Противостояние. Том II - Стивен Кинг

— Спасибо вам. Гарольда на самом деле там не было, Ларри.

— Ну он был у меня в голове. А теперь я здесь, и я принес ему вино и шоколадки. — Он взглянул на нее искоса. — Знаете, мне казалось, он ваш мужчина.

Она покачала головой и посмотрела на свои сцепленные пальцы.

— Нет. Это… не Гарольд.

Он долго молчал, но она чувствовала, как он смотрит на нее. В конце концов он устало произнес:

— Ладно… В чем моя ошибка? Насчет Гарольда.

Она встала.

— Мне пора идти. Я рада была познакомиться с вами, Ларри. Приходите завтра повидать Стю. Приходите с Люси, если она не занята.

— Так что же насчет его? — настойчиво повторил он, вставая вместе с ней.

— Ох, не знаю, — с трудом выдавила она. Неожиданно она почувствовала, что вот-вот расплачется. — Вы заставили меня почувствовать… словно я очень подло обошлась с Гарольдом, и я не знаю… как и почему так сделала… Я же не виновата, что не люблю его так, как Стю, правда? Или это моя вина?

— Нет. Нет, конечно. — Ларри выглядел озадаченным. — Послушайте, простите меня. Я обрушил на вас все это… Я пойду.

— Он изменился! — вырвалось у Фрэнни. — Не знаю, как и почему, и порой я думаю, что это, быть может, к лучшему… Но я не… действительно не знаю. И иногда я боюсь.

— Боитесь Гарольда?

Она не ответила и только уставилась себе под ноги. Она подумала, что и так сказала слишком много.

— Вы хотели объяснить мне, как туда пройти, — мягко напомнил он.

— Это очень просто. Идите прямо по Арапахо, пока не упретесь в маленький парк… Чудесный парк, по-моему. Парк будет по правую сторону, а домик Гарольда — по левую, как раз напротив.

— Ладно, спасибо. Рад был встретиться с вами, Фрэн, — разбитый горшок и все прочее.

Она улыбнулась, но улыбка вышла дежурной. Вся веселая прелесть вечера исчезла. Ларри поднял бутылку вина и улыбнулся своей слегка заговорщической улыбкой.

— Если увидите его раньше меня… не выдавайте мой секрет, идет?

— Конечно.

— Спокойной ночи, Фрэнни.

Он зашагал туда, откуда пришел. Она проводила его взглядом, потом поднялась наверх и скользнула в постель к Стю, который даже не пошевелился во сне.

Гарольд, подумала она, натягивая одеяло до подбородка. Как ей было сказать этому Ларри, казавшемуся таким милым с его странным, потерянным видом (но разве они все теперь не потерянные?), что Гарольд Лодер был толстым и тоже потерянным юнцом. Стоило ли говорить ему, что не так давно она наткнулась на мудрого, находчивого, Иисусоподобного Гарольда, косившего в одних плавках траву на заднем дворе и рыдавшего? Стоило ли говорить, что порой надутый, частенько испуганный Гарольд, каким он приехал в Боулдер из Оганкуита, теперь превратился в хитрого политикана, притворно дружелюбного типа, играющего роль своего парня, смотрящего, однако, на тебя твердым, без тени улыбки взглядом ядовитой ящерицы.

Она подумала, что сегодня долго не заснет. Гарольд безнадежно влюбился в нее, а она безудержно влюбилась в Стю Редмана, так уж устроен этот старый жестокий мир. И теперь каждый раз, когда она встречала Гарольда, она чувствовала, как по коже ползут мурашки. «Несмотря на то, что он потерял, похоже, фунтов десять веса и у него уже намного меньше прыщей, у меня такое…»

Вдруг у нее перехватило дыхание, она привстала на локтях и широко раскрытыми глазами уставилась в темноту.

Что-то шевельнулось внутри ее.

Ее ладони ощупали покатый холмик живота. Наверняка еще слишком рано. Это лишь одно воображение, Только…

Только это не было воображением.

Она медленно откинулась на спину с тяжело бьющимся сердцем. Она едва не решилась разбудить Стю, но потом раздумала. Если бы только он зачал ее ребенка, а не Джесс… Если бы это был Стю, она разбудила бы его и разделила с ним это мгновение. Когда будет следующий ребенок, она так и сделает. Если, конечно, будет следующий.

А потом движение повторилось — такое легкое, каким может быть только пузырек воздуха. Лишь она знала, что это. Это был ребенок. И он был живой.

— О Господи, — пробормотала она и замерла в кровати. Ларри Андервуд и Гарольд Лодер были забыты. Все, что случилось с ней с тех пор, как заболела ее мать, оказалось тоже забытым. Она ждала, что он снова шевельнется, прислушиваясь к этому живому существу внутри себя, и так, прислушиваясь, незаметно для себя заснула. Ее ребенок был жив.

Гарольд сидел в кресле на лужайке перед маленьким домиком, который он выбрал для себя, глядел на небо и думал о старой рок-песенке. Он ненавидел рок-музыку, но эту песенку знал почти слово в слово и даже помнил название группы, исполнявшей ее, — «Кэти Янг энд Инносентс». У ведущего певца, или, вернее, певицы был высокий тоскующий голосок, напоминавший голос свирели, который каким-то образом целиком завладевал Гарольдом. «Золотистая нежность» называли такой голос диск-жокеи. Отзвук прошлого. Диск — самый писк. Судя по голосу, девчонка была бледненькой простенькой блондинкой лет шестнадцати. Голосок ее звучал так, словно она пела, обращаясь к фотографии, почти все время лежавшей в ящике шкафа, фотографии, которую доставали лишь поздно ночью, когда все в доме уже спали. Голосок звучал безнадежно. Фотография, которой она пела, была, наверное, вырезана из альбома ее старшей сестры, возможно, она обращалась к фото местного Большого Бугая, капитана футбольной команды и президента ученического совета. А Большой Бугай скорее всего трахался с главной болельщицей на какой-нибудь заброшенной аллейке любви, пока где-то далеко, в пригороде, эта простенькая девчушка, с плоской грудью и прыщиком в уголке рта, пела:

«Тысяча звезд сияет на небе… и я теперь поняла… ты моя единственная любовь… скажи, что любишь меня… скажи, что ты мой, мой навсегда…»

В его небе этой ночью сияло гораздо больше тысячи звезд, но то не были звезды любви. Никакого мягкого чепчика Млечного Пути. Здесь, на высоте мили над уровнем моря, звезды были яркими, как миллиарды дырок на черном бархате, безжалостно пробитых Божьим альпенштоком. Это были звезды ненависти, и потому Гарольд чувствовал, что вполне может положиться на них, загадывая желания. Исполни-желание, исполни-как-хочешь, исполни-что-я-загадал-среди-ночи. Чтоб вы все сдохли, ребята.

Он сидел молча, запрокинув голову, напоминая какого-то задумчивого астронома. Волосы Гарольда здорово отросли, но уже не были ни грязными, ни спутанными, ни взъерошенными. И от него уже не пахло, как от гнилого сорняка в копне сена. Даже пятна диатеза стали исчезать теперь, когда он перестал есть конфеты. От тяжелой работы и постоянного движения он худел и начинал выглядеть очень неплохо. В последние несколько недель, проходя мимо какой-нибудь блестящей поверхности, он иногда инстинктивно оборачивался на свое отражение, словно увидал там какого-то чужака.