Имперский рыцарь - Дмитрий Старицкий

— Мичурин вроде бы не был лысым, — сказал я, припоминая портрет в аудитории академии, когда нашлась пауза в монологе Ремидия. — Может, ваш садовник говорил про Лысенко?

— Возможно, — пожал плечами маркграф, — но мне с детства запомнился именно лысый Мичурин. А садовником Иван был очень неплохим. С фантазией.

Ремидий потянулся, заглянул в вагонное окно и переключился на другую тему:

— Однако подъезжаем к вокзалу. Но разговор наш, Савва, не кончился. Приглашаю к себе.

— Может, лучше вы ко мне, ваша светлость? — предложил я. — Жена будет рада.

— Наглец… — улыбнулся Ремидий. — Такой визит надо еще заслужить. Это круче ордена будет. Так что едем во дворец. Заодно покажу тебе Иванов сад. Там все осталось в неприкосновенности, как при нем, и за этим следят.

Хорошо, что я заранее приказал вызвать мне по телеграфу коляску к вокзалу во Втуце, а то Ремидий как-то не разбежался приглашать меня в свою карету. И тащился я за их экипажным поездом один. С кучером и денщиком. Но те оба на облучке сидели и думать не мешали.

Как вспомню собственное охудение при звуках русской речи из уст Ремидия, так стыдно становится. Не вышло из меня Штирлица, не вышло… Расколол меня маркграф до самой задницы только по выражению моей обалдевшей рожи, неожиданно услышавшей подзабытую уже родную речь от того, от кого ее можно было ожидать в последнюю очередь.

— И вам не хворать, — ответил я тогда на автомате.

Поперхнулся, прокашлялся и спросил, прислушиваясь к перестуку чугунных колес на рельсовых стыках, также по-русски:

— Когда вы догадались?

— Давай говорить по-огемски, охрана этого языка не знает. А то русский я основательно подзабыл с молодости-то, — предложил маркграф, переходя на язык королевства Бисеров.

И я послушно повторил свой вопрос на предложенной мове.

— Да почти сразу заподозрил, — ответил он на мой вопрос. — После первой нашей беседы. Потому и предложил тебя в члены-корреспонденты нашей технической академии. Я еще по Волкодаву понял, что ваш мир ушел вперед по сравнению с нашим. Вот только Волкодав в технике не был силен. Он был организатор, конспиратор, психолог, мастер интриги и рукопашного боя… Но даже устройства паровоза не знал.

— Я тоже его не знаю, — буркнул я.

— Но у тебя же получается? — подмигнул мне маркграф. — Заводы. Изобретения. Те же пулеметы.

— Получается потому, что я нахожу людей, у которых должно получиться, если им подсказать, что именно мне надо. Не ждать, пока они переберут все тупиковые варианты, как это было в моем мире, а сразу подсказать верное решение. Я пчела-опылитель этих одуванчиков. Знаний, умений и энтузиазма у них всяко больше, чем у меня. Без Имрича Гоча я бы не сделал пулемета, хотя его конструкцию знаю хорошо. А что до моих изобретений, то это чистый плагиат с того, что придумано в моем мире до меня многими людьми. Вот так-то вот, ваша светлость.

— Кем ты был, Савва, там, у себя дома?

— Студентом Сельскохозяйственной академии. Агрономия, зоотехника, машины и механизмы. До того в армии служил по призыву. Пулеметчиком.

— Значит, то, что ты говорил в докладе про электричество, — правда? В вашем мире. Не сказки?

— Правда, ваша светлость. Но только само электричество для меня сродни колдовству. Пользоваться умею, а что оно и как оно, я не знаю.

— Так все же… почему ты отказался стать моим сыном? У тебя все козыри были на руках после «кровавой тризны», и народ бы тебя поддержал по обычаю. Да и популярен ты. Тебе достаточно было потребовать…

— Не люблю я большой политики, ваша светлость. Только по крайней необходимости ввязываюсь. Я вообще счастлив здесь был лишь в деревенской кузнице. Там все зависело только от меня. В небе я еще счастлив, когда на дирижабле летаю. Да и зачем вам я, ваша светлость, когда у вас родная кровь подрастает?

Когда пришел второй караван из поместья, то я, настропаленный женой, вытряс из управляющего всю информацию по ясырке. Дети у нее от молодого графа были. Мальчики. Пяти и восьми лет. Бастарды, конечно. На руки их сын Ремидия не брал и народу не показывал. Однако и с женитьбой на ровне тянул насколько мог, до самой своей смерти. Любил он Альту. Все свое свободное время проводил в «Отрадном». Это я и выложил маркграфу.

— Так что если нужно, ваша светлость, то забирайте это поместье назад. Я в претензии не буду. — закончил я свой рассказ.

— Что она собой представляет, эта Альта? — спросил Ремидий, проигнорировав мое предложение о возврате поместья.

— Красива, умна, образована. Все бухгалтерские книги в поместье ведет. Образцово ведет, смею заметить.

— Я подумаю над этим… — пробормотал Ремидий. — Такие вопросы с бухты-барахты не решаются. А за добрую весть спасибо. Не прервался все же род Отона Рецкого.

Маркграф замолчал на некоторое время, но я нарушил его. Любопытство одолело.

— Много сошло с горы Бадон попаданцев?

— А? — встрепенулся Ремидий от раздумий. — Каких «попаданцев»? — не понял меня правитель марки.

— У нас так называют тех, «кто попал», — усмехнулся я. — Я вот, ваша светлость, перед вами — типичный попаданец. Из моего мира в ваш.

— То, что ты попаданец, — усмехнулся маркграф, но при этом оставаясь абсолютно серьезным, — теперь секрет особой государственной важности Рецкой марки. Бисеры о таком даже не догадываются, как и император. Тем более что легенду о рецком самородке с гор я всячески сам раздувал и поддерживал как хороший пример для других моих подданных. А таких, как ты, Савва, не так уж и много… Но слушай… Примерно лет сто назад эта проблема вышла на государственный уровень…

В загородном дворце маркграфа сначала состоялся обед на несколько десятков персон. Я по малому своему чину столовался на дальнем конце среди флигель-адъютантов и камер-юнкеров.

Затем Ремидий решал с сановниками какие-то неотложные вопросы.

И где-то только часа через два вспомнил обо мне. Ливрейный лакей передал мне приглашение сопровождать маркграфа в его послеобеденной прогулке по дворцовому саду.

Конечно, гуляли мы не одни. Но малая свита держалась от нас на достаточном расстоянии, чтобы не иметь возможности подслушать наш разговор.

Маркграф показал мне действительно прекрасный сад. Не столько даже полезный своими плодами, сколько красивый даже сейчас, зимой.

— Иван взял винетский померанец и как-то приспособил к нашему климату, — рассказывал мне сиятельный гид. — Так что к зиме его цитрусы созревают. Но все-таки южнее, в тех ущельях, где зимой теплые ветра с моря, они растут лучше, чем здесь. И крупнее плоды.