Жизнь. Книга 2. Перед бурей - Нина Федорова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Появление Саши – в такой день, так, в таком месте! – шокировало дам, бывших там, конечно, в обществе, с мужьями. Ни одна из знакомых дам не приветствовала Сашу, но и Саша не обратила на присутствующих никакого внимания, не сделала ни одного поклона. Скандал! Кое-кто из дам в возмущении встали и покинули зал. Другие остались, из любопытства уже не спуская с Саши глаз.
Она подошла к своему столу и заговорила с подошедшим лакеем. Она заказала ужин с ш а м п а н с к и м.
– Смотрите, как она говорит с лакеем! – шептали дамы. – Она улыбается ему, словно он приходится ей двоюродным братом!
Саша, вообще не любившая пить, в тот день на глазах свидетелей выпила два бокала шампанского.
В тот вечер дамы поняли: Саша выпущена на свободу! – и благословляли её решение уехать скоро и навсегда.
Через несколько дней она оставила казённую квартиру и поселилась в отеле. «А вещи? А мебель?» – спрашивали интересовавшиеся возможностью купить дёшево.
Полковник Линдер, все знали, любил только хорошие вещи, да и Саша понимала в них толк. И что же? Никакой продажи не было. Саша всё отдала каким-то беднякам. Где она нашла их? Откуда и почему она их знала?
Одежда покойного? Саша сказала денщику: выбросьте куда-нибудь. Но всего возмутительней – наряды, в которых Сашу видел весь город, туалеты, в которых она посещала дома высшего общества, носили теперь какие-то женщины, имён которых никто не знал, возможно, на приличном языке им и не было имени. Они помахивали её зонтиками и постукивали её каблуками. Дамы чувствовали в этом какое-то острое и вместе неуловимое – по смыслу – оскорбление.
Саша приказала прислуге собрать нищих, обычно стоявших на ступенях храмов, и заказать для них вкусный обед. Этот обед им выдали в судках, по чёрному ходу лучшего ресторана. Это и были поминки по Карлу Альбертовичу, который принципиально не подавал нищим. Судки шли в подарок, возвращать не нужно. Далее Саша уплатила цирку за три утренних представления для детей: пусть идёт кто хочет.
Что дальше? – кричали дамы. Но и мужчины – семейные, кто находился под влиянием жены, – полагали, что надо бы Сашу поторопить с отъездом. Она же, вдобавок, задела дам тем, что появлялась в ешё не виданной накидке из шиншилей, какой ни у кого больше не было, и носила её просто, словно это было не больше чем крашеный кролик.
Пошли слухи, что Саша раздаёт «колоссальные» суммы денег. Но кому? Дело носило характер политической бестактности, возможно, и неблагонадёжности. Она дала денег домашним слугам, то есть солдатам, «вполне обеспечила» мать замёрзшего под Новый год кучера, а также мать и родных Егора.
За всё это время она не сделала и малейшей попытки посетить кого-либо из своего общества и, казалось, не узнавала никого при случайной встрече на улице. Более любопытные из дам, не дождавшись с её стороны первого шага, сами, правда, лёгким кивком здоровались с нею, на что Саша, вместо того, чтоб кинуться радостно и благодарно приветствовать милосердную самарянку, отвечала ей ещё более лёгким кивком и шла мимо. Было известно, что Саша не сделала и малейшей попытки увидеть поручика Мальцева ни до, ни после суда, «хотя бы для того, чтоб сказать: спасибо, поручик!» – иронически добавляли те, кто позлее.
И кто-нибудь восклицал саркастически:
– Какая богатая, многосторонне одарённая натура: где надо – анархия, а где и изумительная корректность.
Неделями дамское общество питалось Сашей и не могло наговориться. «Наносились» специальные визиты, чтобы поделиться последней новостью о Саше. Сообщалось по телефону: «Ждите! Еду что-то рассказать!»
Хозяйка поскорей собирала гостей, и начиналось:
– Иду я по Садовой улице в мои часы – по магазинам. Нет, представьте, это уже открытый бунт, анархизм! Где власти? Где полиция? Почему они спят? Так вот, иду я по Садовой улице и делаюсь невольной свидетельницей такой гадости… Клянусь, всякое слово моё будет истинной правдой. Я иду по Садовой улице, а впереди – Александра Петровна Линдер. В шиншилях, конечно. Натурально, я замедляю шаг, чтоб держаться за нею, чтобы избежать этой недопустимой встречи лицом к лицу. Идём. Она идёт не торопясь, что и понятно: куда ей торопиться? Мужа нет, общества нет, дома своего нет, да и Мальцева тоже нет. Она идёт, идёт да и остановится… Моё положение! И я иду, иду да и остановлюсь. Она опять идёт да и остановится у окна магазина. И я вынуждена остановиться у предыдущего, незаметно наблюдаю, когда же она двинется дальше, – я попала в безвыходное прямо-таки положение. И вдруг!.. Вдруг самый настоящий бродяга, оборванец, вор, возможно, убийца и уж конечно пьяница, перебегает – понимаете: в калошах на босу ногу, – он перебегает улицу и прямо к ней. Он кричит ей в лицо: «Звезда ты моя, Ярославна!» – и стоит и глядит на неё как вкопанный, загородив дорогу. И она стоит, и я за нею стою. И пьяница восклицает ей в лицо: «Красавица! Так ты и есть Саша! Впервые вижу, но узнаю! Привет тебе, краса России! Царствуй!» У меня подкосились ноги. Дальше: вы думаете, она испугалась? пыталась бежать? звала полицию? Вы думаете, она обратилась к прохожим, прося защиты? Два-три господина тоже остановились неподалёку, прилично одетые, из общества. Ничего подобного. Разбойник между тем, сняв дырявую грязную шляпу, поклонился ей низко, головой почти касаясь тротуара (я зашла сбоку, смотрю). А она? Улыбнулась ему на это, словно перед нею старший секретарь английского посольства. «Благодарю, – говорит, – на добром слове!» И – о боже! – открыв свою сумочку, ту, знаете, серебряную с сапфиром, вынимает, протягивает ему рубль: «Выпейте за моё счастье!» Но как протягивает рубль! Словно за молебен архиерею! «Звезда! – восклицает убийца. – Не только ты красивей всех женщин, но и всех их добрее!» Боже, и я стою, и я вынуждена всё это видеть и слушать! И вот бродяга, размахивая рублём, обратно бежит через дорогу – пропьёт, конечно. Итак, Саша пустилась поощрять пьянство! Мало ещё пьют в России. Она стоит и смотрит вслед ему с весёлой улыбкой… Не нахожу слов… Боялась, будет со мною припадок… упаду там же, на Садовой улице. У меня дочери девушки… в городе, где такое бесстыдство. Но Бог помог, собралась с силами и говорю уже прямо в лицо Саше: «Мадам, позвольте пройти! Хотя тротуары и принадлежат вам, но д н ё м ими пользуются и другие… позвольте…» «Ах, извините!» – восклицает Саша, сторонясь, но это слово говорит так просто,
