Кухня первобытного человека. Как еда сделала человека разумным - Анна Павловская

Еще один способ — столь же простой и древний — это приготовление пищи на раскаленных камнях. Камень накаляется в огне, а потом на нем, как на сковороде, жарят мясо. В этнографических описаниях XIX века жители Восточного Судана «накладывают на разведенный огонь камни и, когда они накалятся, на них жарят тонкие куски мяса»[270]. Такого рода прием ныне используется в ресторанной кулинарии.

Готовили также мясо, зажав его между раскаленными камнями. При раскопках во французском регионе Арьеж были найдены останки обуглившейся птицы, зажатой между камнями. Подобный способ приготовления пищи описан в «Младшей Эдде»: «Спустившись в одну долину, видят они стадо быков, и, выбрав себе одного быка, собирались зажарить мясо между раскаленными камнями. Когда же, подумав, что, верно, еда их уже готова, они разгребают костер, то видят: не изжарилось мясо. Спустя некоторое время снова разгребают они костер, только мясо опять не готово. Стали они рассуждать промежду собой, что бы то значило. И слышат тут чью-то речь на дубу над самой своей головой. Тот, кто там сидел, сказал, будто по его воле не жарится на костре мясо. Они глянули наверх: сидит там орел, и не маленький. И сказал орел: „Если дадите мне бычьего мяса досыта, тогда оно и изжарится“».

Данные археологии указывают на наличие печей для готовки в эпоху позднего палеолита. П. Ефименко отмечает наличие очажных ям, «в которых могли жариться целые части туш животных»[271], на местах древних стоянок в Костенках I на Дону, в Гагарине, в Супоневе (под Брянском) на реке Десне, в Мальте под Иркутском, на Афонтовой горе под Красноярском и в ряде других мест.

Свидетельства этнографов XIX века показывают, каким образом могла готовиться пища в такого рода ямах. Так, туземцы Канарских островов клали пищу в выкопанное углубление, а сверху разводили огонь. Племена Австралии и Полинезии, наоборот, разводили сначала огонь в яме, иногда обложенной камнями; после прогорания костра золу разгребали к стенкам, а на освобожденное дно выкладывали пищу для приготовления. Австралийские аборигены при этом время от времени поливали мясо водой, дабы оно стало мягче[272].

На стоянках в Центральной Европе, относящихся к мадленской культуре эпохи позднего палеолита, встречаются следы прочных очажных сооружений из камней, ямы-печи, обставленные камнями и т. д. Рядом с ними часто находят так называемые «очажные камни», служившие для приготовления пищи[273].

Древние народы предпочитали в праздничные дни зажаривать животных целиком. Использовали при этом и печи. Геродот описывал праздничные пиры персов: «Самым большим праздником у персов признается день рождения каждого человека. В этот день они считают нужным устраивать более обильное, чем в другие дни, угощение. Люди богатые тогда подают на стол целиком зажаренного в печи быка, коня, верблюда или даже осла, а бедные выставляют лишь голову мелкого рогатого скота».

Греческие писатели высмеивали эту традицию. В комедии Аристофана «Ахарняне» (середина V века до н. э.) греческий посол возвращается из Персии и рассказывает, как их принимали и кормили «быками целыми на вертеле». На что его собеседник восклицает: «Да кто ж видал когда-нибудь на вертеле быков? Вранье бесстыдное!»

Топливом при этом нередко служили кости самих животных, особенно в зимнее время, когда в холодных регионах достать дерево было сложнее. Обуглившиеся кости, сложенные в виде костровища, — нередкие находки на археологических стоянках. Есть и более поздние свидетельства использования столь удобного вида топлива, позволявшего выстроить своеобразное безотходное «производство»: мясо животных шло на еду, шкуры — на одежду и жилище, кости служили строительным материалом и, в случае необходимости, топливом. Геродот говорит, что подобного рода практика была распространена в Скифии, где наблюдался недостаток дерева. Дарвин, рассказывая о уже упомянутых гаучо, говорит, что зимой они часто жарили себе на ужин мясо на костре из костей убитых животных.

Остатки костров из костей наиболее часто встречаются в тех регионах, где наблюдался недостаток дерева или сезонно существовали снежные покровы, затруднявшие добычу топлива. Однако во всех регионах и в самые разные эпохи известны жертвенные костры из костей, так что связь здесь древняя и очевидная. В самом названии «костер», возможно, спрятан намек на древний смысл этого понятия — рукотворный огонь, сделанный из костей.

Этимологические словари русского языка, правда, лишь вскользь упоминают такую возможность. Словарь М. Фасмера, основополагающий и одновременно довлеющий над всей отечественной этимологией, выводит понятие «костер» из различных славянских слов: украинского «стог, скирда», словенского и чешского «торчащее вверх, неотесанная ель, сооружение для сушки клевера», польского «поленница» и т. д. Хотя и стоило бы попытаться выяснить, что здесь первично, а что вторично. Также связывает его происхождение Фасмер и с общеславянским «костер» — «жесткая кора растений, идущих на пряжу». Это последнее толкование получило наибольшую популярность у последующих этимологов. Фасмер упоминает и слово «кость», ссылаясь на некоторых исследователей своего времени (Бернекера, Кочубинского). Однако никак не комментирует и не развивает эту аналогию, и в последующих трудах она полностью отсутствует.

В. И. Даль между делом и со знаком вопроса высказывает предположение о возможной связи между костром и костями, причем в довольно позднем историческом значении: «встарь, для сожигания трупов (костей?), или преступников».

Более смелыми в этом вопросе оказались англоязычные словари. И именно существующая в английском языке аналогия подкрепляет мысль о возможном существовании взаимосвязи «костра» и «костей» в русском языке. Большинство словарей сходится на том, что bonfire — костер, происходит от bone- (кость) и fire- (огонь). Правда, британский словарный авторитет XVIII века доктор Сэмюэл Джонсон посчитал, что первая часть слова является французским bon — хороший, и это мнение долгое время превалировало. Однако с начала XX века словари едины в том, что в английском языке «кость» и «костер» имеют общий корень, и эта взаимосвязь прослеживается в языке до XV века. Так что очевидное созвучие этих слов в русском языке тоже, возможно, не случайно и является отзвуком древних верований и обрядов.

Древнейший и простейший способ обработки пищи без использования каких-либо дополнительных приспособлений связан с ее сбраживанием и ферментацией. Причем первоначально это происходило без добавления соли или других реагентов, провоцирующих и усиливающих процесс. Такого рода «приготовление» пищи, ведущее к размягчению и улучшению ее вкуса, увеличения срока годности продукта, даже к превращению несъедобного в съедобное и т. д., применяют и животные. Так, медведь иногда прячет свежевыловленную рыбу и с удовольствием съедает ее, когда она доходит «до кондиции» где-нибудь в яме.

Этот способ приготовления пищи был весьма распространен у первобытных племен — таким образом готовили и мясо, и рыбу, и растения. Некоторые народы сохраняли его и в Новое время. Так, чукчи, собрав разные растения, складывали их в мешки из тюленьих шкур и давали им как следует закиснуть. А зимой употребляли эту смесь в пищу — ели в качестве гарнира с мясом, варили из нее нечто вроде супа. Коренные жители Камчатки сохраняли в специальных ямах, где продукт подвергался ферментации, рыбу и икру. Якуты также использовали ямы, в которых рыба пересыпалась золой; сверху эти ямы покрывались листьями и засыпались землей. Похоже поступали австралийские аборигены, которые обертывали убитое животное листьями и оставляли так на несколько дней, и лишь когда начиналось гниение, приступали к трапезе[274].

В некоторых случаях такого рода процесс обработки мяса или рыбы был вызван необходимостью. Дарвин описывал встреченный им в Северной Патагонии вид оленя: «Самая любопытная черта этого животного — нестерпимо сильный и отвратительный запах, исходящий от самца. Запах этот не поддается никакому описанию: пока я снимал с оленя шкуру, которая теперь выставлена в Зоологическом музее, меня несколько раз тошнило. Я завернул шкуру в шелковый платок и так понес ее домой; после того как платок был тщательно выстиран, я постоянно им пользовался, и его, конечно, не раз стирали; но в течение года и семи месяцев всякий раз, развертывая платок после стирки, я явственно различал запах… В это время мясо его, конечно, совершенно негодно в пищу; но гаучосы утверждают, что если его на некоторое время зарыть в сырую землю, то зловоние пропадает. Я читал где-то, что жители островов на севере Шотландии поступают таким же образом с вонючим мясом птиц, питающихся рыбой». Как видим, люди приспособились к приготовлению и потреблению самой разной пищи, причем часто не из-за суровой необходимости, ради спасения от голода. Более того, традиционная пища, например, инуитов, состоящая из сырых, мороженых и приготовленных путем брожения мяса и рыбы, а также большого количества жира, этого кошмара и ужаса диетологов, в сочетании практически с полным отсутствием овощей, фруктов и молочных продуктов, оказывается, как ни странно, — правда, применительно только к инуитам — значительно более здоровой, чем питание озабоченных диетами американцев и европейцев. Перейдя же на «цивилизованную» пищу, уехавшие из родных мест инуиты приобретают полный набор заболеваний, обусловленных изменением питания: ожирение, сердечно-сосудистые заболевания, диабет и прочие хвори, неведомые им в традиционной среде обитания.