Сокровенное таинство - Эллис Питерс

Рун встрепенулся и вернулся к действительности.

— Господь с тобой, брат, — промолвил он, — теперь ты не один. Ведь я же здесь. Поведай мне все, в чем ты хотел признаться, но только мне, и никому больше. Подумай, ведь даже сказанное на исповеди не всегда остается в тайне. Неужто ты хочешь запятнать всех нас, бросить тень на наш орден, а главное, опорочить память Фиделиса, замарать его доброе имя? Можешь ли ты допустить, чтобы о нем пошли толки да пересуды?

Рун помолчал, потом сказал с улыбкой:

— Видишь, я перед тобой, на мне ряса — считай, что ты уже исповедался. Я-то ведь и так знаю все, что ты мог бы сказать, и ради Фиделиса никому об этом не проговорюсь. Теперь ты понял, что никто не должен об этом знать? Ты уже причинил зло, так не усугубляй же его! Очисти свою душу покаянием перед Господом, но пусть ничьи уши не услышат твоих признаний. Молчи, будь нем, как Фиделис.

Казавшееся каменным лицо Уриена неожиданно дрогнуло, он обмяк, ничком повалился на траву, и беззвучные, судорожные рыдания сотрясли его тело. И тогда Рун склонился над ним и доверительно обнял его дрожащие плечи. Прошло не так уж много времени с того дня, когда кроткий, все понимающий взгляд юноши в ответ на прикосновение Уриена преисполнил того яростью и стыдом. Теперь же Рун сам прикоснулся к нему, успокаивая и утешая, и это легкое прикосновение преобразило Уриена, очистив его душу.

— Смотри же, свято храни тайну, если ты любил его.

— Да, да, я сохраню, — задыхаясь прошептал Уриен, не отнимая рук от лица.

— Сделай это ради… него, — промолвил Рун и незаметно улыбнулся, ибо в мыслях он произнес: «ради нее!»

— Не сомневайся во мне! Я буду нем до гробовой доски! Но не уходи сейчас, не оставляй меня одного!

— Я здесь, с тобой! И в обитель мы вернемся вместе. А сейчас молись и надейся на то, что причиненное тобой зло, возможно, удастся исправить.

— Увы, — горестно воскликнул Уриен, — мертвых не воскресить.

— Все возможно, — возразил Рун, — коли будет на то воля Господня! — Юноша верил в чудеса, и у него были на то основания.

Джулиана Крус прибыла в аббатство Святых Петра и Павла как раз вовремя, чтобы присутствовать на поминальной мессе по душам братьев Хумилиса и Фиделиса, утонувших в Северне во время недавней бури. Мессу служили на второй день после похорон Хумилиса. Было прохладно, но нежно-голубое небо и зеленая листва все же напоминали о лете. К тому времени в Шрусбери и его окрестностях трудно было сыскать человека, не слыхавшего о чудесном возвращении девушки, которую считали погибшей, и ясно, что никому не хотелось упустить случая взглянуть на нее. Поэтому на монастырском дворе собралась целая толпа любопытных. Рядом с девушкой ехал ее брат Реджинальд, а за ними следом Хью Берингар с Адамом Гериетом. Проехав ворота, все четверо спешились, и конюхи увели лошадей. Реджинальд взял сестру за руку и под многочисленными взорами повел ее к церковным дверям.

Это был опасный момент. У брата Кадфаэля были некоторые сомнения насчет того, что все пройдет гладко, и потому он специально пристроился рядом с Николасом Гарнэджем, чтобы одернуть и удержать молодого человека, начни тот во всеуслышание выражать свое изумление. Может быть, стоило предупредить Николаса заранее, и таким образом вовсе исключить риск. Однако Кадфаэль считал, что рискнуть все же стоит, ибо оставался шанс, что молодой человек так и не узнает, что же случилось на самом деле, а такой возможностью не стоило пренебрегать. Ибо если он останется в неведении относительно того, кто был его соперником, память об умершем не будет стоять между ним и девушкой. Ни о чем не догадываясь, он, конечно, стал бы непременно добиваться внимания Джулианы и мог со временем рассчитывать на успех. Девушке известно, какое участие принял он в ее поисках, а то, что Николас пользовался доверием и любовью Годфрида Мареско, может значить для нее очень многое. Однако если он узнает ее и поймет, как в действительности развивались события, то, возможно, так и не решится приблизиться к ней, не считая себя достойным занять в ее сердце место Хумилиса. Но Кадфаэль надеялся, что и в этом случае Николас окажется достаточно великодушным, чтобы оценить поступок Джулианы и сохранить все в секрете, и достаточно отважным, чтобы вновь попытать счастья. В конце концов, парень уже показал, что упорства ему не занимать. Так или иначе, Кадфаэль был настороже и не отходил от Гарнэджа, готовый в любую минуту дернуть его за рукав.

Опираясь на руку брата, Джулиана проследовала сквозь толпу. Ее нельзя было назвать красавицей — просто молодая, статная девушка со строгим овальным лицом, обрамленным белым траурным платком. Поверх платья на ней был накинут темно-синий плащ с капюшоном. Джулиана приехала на поминальную службу, и яркие цвета в ее наряде были бы неуместны, однако Элин позаботилась о том, чтобы ее одежда не могла навести на мысль о черной бенедиктинской рясе. Обе были высокие, стройные, почти одного сложения, так что платье Элин пришлось Джулиане как раз впору. И тонзура, которая со временем зарастет, и венчик каштановых волос были скрыты под тугим белым платом, прикрывавшим наполовину ее высокий лоб. Вдобавок девушка вычернила ресницы, благодаря чему ее ясные серые глаза приобрели особый, ирисовый оттенок, — так что узнать ее было не так-то просто.

Затаив дыхание, Джулиана медленно прошла мимо людей, с которыми так долго жила бок о бок. Но все видели в ней только девушку-мирянку, оказавшуюся в центре внимания из-за того, что с ней произошла удивительная история, о которой, впрочем, здесь скоро забудут — ведь к жизни Шрусберийского аббатства это не имело ни малейшего отношения.

Николас стоял и смотрел, как она подходит все ближе и ближе. Сердце его было исполнено ликования и благодарности судьбе — просто за то, что она жива. Возможно, для него и не найдется места в ее жизни, но отрадно уже то, что она цела и невредима, хотя ее и считали погибшей. Оказывается, не было ни ограбления, ни убийства! А раз так, у него остается надежда. Он еще скажет ей о своих чувствах, непременно скажет, но не теперь. Пусть пройдет время, пусть она узнает его получше. Они же почти незнакомы — какие он имеет на нее права? Даже если Хью Берингар и рассказал ей о том, как самоотверженно и упорно разыскивал ее Николас, этого недостаточно, чтобы рассчитывать на ее благосклонность. Он должен будет ее заслужить.

Тем временем Джулиана поравнялась с Николасом и, обернувшись, взглянула ему прямо в глаза. Всего на миг, но этого оказалось достаточно.

Брат Кадфаэль заметил, как Николас вздрогнул и даже приоткрыл рот, как будто собираясь вскрикнуть. Но он не издал ни звука. Монах крепко схватил Гарнэджа за руку, но тут же отпустил, поняв, что удерживать его нет надобности. Николас обернул к нему радостное, просветленное лицо и шепнул:

— Не тревожься! Я буду нем, как рыба.

«Живо он соображает, — с одобрением подумал Кадфаэль, — такого, надо думать, не отпугнут трудности. А девушка, судя по ее отношению к Хумилису, разбирается в людях. Дай Бог, чтобы она сумела оценить этого парня. Хотелось бы знать, что сказал ей Хумилис в Сэлтоне, в тот последний день? Понял ли он наконец, кто все это время был рядом с ним? Впрочем, наверное, понял. Он ведь, надо полагать, задумался еще тогда, когда Хью описал ему крест и подсвечники — она наверняка внесла их как вклад при вступлении в монастырь в Хайде. Должно быть, вместе с Хайдом они обратились в прах. И лорд Годфрид, возможно, забеспокоился, уж не причастен ли его преданный друг к гибели Джулианы — было от чего голове пойти кругом… Но наверняка в конце концов Господь открыл Хумилису глаза и он узнал правду».

Когда началась месса, Рун выбрал себе место в хоре поближе к Уриену и шепнул тому на ухо:

— Смотри, вот девушка, которая была невестой брата Хумилиса.

Уриен поднял глаза, бросил равнодушный взгляд на проходившую мимо молодую особу и пожал плечами.

— Да посмотри же! — настаивал Рун. — Ты ее знаешь.

Уриен взглянул еще раз — и узнал. Сердце его радостно затрепетало, с души словно свалился камень, и она воспарила ввысь, будто жаворонок в поднебесье. Звуки поминального канта замерли на его устах, потрясение лишило его дара речи, и он стоял молча, переполненный изумлением и восторгом. Эту тайну он навеки сохранит в своем сердце.

Когда Джулиана вышла из церкви, мягкий солнечный свет упал на ее лицо. Оно было печальным, но спокойным, и наблюдавший за ней Николас подивился стойкости и самообладанию девушки. От мысли подойти и заговорить с ней он отказался. Сейчас, когда он постиг всю меру ее великодушия и самоотверженности, обычные слова любви и предложение брачного союза казались ему чуть ли не кощунственными. Наверное, он еще не скоро сможет объясниться с ней. Но Николас умел ждать. Он решил, что сблизится с ее братом, станет своим человеком в Лэ, и постепенно, шаг за шагом, проторит дорожку к ее сердцу, и лишь когда стихнет боль их общей утраты, он откроет ей свои чувства.