Искушение - Юрий Бондарев

«Да на кой черт они мне оба — и этот развратный старик, и эта пухленькая, работающая в обслуге дома? Что мне за дело?» — думал он, надевая окутывающий теплом халат, предупредительно висевший напротив каждой кабины посреди зеркал и мохнатых полотенец. Завязывая поясок халата, он приблизил лицо к зеркалу, морщась, как от пережитого стыдливого неудобства, от злости на самого себя, — и в ту же секунду вздрогнул. В зеркале за спиной поползла, раздернулась цветная занавеска, возникло молоденькое женское лицо с подведенными синей тушью веками, отчего нечто преувеличенно порочное было в ее взгляде, который туманной волной пробежал по его спине. Он не успел сказать ни слова, а она в медлительном выжидании, показывая влажную полоску зубов, поправила волосы, невинно повязанные через белый лоб лентой, спросила с истомной беззащитностью:

— Вам ничего не надо? Вам помочь в чем-нибудь?

С быстротой застигнутого врасплох, чувствуя зябкий ветерок на щеках, он повернулся к ней, едва удерживаясь на границе вежливости:

— А чем вы можете мне помочь, прелестная незнакомка?

— Вы злитесь на беззащитную девушку?

Она вошла, мягко качнув плечами, и, застенчиво опустив опоясанную лентой голову перед ним в позе девической стыдливости, рывком потянула поясок на его халате, развязывая узел, стеснительно развела полы своего халата и сделала шажок к нему, слегка изгибаясь, приникая к его ногам коленями.

«Пожалуй, только дурак сомневался бы на моем месте», — проскользнуло у Дроздова, и, как будто смеясь над собой, с натянутой шутливостью изображая избалованного ловеласа, он привлек ее за узкие бедра, сказал развязно:

— В другой раз, беззащитная женщина, сейчас я неспособен.

— Со мной вы будете способны, дурачок.

— Уходите. Сейчас же!

— Уходить? Мне? Я не по вкусу вам?

— Немедленно уходите.

— Игорь Мстиславович! — послышался издали зовущий голос Валерии. — Вы готовы? Я вас жду.

Он очнулся. Дом наваждений… Нет, ее не было здесь, этой женщины, она не развязывала узелок на халате, не прижималась к нему плоским животом — колыхнулась цветная занавеска, мотнулись перетянутые лентой молодые волосы, мелькнули под мохнатым халатом сильные икры, и все исчезло. Дроздов, соображая, что же было в кабине минуту назад, и уже злясь на нелепость случившегося сейчас, потрогал распущенный поясок халата и раздраженно затянул его, услышав шаги возле кабины.

«Что за глупейшее состояние, как будто кто-то играет со мной».

— Я вас жду, — повторил голос Валерии в коридоре, а когда он вышел, она сказала с таинственным озорством: — Не кажется ли вам, что в этом доме много прислуги? Причем девочки все смазливенькие. Как мне привиделось, одна из этих цирцей интересовалась и вашей кабиной. По-моему, очень недурна. Вы целы? Вам не кажется, что мы с вами находимся в Древнем Риме? Представьте, какая-то очаровательная черноглазая красавица вошла ко мне тоже и предлагала мне классический массаж и педикюр. По-моему, что-то было похоже на искушение. Как это вам?

— Пожалуй, Рима много. Времен упадка и супов из языков фламинго, — постарался не очень ловко отшутиться Дроздов и прибавил серьезнее: — Самое разумное, если мы смоемся отсюда немедленно. И незаметно. Не знаю, как вам, а мне что-то не очень тут… Нас приручают, милая Валерия.

— Я знаю: в атаке, чтобы выжить, надо вперед. Пошли. Другого выхода нет. Вы слышите, что там за торжество?

Она взяла его под руку и, смело двигаясь, задевая его полой халата в тесноте коридора, повела под матовыми плафонами, мимо кабинок, к прямоугольнику света впереди, откуда доносились звуки пианино, и не поющие, а нестройно вскрикивающие голоса, хлопанье ладошей в ритм этих речитативных выкриков. «Зачем все-таки я приехал сюда и именно с Валерией?» — подумал он, заранее испытывая усталость перед чужим весельем и фальшивыми разговорами, перед оплетающей логикой Татарчука и перед ожиданием первого взгляда Козина, некоторое время назад устрашающе-яростно закричавшего в кабине: «Кто там?» — но уже не владыки в гневе Козина, а смешного, распростертого на полу в бессилии вернуть превышенные удовольствия и, несмотря на громовой крик свой, ставшего униженным, немощным. «Должно быть, я могу утешиться тем, что видел его в унизительном положении. Но почему-то это не радует меня».

— Что вы нахмурились? — дошел до него голос Валерии, и она локтем дружески притиснула его локоть. — Вижу, вы совсем не рады, что я соблазнила вас поехать сюда. Почему вы поддались соблазну?

— Пожалуй, во всем виноват я… Но без вас, Валерия, я бы не поехал.

Он приостановился, неожиданным нежным нажимом потянул ее к себе, она без сопротивления быстро повернула голову, и он, намереваясь поцеловать ее в щеку, как позволял эту платоническую шалость в Крыму, вдруг случайно скользнул губами по ее не успевшим улыбнуться губам и сейчас же увидел ее удивленно расширенные глаза.

— Что-то у вас не получилось.

— Исправлюсь потом, — хмуро сказал Дроздов.

— Ка-ак? Как это потом? Кто вам разрешит исправление таких ошибок?

— Вы хотите сейчас?

— Я не хочу.

Они стояли посредине пустынного коридора в мертвенном свете плафонов, таком же неживом, как вдавленный живот и ребра Козина, а впереди в залитом электричеством проеме не прекращались выкрики соединенных голосов, визгливые звуки пианино, ритмичное похлопывание ладоней. Валерия, не убирая улыбку из глаз, смотрела на него, как бы разрешая и не разрешая исправить ошибку, и он на минуту почувствовал тоскливое отчаяние, какое бывало у него прежде в бессмысленных обстоятельствах. Действительно, для чего он здесь в этом «охотничьем домике» со своей нерасположенностью к саунам, бассейнам, массажам, застольям в обществе малознакомых людей, упивающихся банными развлечениями и одержимо занятыми едой, питьем, служебными судьбами и вместе страстями. И для чего она здесь со своей легкой и милой ему насмешливостью, лишняя вблизи властей предержащих, этих деловых мужчин, всему обученной женской прислуги, этих сомнительных массажных комнат и кабинок?

— Нам надо уезжать, Валерия.

— И только? — спросила она.

— Что «только»?

— Вот сюда поцелуйте. И все исправите. — Она пальцем показала на уголок губ. — А я вас спасу в предбаннике.

Ей не удалось спасти его в предбаннике, заполненном возбужденным шумом, незнакомыми хорошо одетыми людьми с массивными перстнями на пухлых руках, пьющими за столом, пышно заваленным зеленью, закусками, горками жареных уток на больших блюдах среди бутылок и графинчиков, рюмок и бокалов.

В центре стола поблескивал гладко выбритой головой небольшого роста человек с крахмально-белым волевым лицом, белизна которого особенно подчеркивалась чернотой лохматых бровей, — и Дроздов мгновенно узнал Сергея Сергеевича Битвина. Он держал рюмку и движением этой рюмки останавливал чрезмерный гул вокруг себя, чересчур громкое ликование и, тронутый, одновременно обращал за подмогой свои стальные, покоренные общим восторгом глаза на академика Козина; тот сидел напротив, делал вид, что занят сосредоточенным отдиранием от зажаренной утки темно-золотистой ножки, и только насупленно кивал.

— К нам приехал, к нам приехал Сергей Сергеич дорогой! — с цыганским надрывом пел, выкрикивал Веретенников и ударял по клавишам пианино так, что рукава халата взметались крыльями, при этом глянцевито причесанную голову он артистически забрасывал назад. — К нам приехал, к нам приехал!..

— А ну, все разом! Все хором! — командовал, похохатывая, Татарчук из-за стола. — Поприветствуем нашего партийного лидера! Все! Хором!..

Татарчук, весь багрово-банный, в распахнутом на гигантской груди халате, грузно приподымался за столом, отчего маленькие звериные ушки его прижимались, и с дразнящей насмешкой дирижировал рюмкой перед рюмкой Сергея Сергеевича. Справа от Татарчука, глубоко уйдя шеей в воротник халата, сутулился, словно вконец измятый, заплаканный Чернышов, дрожащей рукой он тоже подымал рюмку, бормочуще повторял: «Спасибо вам, спасибо, спасибо», — но не лез чокаться, соразмеряя степень неравенства. Он только заискивающе умолял искательными глазами академика Козина, видимо, каждую минуту вспоминая свое рабское уничижение в сауне, и не мог справиться с лицом. Это было выше его сил — лицо не подчинялось ему, оно подергивалось, оно лоснилось испариной отраженного ужаса. Но никто не обращал на него внимания, на это оробелое «спасибо», а губы его все продолжали бормотать никому не нужную благодарность.

«Каким же образом оказался здесь Битвин? Он приехал сюда только сейчас? Что это за люди с перстнями? Понимаю ли я что-нибудь до конца?» — болезненно прошло в сознании Дроздова, и в ту же секунду он столкнулся взглядом со встречными взглядами, выразившими разные чувства: глаза Битвина, обежав с ног до головы фигуру Валерии, не скрыли поощрительное мужское одобрение, молниеносный ненавидящий взгляд Козина прорезал его насквозь бритвенными лезвиями, и теперь ясно было, что академик не простит ему массажную комнату никогда.