Тропа барса - Петр Катериничев

Внезапно дверь открылась, на пороге вырос парень.

— Ух ты! — уставился он на меня. Покраснев до корней волос, я успела прикрыться руками и повернуться спиной. — Хватит плескаться, пацаны заждались… — хрипло произнес он, добавив:

— А эта новенькая — вообще… С такими ногами — каблуков не надо…

— Вали отсюда, Кулик! — прикрикнула на него Светка.

— Чего — вали? Говорю же — пацаны уже скучают. Она же не чукча, чтобы ее целый час отмывать… Чего Буне передать?

— Бонжур! Скажи — через десять минут будем. В полном блеске.

Глава 27

— Слушай, Артюх, ты посмотри на эту кралю! — произнесла Медвинская. Лицо она умыла и выглядела не только не битой, но даже и не обиженной на соседку. — Красная как маков цвет! Слушай, детка, ты чего, с пацанами никогда не?..

Я смотрела ей в глаза и молчала, покраснев еще больше.

— Ну сейчас потеха будет! Целочка она у нас! Видно, в доме ребенка действительно малютки одни: откупорить некому было! — расхохоталась Катька, а я вдруг почувствовала какую-то глухую злость… Вернее, не злость, а знаешь… Это когда кошке что-то не нравится, она мурчит, но по-другому… И взгляд у нее меняется…

Я вышла из-под душа, вытерлась, и не тем вафельным застиранным полотнищем, что мне кастелянша дала, а нормальным мягким махровым полотенцем. Надела сорочку, платье, потянулась за трусиками…

Катька выхватила их у меня быстрым движением, усмехнулась:

— Ни к чему… Мы веселиться идем.

— Отдай! — Я выхватила у нее трусы и быстро надела.

— Тоже мне недотрога, — зло прищурилась Медвинская. — Все равно снимать придется!

— Мне что же… — начала я.

— Вопросов поменьше задавай, новенькая, — неожиданно резко ответила за нее Светка Артюх. — У нас все по согласию. А будешь артачиться, пойдешь к холопкам.

Вот их никто ни о чем не спрашивает. Когда, с кем и сколько! Усекла? Пошли!

Я хотела ответить, но сдержалась… А сама чувствую, будто что-то растет во мне, темное, недоброе… Сама себя такую не люблю и даже… Даже боюсь немного… И приходится напрягать всю волю, чтобы это не выпустить пшиком, базарной вспышкой… Не знаю, откуда это у меня. Наверное, подруга Сергеева права: гены.

Мы прошли по освещенному единственной сороковаткой коридору, остановились.

Дверь, на ней табличка: «Комната отдыха». Слышно было, как магнитофон играет.

Катька Медвинская улыбнулась во все тридцать два зуба, распахнула дверь, произнесла голосом ярмарачного зазывалы:

— Пра-а-ашу! Впервые на сце-э-э-не! — и толкнула меня в спину.

Свет после тусклого коридора ослепил. Я зажмурилась. Открыла глаза. Парни сидели полукругом в креслах. На низеньком хохломском столике перед диваном и креслами были расставлены вино, водка, закуска; вкусно пахло жареным мясом. Внезапно я почувствовала, как голодна: привезли меня после ужина, и никто покормить не удосужился. Да и в пути перебивались какими-то пирожками с непонятной начинкой.

Все парни были старше меня, их было семеро. В глазах — любопытство и предвкушение… Рядом сидели четверо девчонок, разряженные и накрашенные. Как я поняла, это и были центровые.

— Вот это ку-у-у-кла… — произнес угловато стриженный парниша. Вернее, стрижка у него была короткая, под машинку; тогда не было еще повальной моды на бритоголовых, и так коротко стригли только в казенных домах: детских, интернатах, дурках… Ну да, шишковатая голова, неровная какая-то, а лицо…

Представь: тяжелая четырехугольная челюсть, резко обозначенные скулы и надбровные дуги… Он вообще был как квадрат: квадратные плечи, квадратные кулаки. И похож вовсе не на подростка, а на маленького мужичка, взрослого и очень злого. И взгляд… Такой взгляд бывает у изрядно пьяных и у отморозков, злых на весь мир…

Впрочем, все это я рассмотрела потом, позже. А тогда…

— Сам ты — Буратино недоделанный! — вот что я ответила ему тогда.

— Что-о-о?! — шипяще произнес он.

— Что слышал. Все разом смолкли.

Квадрат этот встал, потрещал костяшками, словно разминая пальцы…

— Присядь, Булдак… Не суетись, — тихо посоветовал ему молодой парень, разместившийся в большом кресле напротив двери. Вот он был действительно хорош.

То есть не красив, красивы бывают голубые, он был по-мужски хорош: спокойный, собранный, глаза вдумчивые. Если что его и портило, так это рот; вернее, рот был сложен в какую-то брезгливо-равнодушную гримаску… Защищался он так от окружающего, что ли? Знаешь, я давно заметила, каждый защищается от мира как может: один косит под придурка, другой — под крутого, третий как бы витает в сферах… Только… Только образ постепенно сливается с «оригиналом», вот что страшно… Мир побеждает, как от него ни защищайся… Может, стоит быть просто такими, какие мы есть?.. Но это… Это еще страшнее: люди привыкли считать доброту слабостью. А жаль…

— Я же сказал: по-зна-ко-мить-ся. И не прикидывайся деткой большей, чем ты есть!

Или ты разденешься сама, или пацаны тебя разденут! Ну!

Кажется, я оцепенела… Пальцы были как деревянные… Я подняла руки, расстегнула одну пуговку, другую…

Буня сидел прямо напротив. Как сейчас вижу: губы скривила презрительная ухмылка, глаза темные, усталые… Может, мне и показалось, но, похоже, в них я заметила… разочарование.

Знаешь, я ничего не думала и ничего не решала. Словно что-то щелкнуло в голове, все окружающее будто сфокусировалось… Обшарпанная комнатенка с истертым ковром на полу, запах дешевого вина и табачного перегара, какие-то незнакомые мне полутрезвые пацаны и накрашенные девки, магнитофон хрипит что-то дурацкое…

Центровые, как же! Гадюшник детдомовский… И еще — запах мяса… Мяса, украденного у тех детей, что слабее…

Та самая энергия, что копилась где-то внутри меня… Нет, не думала я ни о чем!

Просто как стояла, так и врезала ногой под коленку этому длинному, Циркулю, что у двери. Он припечатался к стенке и сполз по ней: головой приложился о косяк.

Все вскочили: они ждали, что я побегу. Но я не побежала.

Первый же ринувшийся ко мне пацан получил растопыренной пятерней по глазам, потом — ногтями по щеке. Девке этой, Катьке Медвинской, врезала костяшками в нос, и она завыла приглушенно… Почувствовала, как кто-то захватывает руку, дернула, повернулась и словно бомба в животе взорвалась: я потеряла сознание.

…Когда пришла в себя, почувствовала, что спеленали меня крепко; с меня сорвали всю одежду, я лежала нагишом… Глаза мне завязали каким-то полотенцем, чьи-то руки шарили по телу…

— Ну что, Буня, начинай… — услышала я голос Булдака.

— Да эту сучку в самый раз ложкой откупорить, — подвыла Катька: видно, нос я попортила ей основательно.

— Ну, ты чего? — снова Булдак.

— Нет, — сказал Буня.

— Ну нет так и нет, — произнес Булдак хрипло. — А у меня на нее ох как стоит!

Потом — остальные, по очереди: Циркуль, Хриплый, Плохой…

— Я сказал: нет! Никому «нет». Девчонка молодец. А мы не звери.

— Буня, ты чего? Раз у тебя не стоит, то и нечего тут…

— А ну, заткнулся! Девка себя по жизни правильно ведет. За что ее ломать? Она права… Под всех подстилаться — хребет сотрешь!

— Это что, она, значит, благородная девица будет, а мы — шалашовки? Так, по-твоему? — возмущенно завизжала Катька.

— Булдак дело говорит: не хочет по-хорошему, пусть идет «на хор», в холопки! И нечего слюни тут разводить: подстилаться не подстилаться… Или с нами, или в холопки… Третьего не бывает, — произнес кто-то.

Все замолчали. Тишина была почти полной. Я лежала, зажмурившись… Нет, я не хотела плакать, не хотела, чтобы они видели… И чувствовала, как по щекам текут слезы…

— Буня… Ты не горячись… Правила ведь такие… — подал голос один из парней.

Снова стало тихо.

— Плохие правила, — произнес Буня. — Я их меняю. Девчонку — покормить и отправить спать. Никто ее не тронет. Я сказал.

— Ну ты до-о-о-стал!

Послышался хлесткий звук, грохот падения… Девки завизжали, загремела мебель…

Кто-то застонал…

Дрались ожесточенно. Потому что молча. Время от времени слышались только всхлипы и стоны боли…

Я почувствовала, как кто-то развязывает мне ноги, потом руки. Свет упал на лицо неожиданно: с глаз сняли повязку. Буня стоял надо мной; губы разбиты, нос припух… Дышал он тяжело. — Одевайся и уходи…

— Куда уходить? — не поняла я.

— Спать. Света тебя проводит.

Я окинула взглядом комнату: по ней словно смерч прошелся. Пятеро пацанов были избиты в кровь, девки стайкой жались у стены, со страхом глядя на Буню.

— Философ, где ее одежда?

Спокойный, невозмутимый парень пожал плечами:

— Порвана.

— Ладно, накинь что-нибудь, завтра найдем.

Вместе с Артюх я направилась к выходу. И еще я подумала: двое против пяти — совсем неважный расклад. Сегодня они победили, а завтра?.. Об этом «завтра» я думать не хотела. Больше всего я хотела спать.

Булдак лежал у стены; оба его глаза почти совершенно заплыли, лицо было превращено в месиво. Над ним склонился Философ: