Куда уходит любовь - Гарольд Роббинс

– Оправданное убийство – это далеко не то же самое, что просто убийство, – сказал он, пристраиваясь в ногу со мной.

– Ну да, – мрачно согласился я. – Остается только поблагодарить, что нам выпала такая удача.

– Было и еще кое-что, о чем там не говорилось, но о чем, я думаю, вы должны знать.

Я взглянул на него.

– Что именно?

– То, что сказала Дани после того, как подписала заявление в управлении полиции.

– Почему вы позволили ей это сделать?

– У меня не было выбора. Она настаивала. А когда я попробовал ее убедить, что не надо подписывать, она настояла и на этом. Я помолчал.

– И что же она сказала? Он посмотрел на меня.

– «Теперь меня отправят в газовую камеру?» И затем она начала плакать. Я сказал ей, что ничего подобного ей не угрожает, но она мне не верила. Чем больше я убеждал ее, тем все в большую истерику она впадала. Я позвонил доктору Боннеру, он приехал и вколол ей успокоительное. Он поехал вместе с нами в суд, но даже его присутствие ничего не дало. Дани колотила истерика. Это и было основной причиной, почему ее передали в тот вечер под мою опеку. Она билась в истерике, пока ее бабушке не пришло в голову кое-что сказать ей, что наконец и успокоило Дани.

– Что же она ей сказала?

– Что приедете вы, – ответил он. – И вы не позволите, чтобы с ней что-то случилось.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

О ДАНИ

1

Когда Дани была совсем маленькой и не хотела оставаться в темноте, она смотрела на меня, стоя в своей кроватке, и говорила тоненьким голоском: «Папа, выключи ночь.» Я зажигал ночничок в ее комнате, после чего она закрывала глазки и засыпала, спокойная и довольная, в окружении доброго и знакомого мира.

Как бы мне хотелось, чтобы сегодня это можно было сделать так же легко, как и тогда. Но под руками у меня больше не было выключателя, которым можно было бы потушить ночь. После решения жюри я убедился в этом.

Гордон сел в свою машину и уехал, а я смотрел ему вслед. Повернувшись, я еще раз бросил взгляд на здание суда, а затем побрел к стоянке на Голден Гейт-авеню, где оставил свою машину.

В голове у меня крутилась старая песенка: «Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-Болтай упал со стены…»

В первый раз я понял, как должна себя чувствовать вся королевская рать, которая «не может Шалтая, не может Болтая собрать». Как идиоты. Первым делом они должны были не дать ему упасть. И я не должен был дать Дани упасть.

Может быть, это было моей ошибкой. Я вспомнил, как вчера сидел в ее каморке в помещении суда для несовершеннолетних и пытался объяснить, почему не приезжал к ней. Теперь я понимал, как это выглядело. Даже если это было правдой – а я знал, что так оно и было – я видел, что в это трудно было поверить.

И несмотря на сигарету, которой Дани так умело затягивалась, она все еще ребенок. Во что она верила? Я не мог сказать этого. Но знал, что она хотела верить в меня, что она хотела доверять мне. И все же она не была уверена, что может мне довериться. Я уже ушел от нее и уходил снова.

Ничего этого не было сказано. Во всяком случае, этими словами. Но я видел, что она думала об этом, это чувствовалось и в ее мыслях, и в ее словах. Она была уже слишком взрослой, чтобы прямо сказать мне об этом, и слишком юной, чтобы скрывать. Так много мы должны были сказать друг другу, так много узнать друг от друга, но у нас просто не было для этого времени.

Когда пришло время прощаться, невысказанные слова стояли между нами, как облако.

– Я завтра приду к тебе.

– Нет, – сказала она. – Они не пускают посетителей в течение недели. Но я увижу тебя во вторник. Мисс Спейзер сказала мне, что будет слушание.

– Я знаю.

– Мама придет? Я кивнул.

– И твоя бабушка тоже будет. – Наклонившись, я поцеловал ее. – А ты будь хорошей девочкой и ни о чем не беспокойся, котенок.

Внезапно она обхватила меня руками за шею и плотно прижалась щекой к моему лицу.

– Теперь я ничего не боюсь, папа, – жарко зашептала она. – Теперь, когда ты опять дома.

И лишь когда я вышел на свет дня, то понял, что она имела в виду. Но я не приехал сюда, чтобы остаться дома. Я только посетил его.

Было уже около четырех, когда я вернулся к себе в мотель. На телефоне мигал красный огонек вызова. Я снял трубку. Как только я связался с оператором, он погас. Я назвался и дал номер комнаты.

– Вам звонила мисс Хайден. Она просила, чтобы вы связались с ней, как только придете. Это очень важно.

– Благодарю. – Нажав рычаг, я тут же набрал номер, который дал мне оператор. Ответила горничная, но старая леди тут же подошла к телефону.

– Ты один у себя? – спросила она настороженным голосом.

– Да.

– Мне необходимо тут же увидеться с тобой.

– В чем дело?

– Я не хотела бы говорить об этом по телефону, – сказала она. – Но верь мне, Люк, это очень важно, иначе я не беспокоила бы тебя. – У нее был какой-то странный голос. – Можешь ли ты приехать к обеду? Я позабочусь, чтобы мы были лишь вдвоем с тобой.

– Во сколько?

– Можешь к семи?

– Хорошо. Буду.

– Спасибо, Люк.

Закончив разговор, я скинул с себя одежду. Горячий душ помог избавиться от напряжения, в котором у меня застыли все мышцы. Я попытался представить, что нужно от меня старой леди, но так ничего и не придумал. Если она считает, что меня будет беспокоить ее завтрашнее присутствие в суде, то ей не стоит волноваться. У меня все равно нет выбора.

Несмотря на то, что вечер был лишь слегка прохладен, когда горничная провела меня в библиотеку большого дома, в камине бушевало пламя. Старая леди сидела в одном из кресел лицом к огню.

– Налей себе, Люк.

– Спасибо. – У буфета я плеснул себе бурбона, добавив туда кубик льда и немного воды, после чего повернулся к своей теще. – Ваше здоровье.

– Спасибо.

Виски, ожегшее горло, было крепким и нежным. Давно уже я не пробовал такого бурбона. Я неторопливо сделал еще глоток. Опрокидывать такой напиток одним махом было кощунством.

– Итак? – спросил я.

Старая леди подняла на меня глаза.

– Горничная ушла? Я кивнул.

– Посмотри, закрыта ли дверь.

Я проверил двери. В соседней комнате никого не было.

– Что за тайны? – повернулся я к ней.

Она молча открыла сумочку. Вынув оттуда конверт, она протянула его мне, хотя адресован был лично ей. Я бросил вопросительный взгляд.

– Читай.

Поставив бокал с бурбоном, я открыл письмо. Оно было напечатано на машинке, на листе обыкновенной белой бумаги.

«Дорогая мисс Хайден,

вы не знаете меня, но я был приятелем Тони в течение долгого времени. Несколько недель назад он передал мне пачку писем, которые, как он сказал, очень важны для него и попросил сохранить их. Он сказал также, что у него большие неприятности с вашей дочерью, и, когда придет время рассчитываться с ней, эти письма обеспечат все, что ему причитается. Я просмотрел некоторые из них. Они от вашей дочери и от вашей внучки, последнее из которых написано всего лишь пару месяцев назад. Они могут представить большой интерес для полиции и еще больше заинтересовать газеты, так как ясно, что обе они были влюблены в Тони. Но Тони ныне мертв, а я меньше всего хочу добавлять хлопот к тем, которые уже свалились на вас. Так что, если вы заинтересованы в получении этих писем, не позже, чем в четверг, поместите в «Экзаминер» такое объявление: «Возвращайся домой, все забыто. Тетя Сесили». В таком случае я первым делом свяжусь с вами прежде, чем письма попадут еще куда-нибудь. Но помните – никаких законников или копов, а то сделка не состоится.»