотрела, как ты любишь, как ты счастлив с ней, как органичны вы здесь, среди леса, у озера…

Но как же наш брак, таинство венчания? Или здесь, в языческом природном храме, он теряет свою силу? Что же мне делать? Умереть, чтобы не мешать вам? Да, первый порыв был именно такой: исчезнуть с лица земли, стереть себя из твоей памяти, анигилировать, как ту Хари. Если я тебе не нужна, зачем мне жить?

Я понеслась сломя голову по лесу к палатке Мирослава. Почему к нему, не знаю. Надеялась, что он поможет мне умереть. Он такой заботливый. Наверняка в его вещах найдется баночка таблеток или, на худой конец, ножик для вскрытия вен. Утопиться я не могу, плаваю отлично. Повеситься? Брр.

На удивление я нашла нужную палатку, она оказалась пуста. Верно, Мирослав, как истинный арий, тоже предавался любви на лоне природы. Упав на постель Мирослава, состоящую из лапника, пенки и спального мешка, я зарыдала — отчаянно и глухо. Мне казалось, что сердце сейчас разорвется само и не надо будет думать, как мне умереть. Боль все не отпускала, и я корчилась и гнулась в судорогах долго-долго. Спасительный сон накрыл меня своим крылом, когда уже светало. Я вся дрожала от предрассветного холода, пока кто-то не обнял меня и не согрел своим теплом. Тогда я окончательно погрузилась в желанное забытье…

Проснувшись, я долго не могла понять, где я и что. Чьи-то руки по-прежнему обвивали меня и грели. Когда сознание мое прояснилось, я все вспомнила и застонала.

— Чш-ш, — прошептали у меня над ухом и успокаивающе коснулись губами моей щеки.

Я встрепенулась и села рывком. На меня удивленно смотрел юный арий. Он натянул на себя расстегнутый спальник, которым мы укрывались, но я успела заметить, что Мирослав спал в чем мать родила. Я задрожала, как от холода.

— Иди сюда, — прошептал юноша, хмелея на глазах.

Только этого мне не хватало! Я отрицательно затрясла головой и заплакала. Мирослав испугался.

— Что с тобой? Я тебя обидел? Но зачем ты тогда пришла в мою палатку? Я думал…

Бедный мальчик, он полагал, что может меня обидеть! Я хотела его успокоить, но только сильнее напугала. Слезы лились и лились из глаз помимо воли. Мирослав выбрался из-под одеяла и, ничуть не смущаясь своей наготы, принес мне воды в пластиковом стаканчике. Попив, я немного успокоилась. Мирослав наконец натянул штаны. Он озадаченно смотрел на меня и, кажется, не знал, что делать дальше.

— Я не хочу жить, — наконец проговорила я.

— Дурочка, — буднично ответил Мирослав. — Идем.

Он взял меня за руку и потянул за собой. Я слабо подчинилась. Мирослав привел меня по узкой тропинке на пустую возвышенность, где стояла одинокая старая береза.

— Смотри! — велел мне юный проводник.

Я взглянула, куда он указывал. Солнце поднялось уже высоко, впереди расстилался лес, его зеленая масса шумела, жила, волновалась. Ветер коснулся моего распухшего лица. Небо казалось близким, можно дотянуться рукой. Красота земли ранила меня, но эта боль была иной: сладкой, врачующей. Я обняла березу, невольно прижалась лицом к ее стволу и застыла. Мне казалось, что разрушительный огонь, который сжигал меня изнутри, постепенно гаснет, боль притупляется. Не знаю, сколько времени я стояла так. Когда оглянулась, вспомнив о Мирославе, его уже не было на холме.

Я медленно вернулась в лагерь той же тропой. Теперь мне казалось, что все пережитое в ночь накануне Ивана Купалы было давным-давно. Я заплела спутанные волосы в косу, нашла палатку Мирослава. Она опять пустовала, спальник валялся на земляном полу, где мы его бросили. Я аккуратно застелила постель, положила на нее сорванные в лесу ромашки, забрала свою сумку и побрела к проселочной дороге на Колоколушу. Жаль, что не попрощалась с Мирославом, не поблагодарила его, думала я.

И тут увидела его самого. Просто чудеса! Мирослав что-то искал в траве, вооружившись корзинкой. Я остановилась и позвала его. Юноша улыбнулся мне как ни в чем не бывало.

— Собираю траву, — пояснил. — В древности в этот день собирали многие целебные и магические травы. Корень плакун-травы, например. Он отгонял злых духов. Заячью капусту знаешь? Вот она. — Он показал мне маленькую, похожую на кружево травку. — На Руси ее называли живой водой. Она исцеляет раны и ожоги, снимает усталость. Сильный магический оберег у славян — это обычная кувшинка. Вот такая водяная лилия. Ее называли одолень-травой. Без нужды ее не позволяют срывать. Еще папоротник, ну это ты знаешь, Гоголя читала. — Он лукаво улыбнулся. Тут заметил мою сумку. — Ты куда?

— Уезжаю. На автобус еще не опоздала?

Мирослав немного погрустнел.

— Но фестиваль еще не закончился, закрытие вечером.

— Мне пора, — коротко ответила я.

— Я провожу. — Мирослав поставил корзинку в траву.

— Это не обязательно, — неуверенно сказала я.

Однако он весьма облегчил мне дорогу, забрав неудобную и тяжелую сумку. Корзинка так и осталась стоять в траве.

Когда мы пришли в село, выяснилось, что сюда ходит рейсовый автобус от Вологды. Раз в день и кроме выходных, но ходит. И я как раз успевала к нему. Выходит, и вчера я могла уехать! О, прихоти судьбы!

Однако что бы изменилось, покинь я лагерь днем раньше? Осталась бы надежда? Да нет же, мне и так все было ясно. Цеплялась за воздух, чтобы не потерять рассудок.

Когда подошел автобус, я посмотрела на примолкнувшего Мирослава, сказала: