Слепая физиология. Удивительная книга про зрение и слух - Сьюзан Р. Барри

Тогда она осознала, насколько сильно теперь опирается на звук собственного голоса, чтобы говорить ясно и разборчиво.

Зохра читала всю свою жизнь и учила слова посредством чтения, а не на слух, поэтому некоторые слова она говорила так, как они пишутся, невзирая на реальные особенности произношения. К тому времени, когда я познакомилась с ней, через десять лет после операции, ее речь почти всегда была ясной и разборчивой, хотя и звучала немного необычно. У нее высокий голос с легким придыханием, и она часто говорит в таком ритме – коротко-коротко-коротко-долго. Некоторые люди, которые не знают, что она глуха, слыша ее тембр и интонации, спрашивают ее, не французский ли ее родной язык!

Глава 15. Разговоры с собой

Когда у меня еще было косоглазие, я очень хорошо видела все, что находилось прямо передо мной, но периферическое зрение у меня было развито слабо. В результате я преимущественно сосредотачивалась на деталях – и в том числе при решении задач. Мой муж Дэн – моя полная противоположность: он прекрасно видит вдаль и отлично контролирует периферию зрения, но почти не замечает предметы у себя под носом. Пока я занимаюсь повседневными задачами, Дэн всегда планирует наш следующий отпуск или покупку нового дома. Из-за всего этого я задумалась: может ли наш стиль восприятия влиять на наше мышление, а мышление – на восприятие?

Наблюдая за маленькими детьми, великий психолог Лев Выготский задумался о связи между мышлением и языком[206]. В детстве мы решаем задачи, проговаривая их вслух, но к пяти годам этот монолог становится внутренним и превращается во «внутреннюю речь», которая существует только в нашей голове. Поскольку внутренняя речь обращена к нам самим, мы пользуемся сокращениями: например, мы можем выпустить из предложения подлежащее. Со временем эта речь становится такой обрывочной, что ее едва ли можно назвать речью. К этому моменту, как писал Выготский, это уже «мышление чистыми значениями».

Но описание Выготского неприменимо к глухому ребенку. Во младенчестве Зохра не лопотала, да и позднее она не говорила сама с собой. Она очень рано научилась читать, но она не начала мыслить словами, которые пролетали бы перед ее внутренним взором. Даже сегодня она редко когда слышит в своей голове слова.

Зрительная память и воображение влияют на наше мышление, но в то же время они сами сформированы тем, как мы воспринимаем окружающий мир. С ними у Зохры нет проблем, но вот ее слуховая память и воображение развиты слабо. Если снова и снова повторять одну и ту же фразу, Зохра может ее запомнить, но ненадолго. Чтобы натренировать ей слуховую память, Нажма прикрывала рот и произносила некоторую фразу, которую Зохра должна была повторить; после этого Нажма произносила две фразы, потом три – и так далее.

У Зохры не сохранилось никаких слуховых воспоминаний с того периода жизни, пока у нее еще не было кохлеарного имплантата, и теперь самые яркие ее слуховые воспоминания касаются очень эмоциональных моментов. Однажды она переходила через дорогу в опасном месте, и Нажма закричала: «Стой!» Зохра до сих пор помнит то событие и может представить себе это «стой!» у себя в голове. Она помнит плач ребенка своей сестры, который она слышала, когда говорила с ней по телефону. Телефонные разговоры она вообще запоминает лучше, чем личные – возможно, потому что в телефонном разговоре она вынуждена полагаться исключительно на слух. Лиам, напротив, из-за своего плохого зрения в детстве развил отличную слуховую память, но его зрительная память и воображение работали куда хуже. Однажды он сказал мне: «Я не держу в голове зрительные образы: как только я отворачиваюсь или смотрю на что-то другое, предыдущая картинка пропадает». Но, как и Нажма с Зохрой, он выработал стратегии для проработки памяти и воображения – например, рисовал картинки того, что недавно видел.

Когда Зохра вспоминает, что ей говорили друзья, она представляет себе, как двигались их губы, и точно так же она читает их сообщения. С другой стороны, когда я вспоминаю разговоры с друзьями и читаю их сообщения, в моей голове возникает слуховой образ: я слышу их слова и свои ответы. Любопытно сравнить опыт Зохры с опытом поэта Дэвида Райта, который потерял слух в семь лет из-за скарлатины[207]. Он сохранил свой «внутренний слух» на всю жизнь. Когда он писал стихи, он все равно слышал их слова и ритм, и своим внутренним слухом он слышал звуки, сопровождающие движения. «Зримое, – писал он, – кажется слышимым».

Врожденная глухота Зохры и ее особое мировосприятие, характерное для нее с рождения, влияет и на то, как она мыслит. В детстве она никогда не слышала слова, и даже сегодня она по-прежнему не мыслит словами. Как же тогда она запомнила мои лекции и так хорошо сдала экзамен? Об этом мы поговорили в 2011 году, выбравшись на обед в китайский ресторанчик в Бостоне. За год до того Зохра окончила Маунт-Хольйоук-Колледж и теперь работала в аудиологической лаборатории Массачусетской больницы заболеваний глаза и уха.

Зохра объяснила, что всегда садилась в аудитории на первый ряд, чтобы хорошо видеть мое лицо. Кроме того, я часто писала и рисовала схемы на доске, и это ей здорово помогало: по сути записи на доске представляли собой опорный конспект занятия. Она тщательно проверяла по учебнику все, что могла пропустить на лекции. Все это помогло ей усвоить содержание моих лекций – их суть, а не сами слова. Лиам сказал мне то же самое, когда мы говорили о том, как он запоминает прочитанное. Он не видит в голове слова на странице (как их вижу я), но запоминает их суть. Все это очень похоже на «мышление чистыми значениями» Выготского.

Однако, если я обдумываю свои лекции – например, по дороге на работу – я слышу в голове свою речь, и кажется, как будто я мыслю полными предложениями. Но если вдуматься, то можно понять, что такая мысленная репетиция лекций – это не то же самое, что мышление в целом. Зачастую мои мысли начинаются со зрительного образа, на котором я заостряю свое внимание словами, и, хотя я люблю поговорить сама с собой, очень часто я мыслю чисто картинками. Однажды во время плавания я пыталась представить себе, как буду переливать что-то из широкой миски в бутылку с узким горлышком, и постепенно в моем сознании начала прорисовываться картинка воронки. В другой раз (тоже во время плавания!) я представляла себе, как работает логарифмическая линейка и как смещение двух шкал относительно друг друга позволяет найти результат сложения логарифмов, заменяющий