«МиГ» – перехватчик. Чужие крылья - Роман Юров

Виктор едва не зарычал от разочарования. Все его естество бешено требовало Таню, прямо здесь и сейчас, немедленно. Кровь стучала в виски, а трусы рисковали лопнуть. Большим усилием воли он заставил себя успокоиться и, часто дыша, уселся на кровать. Таня тоже раскраснелась, в ее больших глазах перемешались страх и жалость, она тяжело дышала, на оголенной правой ключице темнел свежий засос. Потом она упала лицом на подушку и заплакала. Виктор пытался ее утешить, но она сбрасывала с себя его руку и никак не желала успокаиваться. Он растерянно смотрел на нее, потом, разозлившись, принялся торопливо надевать комбинезон. Немного демонстративно потоптался на месте, уже одетый, но она так и лежала на кровати, даже не думая его провожать. Чертыхнувшись про себя, он, не прощаясь, ушел в общежитие.

По дороге он материл себя, свою плаксивую, насквозь непонятную девушку, эту проклятую войну и весь белый свет заодно. Настроение было мрачней некуда. Хорошо хоть ребята уже спали, и никто не приставал с дурацкими вопросами. Злобный, переполненный желчью, он лег спать. Но сон никак не шел, он еще долго ворочался, скрипя зубами и тихо матерясь…

Глава 10

С утра настроение было отвратительным. Сильно хотелось спать, а вместо этого ни свет ни заря пришлось тащиться на аэродром. Там они и сидели несколько часов в землянке в ожидании вылета, там и позавтракали. Завтрак привезла Галка, но Виктору она ничего от Тани не передавала, от этого он обозлился еще сильнее.

Накануне обеда из штаба пришел довольно необычный для истребителей приказ — нанести бомбовый удар по железнодорожной станции в Мариуполе. Кому пришло в голову столь идиотское, с точки зрения Виктора, решение, он не знал, но выполнять предстояло им. Сразу стихли шутки и разговоры, летчики стали напряженными, нервными. У комэска, когда он на карте прикидывал маршрут, начали дрожать руки. Шубин спрятал одну руку под стол, вторую упер в столешницу, но Виктор все равно увидел, как мелко подрагивают его пальцы. Зато Виктор этому приказу даже немного обрадовался, накопленная злость требовала выхода.

Полетели тройкой, Шубин взял с собой Виктора и Вахтанга. Самолет, с подвешенными двумя стокилограммовыми бомбами, стал тяжелым. Он очень долго разгонялся по аэродрому и никак не хотел отрываться от земли. Перед самым концом полосы истребитель пришлось «подрывать», чтобы взлететь. Потом он также неохотно набирал высоту. Мотор ревел на максимальных оборотах, а стрелка альтиметра ползла со скоростью умирающей улитки. Высоту в пять километров набирали минут десять.

Вверху все оказалось по-другому. Там ярко светило солнце, небо было ослепительно-голубое, а внизу расстилался бесконечный ковер облаков. Никакой земли отсюда не видно, только изредка попадались редкие окна, но определить по ним свое местонахождение было невозможно. Шубин вел их «вслепую». Примерно на полдороге окна стали встречаться все чаще, а над Мариуполем небо и вовсе было чистое. Пришлось снова менять курс, идти в лоб на зенитки не хотел никто.

Зашли с юга, со стороны залива, стараясь хоть как-то прикрыться солнцем. Заснеженный город наплывал темной махиной, приближаясь и увеличиваясь в размерах. Вот уже отчетливо различаются коробки городских кварталов, заснеженные улицы, отдельные дома.

— Поехали! — послышался в наушниках хриплый голос командира. Его истребитель скользнул на крыло и устремился вниз, к виднеющейся внизу паутине рельс железнодорожной станции Мариуполя. Виктор прикрыл створки радиатора, затяжелил винт и поспешил следом, внимательно следя за оборотами, боясь раскрутить мотор. Машина слегка подрагивала в воздушных потоках, стрелка альтиметра стремительно отмечала потерю высоты, а город начал наползать снизу, заслоняя все лобовое стекло. Вот уже хорошо видно подползающее к капоту здание вокзала, тонкие ниточки железнодорожных путей, стоящие на станции эшелоны. В небе расцвели грязно-серые бутоны разрывов, немецкие зенитчики наконец-то проснулись. От самолета командира отделились маленькие капельки бомб, Виктор, выждав, когда здание вокзала зайдет под капот, тоже надавил на кнопку бомбосбрасывателя. Истребитель, избавившийся от двухсоткилограммового груза, привспух и словно повеселел. Ну, теперь можно и с «мессерами» потягаться, если появятся. Виктор хотел уже потянуть ручку на себя, пристраиваясь за ведущим, как жесткий удар сотряс весь самолет. Его мотнуло по кабине, мотор зачихал, зафыркал, но потом, словно прокашлявшийся человек, снова запел своей тысячесильной мощью.

— Подбит? — Желудок у Виктора метнулся куда-то вниз, он за долю секунды покрылся липким потом. Позади его истребителя распускался длинный дымный шлейф, а на правом крыле плясали язычки огня. «Прыгать? — подумал он. — Но куда? Тут же немцы! Какого черта? Проклятый Мариуполь!» Самолет трясся, словно в лихорадке, и, не реагируя на ручку управления, стремился к приближающейся земле.

Мысли у Виктора скакали, обгоняя друг друга, но тренированное тело действовало самостоятельно, на рефлексах. Он резко дал ногу, и пламя на крыле, сбитое бешеным напором воздуха, погасло, только видно было, как разлетается позади белесая пыль вытекающего бензина. Затем он прибрал газ, максимально затяжелил винт и потянул ручку на себя, чувствуя, что ручка не поддается, уперся в нее двумя руками, но она не двигалась. Самолет, разогнанный до максимальной скорости, совершенно не желал ему подчиняться. Виктор заметался по кабине, попробовал было открыть фонарь, но тот, прижатый напором воздуха, даже не шелохнулся.

«Ну, вот и конец», — отстраненно подумал он. Высота стремительно уменьшалась, самолет пикировал под углом градусов тридцать, и Виктор безошибочно определил место скорого столкновения с землей: это будет большой двухэтажный барак на окраине города. Рука тем временем уже нащупала штурвал триммера высоты и вовсю его выкручивала. Нос самолета, нацеленный в барак, неожиданно пополз вверх, но медленно. Слишком медленно. Тогда Виктор уперся в педали и изо всех сил стал тянуть рукоять на себя, боясь, что не выдержит металл и дюралевая ручка сломается. Но ручка выдержала, самолет еще сильнее задрожал и начал неспешно задирать нос. Под крылом уже мелькали деревья, дома, совсем рядом, у крыла, промелькнула заснеженная крыша барака. На миг кабину заслонила туча снега, поднятая с земли винтом. Заслонила и тотчас пропала внизу, позади. Истребитель, быстро теряя скорость, начал набирать высоту.

Дальше уже было делом техники — отключить дырявый бензобак, облегчить винт, дать максимальный газ, и домой, догонять своих. Он отчетливо видел впереди, высоко вверху маленькие точки уходящих самолетов Шубина и Беридзе. Но догнать ему их уже не светило. Самолет набирал высоту очень уж медленно. На рукоятку управления откликался неохотно, с сильным запозданием, и все время норовил завалиться на дырявое крыло. Как только скорость его истребителя начала увеличиваться, он снова перестал реагировать на рули. Пришлось буквально ползти на двухсотпятидесяти километрах, набирая по крупицам высоту. Хорошо хоть немцы перестали стрелять. Или потеряли его из виду, или он уже вышел за пределы действия их зениток. А может, и вовсе вызвали свои истребители. От этой мысли Виктор поежился. Драться с «мессерами» в таком состоянии — верный способ самоубийства. Лучше уж сразу прыгать. Шубин с Вахтангом, скорее всего, его даже не видели, видимо, считали уже погибшим. В эфире стояли сплошной гул и треск помех, если даже Шубин ему что-то и передавал по рации, то услышать это Виктор никак не мог. Бесполезную связь пришлось отключить. Высоко в небе уменьшались, таяли улетающие прочь самолеты его однополчан. Он снова остался один. Кое-как, с трудом набрав полтора километра, Виктор полетел на северо-восток, навстречу надвигающимся облакам.

Облака встретили его белой мутью и жесточайшей болтанкой. Пришлось уходить под них, лететь под самой кромкой и надеяться, что «мессера» его не заметят. Вдобавок ко всему засбоил двигатель. Он, непонятно почему, вдруг начинал кашлять, захлебываться, а потом также внезапно этот кашель сменялся ровным гулом работающего мотора.

Виктор вцепился в ручку управления, словно утопающий в спасительное бревно. Сейчас вся надежда была на мотор, вытянет ли он эту злосчастную сотню километров или снова придется садиться в тылу, у немцев. Если бы он умел сейчас молиться, он бы, несомненно, это и сделал. Но ни одной молитвы Виктор не знал.

Незадолго до линии фронта начала расти температура масла. Он максимально открыл шторки маслорадиатора, но это не помогало. Двигатель начал кашлять все чаще, в его некогда ровном монотонном гуле начали прорываться визгливые ноты. Стрелка температуры масла пересекла красную черту, потом и вовсе уперлась в ограничитель. На козырьке кабины появилась серо-коричневая маслянистая пленка. Она прибывала все быстрее, разливаясь по козырьку, закрывая обзор вперед. Мотор уже не гудел. Он свистел, скрежетал, перхал, словно старый дед, но все-таки еще из последних сил тянул. Но все это не имело никакого значения, он уже пересек линию фронта. Осталось только сесть.