Великий перелом (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

Каждый раз посещая ту же Германию в XXI веке он тогда недоумевал. Где те бравые ребята, что, встав плечом к плечу и опустив пики, молча шли на пушки? Куда исчезли те, настоящие европейские ценности, подмененные маргинальным мракобесием фриков и каким-то кошмарным количеством долгов на всех уровнях? Это ужасало. Это пугало. Это вгоняло в печаль.

По этой же причине он испытывал некоторый пиетет к Сталину. Формально — своему системному врагу в борьбе за власть. Он мог его уже убить много раз самыми разнообразными способами, но не решался. Просто из уважения к священнику-недоучке, который, не имея к тому ни образования, ни подготовки сумел хотя бы на время обломать этих злодеев хотя бы локально. Да, грубо и бестолково. Да, наломав ТАКОЕ количество дров, что неизвестно, хуже он сделал или лучше. Но он это сделал на одном только природном, прямо-таки зверином чутье и таланте.

Он хотел бы, чтобы Иосиф стал его соратником. Но… не видел для того никаких возможностей из-за стремления того к единоличной, как можно более полной власти.

Впрочем, это не важно.

Сейчас он ломал мозг Гинденбургу. Рассчитывая на то, что тот сумеет донести озвученные сейчас мысли до ассоциированной с ним военно-промышленной аристократии. Со всеми, так сказать, вытекающими последствиями. Ну и, заодно, сделает прививку Германии от национал-социализма. Во всяком случае на время. И вроде как делал свое дело успешно. Старик вон какой мрачный сидел. Поэтому, чтобы окончательно его добить, Михаил Васильевич перешел к 1918 году. А точнее к тому, как так получилось, что Германия технически выиграв войну, оказалась проигравшей стороной. Опять же, вывалив ему массу интересных нюансов, связанных с упомянутыми ранее банкирскими домами…

[1] National City Bank — 30 000 акций (Рокфеллер), Chase National — 6 000 акций (Рокфеллер), National Bank of Commerce — 21 000 акций (Морган), First National Bank = 15 000 акций (Морган). Таким образом Морган и Рокфеллер получали по 36 тысяч акций.

Часть 2. Глава 10

1927 год, август, 19. Москва

Банька 16 августа закончилась глубоко за полночь. А на следующий день начали официальные переговоры.

В целом — ничего особенного. Просто фиксация в документах итак уже сложившихся норм военно-технического сотрудничества. Кроме того, Германия на государственном уровне гарантировала, что ее концессионеры будут неукоснительно соблюдать законы СССР. А Союз гарантировал их право собственности. Для чего создавалась межправительственная комиссия по разбору всех спорных моментов и конфликтов.

А вот Фрунзе выступил с предложением подписать соглашение о двойном гражданстве. Суть его сводилась к тому, что любой гражданин Германии может получить по запросу гражданство СССР, не утрачивая свое. И не ущемляясь в нем. И наоборот.

Зачем это делалось?

Очень просто.

Над Германией довлело очень суровое ограничение по организации военной подготовки призывников. Что не позволяло ей иметь обученный резерв. Фрунзе же предложил германским призывникам проходить начальную военную подготовку в СССР. Вперемежку с гражданами Союза, на тех же правах.

Правительство Германии просто оплачивало своему гражданину «санаторно-курортное лечение» на территории СССР. И он, прибывая, начинал «лечиться». Без наценок. По себестоимости. Включающей дополнительно разве что изучение на базовом уровне русского языка. Чтобы не было мороки во время службы. Аналогично обстояли дела и с военными училищами.

Тема крайне заинтересовала всю германскую делегацию и ее начали обсуждать. Обговаривая разные технические тонкости вроде налогов и прочего.

Хотя принимать решение не спешили.

И правильно. С кондачка такие вещи не делаются. Нужно все обдумать. Обговорить. Прикинуть перспективы. Потому что Михаил Васильевич, таким образом, по сути предлагал пойти намного дальше и начать оформлять военно-политический союз. Со смычкой не только на верхах, но и на низах.

Этому в какой-то степени мешали идеологические противоречия. Но СССР стремительно смягчался в этом плане. Публично отказался от Мировой революции. Распустил Коминтерн, арестовав большую часть его руководства. И во внутренней политике взял курс на консолидации общества и его гармонизацию. Понятно, что на либерально-демократическую платформу СССР не перейдет. Но Германию вполне устраивал и формат социальной демократии. Тем более, что в самом Дойчланде также наблюдались сильные социально-демократические тренды.

— Ваше предложение интересно. Очень интересно, — произнес уже после окончания встречи Гинденбург. — И я постараюсь обсудить это с… хм… кабинетом министров как можно скорее. Но намеченный военный союз имеет одно осложнение. Между нами лежит Польша.

— Какая Польша? — удивленно похлопав глазами спросил Фрунзе.

Пара секунд заминки.

И Гинденбург криво усмехнувшись, кивнул, прекрасно поняв этот намек. На этом они тепло попрощались.

Очередной день переговоров закончился также плодотворно, как и предыдущие. В отличие от англичан или французов немцы сами цеплялись за свой шанс и были настроены крайне конструктивно. Особенно после той ночной беседы…

Михаил Васильевич вышел на улицу.

Прошел к своему автомобилю.

Сел в него.

И весь кортеж двинулся по указанному ему адресу.

В этот момент неприметный человек в доме напротив поднял трубку с уже установленной связью. И четко произнес:

— Он выехал.

— Куда?

— Налево по улице. От кремля.

— Понял.

В динамике раздались гудки.

Неприметный человек тщательно вытер трубку платочком. Положил ее на место. И вышел. Аккуратно закрыв за собой дверь отмычной. Владелец квартиры был на отдыхе. В Крыму. Поэтому можно было подождать в ней совершенно спокойно. Если не привлекать внимания шумом и светом.

Тем временем кортеж встрял в пробку.

Да-да. В 1920-е годы тоже случались пробки.

У одной телеги отвалилось колесо, и она завалилась на бок. С нее просыпался молодые яблоки, стоявшие там в корзинах. И теперь владелец, матерясь и махая руками бегал и спешно их собирал. Как следствие — столпились другие повозки и автомобили. Кто-то терпеливо ждал. Кто-то сигналил и матерился.

В принципе — обычное дело.

Несмотря на научно-технический прогресс в Москве образца 1927 года хватало и извозчиков, и повозок. И разного рода инциденты случались с ними достаточно часто.

Нарком устало вздохнул.

Стоило провалиться в прошлое почти что на сто лет, чтобы оказаться в пробке где-то в центре Москвы. Да еще в какой! Вон — «меринок» хвостом от мух отбивается, совсем не напоминая «мерина» из XXI века.

Смешно.

И тут ему краем глаза почудилось, что на тротуаре стоит та самая девушка в черном. Которая мелькала на грани восприятия там — в 21 веке незадолго до смерти.

— Опять ты… — раздраженно шепнул он и резко обернулся.

Девушка не исчезла. Ушло лишь наваждение. Оставившее после себя довольно юную черноволосую селянку в платочке и темных одеждах, что с интересом и любопытством смотрела на кортеж. Столько одинаковых автомобилей разом не так-то просто встретить. Особенно в те годы пестрого разнообразия.

Почему селянка?

Так у нее в руке была коса. Клинок которой правда был сложен и примотан бечевкой к дереву. Зачем горожанке коса? Разве что какие-то дела на природе. Вот он и подумал…

«Коса!» — нервно ударила в виски мысль наркома. И он как завороженный стал ее разглядывать.

Самая обычная с виду. Новая. Как говорится, ни разу не надеванная. А вся эта ситуация с девушкой — пустые глупости воспаленной фантазии.

Чистой воды совпадение. Но…

И тут раздался тот самый смех, что ему почудился тогда, во время всей этой свистопляски с операциями. Он опять-таки резко обернулся — уже «на другой борт». И увидел там еще одну стройную длинноволосую женщину в темных одеждах, которая заливисто смеялась, общаясь с подругой.